Потихоньку заканчиваю с IV-м веком, хотя у меня осталось несколько непрочитанных книг об этом периоде, и, по возможности, о них я расскажу уже в новом году в дополнительных постах. Сегодня тоже будет один такой дополнительный пост, потому что я не могла ни слова не сказать о Египте, и потому что роман этот уже прочитала) А опыт показывает, что, если сразу не написать обзор, то потом расплещешь. Так что, припозднившись, но всё же расскажу.
(Монастырь святого Антония Египетского, древнейший христианский монастырь мира, основанный в конце III-го века н.э.)
И для этого придется вернуться как ко временам Константина Великого, так и Констанция II, причем упор я хочу сделать именно на втором, т.к. основные события происходили, когда именно он управлял Восточной частью Римской империи. И тут важно напомнить, что именно в IV-м веке случился т.н. Арианский спор, суть которого состояла в том, что некий пресвитер родом из Александрии по имени Арий заявил, что Иисус – сын Божий, но не бог, а отдельная сущность, с чем не были согласны другие религиозные деятели, получившие название никейцев после того самого Никейского собора 325-го года, когда догматом было объявлено положение о Троице, а арианцы заклеймены еретиками и подверглись изгнанию.
Но сторонники арианства, да и сам он, тогда не исчезли. Арий был сослан в Иллирию, и ему было запрещено возвращаться в Египет, пока Константин это решение не отменил. Умер Арий только в 336-м году в Константинополе, а годом позже скончался и Константин, причем крещение и причастие перед смертью принял вроде как от арианина Евсевия Никомедийского.
И на этом ничего не закончилось. Часть наследников Константина придерживалась никейства, но Констанций был арианином. И в каком-то смысле такой расклад ещё только подогревал борьбу арианства и никейства, и немалого накала страстей это противостояние достигло на родине Ария в Киренаике и соседнем Египте, где сначала его противником был Александр, а после Афанасий Великий (ок. 295-373). И это время стало для Египта временем больших перемен и больших противоречий. С одной стороны это всё ещё был центр культуры, причем во многом эллинистической, с опорой на греко-римское и в меньшей степени египетское язычество, с другой – это пора активной христианизации Египта, возникновения коптов и коптского языка (а египетский язык и религия в ускоренном темпе тогда стали утрачивать свои позиции, что привело к их практически полному исчезновению уже в V-м веке), огромного количества церквей, монастырей и монашеских общин. Например, монастырь в Скетисе, он же Скит, а ныне Вади-Эль-Натрун, основал Макарий Египетский, а первыми аскетами считают Павла Фивейского и святого Антония, который основал самый первый христианский монастырь.
И в Египте жили и занимались своей религиозной деятельностью ещё многие ранние христианские религиозные деятели. И были среди них и женщины. И, хотя идейно там всё не так просто, сюжетно именно об одной из таких женщин и повествуется в сегодняшнем произведении:
Время действия: IV век н.э., ок. 309-340гг. Время правления Константина и Констанция II.
Место действия: Римская империя (современные Египет и Турция).
Интересное из истории создания:
Анатоль Франс (1844-1924) – знаменитый французский писатель и литературный критик, настоящее имя которого Франсуа Анатоль Тибо. Родился он в Париже, в семье владельца книжного магазина, который специализировался на литературе, посвящённой истории Великой французской революции. Учился будущий писатель в иезуитском коллеже, хотя с учёбой там у него не особо клеилось. На путь писательства его привело, похоже, то, что он в 1866-м году стал работать библиографом, а там втянулся и в литературную тусовку, став одним из представителей парнасской школы. Парнасцы с Т. Готье в своё время, можно сказать, были поэтами-реформаторами, противопоставляя своё творчество более раннему направлению романтизма (кон. XVIII-нач. XIX).
Начинал, впрочем, он, судя по всему, с критических сочинений, из того, что я нашла, самым ранним было – «Alfred de Vigny» 1868-го года. А спустя пару лет А. Франсу во время Франко-прусской войны (1870-1871) пришлось уйти на службу в армию. По возвращении он, похоже, снова занялся критикой и редакторской работой, а в 1875-м году ему посчастливилось начать сотрудничество с газетой Le Temps (существовала с 1861 по 1942, с таким же названием, кстати, выходили газеты и в других уголках Франции, и в других странах, и сейчас, например, так называется швейцарская газета, основанная в 1998-м году, я как-то в универе даже захватила один номер). Работа Франса там началась с критических статей на современных ему писателей, и вот он уже превратился в официального литературного критика. А в 1976-м он ещё стал вдобавок заместителем директора библиотеки французского Сената и в течение последующих четырнадцати лет этот пост здорово поддерживал его финансово. Кроме того, в 1896-м году он стал членом Французской академии, а в 1921-м – лауреатом Нобелевки по литературе, причем полученные деньги пожертвовал в пользу голодающих России. Франс вообще поддерживал социализм и всё, что к этому прилагалось. Возможно, это как-то связано с тем, что в 1922-м году, за два года до его смерти, его работы были включены в католический «Индекс запрещённых книг»)) Я не могла об этом не упомянуть в контексте заметки о сегодняшней книге.
Художественную литературу он начал писать со стихов («Les Poèmes dorés» 1973), первым романом стала «Иокаста» (1879), а славу принес писателю роман «Преступление Сильвестра Боннара» 1881-го года. По крайней мере, не меньшего внимания удостоился в итоге и написанная в 1890-м году «Таис» («Thaïs»), посвященная на первый взгляд святой Таисии Египетской Фиваидской (ум. 340), которая в молодости будто бы была блудницей, потом была обращена святителем Пафнутием и удалилась в монастырь. Причем её история в виде художественного произведения впервые, похоже, была изложена в пьесе саксонской монахини и поэтессы Хросвиты Гандерсгеймской (938-973) – «Обращение распутницы Таисии». Сложно сказать, опирался ли на неё А. Франс, зато его собственное произведение легло в основу оперы «Таис» (1894) Ж. Массне, а потом ещё дважды (по меньшей мере) эту книгу экранизировали – в 1914-м году К. Кроули и А. Мод, а в 1983-м Р. Бер. И одной из главнейших тем этого романа называют…тарарам…религиозный фанатизм. Но об этом дальше.
Отшельник Пафнутий когда-то был молодым и богатым александрийским кутилой, а потом кое-что круто переменило его жизнь. Тогда он ударился в религию, а точнее в христианство, раздал всё своё имущество, удалился в пустыню и стал жить в хижине отшельником среди отшельников, и так преисполнился, что заработал славу великого подвижника, и бесы не смели соваться к нему в келью… Пока однажды во сне ему не явилась прекрасная и манящая женщина. И женщину эту Пафнутий когда-то хорошо знал – это была знаменитая куртизанка Таис. От таких снов и видений Пафнутий вначале всячески бранился и отплёвывался, пока, наконец, не дошёл до мысли, что это сам Господь Бог ему так внушает, что он должен пойти и наставить блудницу на путь истинный! А раз «Deus vult», то надо идти и исполнять.
Вот Пафнутий и пошёл в родную Александрию, попутно доматываясь до всех нечестивцев и не гнушаясь помощью некоторых из них. И если вам показалось, что это «пойти и наставить блудницу на путь истинный» отдаёт началом кино для взрослых, то вам не совсем показалось. И есть у меня большое искушение рассказать дальше об экзистенциальном кризисе не молодеющей Таис, но тогда придется рассказывать и об остальном, а там уж и вся история закончится. Поэтому я сохраню интригу и предложу любопытным читателям разобраться самим, что там к чему.
Самыми показательными мне показались, пожалуй, два отрывка, в которых прям вся мякотка кроется.
«…На восемнадцатый день Пафнутий заметил в отдалении от села убогую хижину, сплетенную из пальмовых листьев и полузасыпанную песком, занесенным ветром из пустыни; Пафнутий подошел к хижине в надежде, что она служит приютом какому-нибудь благочестивому отшельнику. Двери на ней не было, и он увидел внутри хижины кувшин, кучку луковиц и ложе из сухих листьев.
"Это - скромное жилье подвижника, - подумал он.- Затворники далеко не уходят от кельи. Хозяина этой хижины найти недолго. Я хочу дать ему поцелуй мира по примеру святого отшельника Антония, который, придя к пустынножителю Павлу, трижды облобызал его. Мы побеседуем о вещах непреходящих, и, быть может, господь пошлет к нам ворона с хлебом, и хозяин радушно предложит мне преломить его вместе с ним".
Рассуждая так с самим собою, Пафнутий бродил вокруг хижины в надежде повстречать кого-нибудь. Пройдя шагов сто, он увидел человека, который, поджав ноги, сидел на берегу Нила. Человек этот был нагой, волосы его и борода были совершенно белые, а тело - краснее кирпича. Пафнутий не сомневался, что это отшельник. Он приветствовал его словами, которыми при встрече обычно обмениваются монахи:
- Мир тебе, брат мой! Да будет дано тебе вкусить райское блаженство!
Человек не отвечал. Он сидел все так же неподвижно и, видимо, не слыхал обращенных к нему слов. Пафнутий подумал, что молчание это - следствие восторга, который нередко охватывает святых. Он стал возле незнакомца на колени, сложил руки и простоял так, молясь, до захода солнца. Тогда Пафнутий, видя, что его собрат не тронулся с места, сказал ему:
- Отче, если прошло умиление, в которое ты был погружен, благослови меня именем господа нашего Иисуса Христа.
Тот отвечал, не оборачиваясь:
- Чужестранец, я не понимаю, о чем ты говоришь, и не знаю никакого господа Иисуса Христа.
- Как! - вскричал Пафнутий. - Его пришествие предрекли пророки; сонмы мучеников прославили его имя; сам Цезарь поклонялся ему, и вот только что я повелел сильсилисскому Сфинксу воздать ему хвалу. А ты не ведаешь его, - да возможно ли это?
- Друг мой, - отвечал тот, - это вполне возможно. Это было бы даже несомненно, если бы в мире вообще существовало что-нибудь несомненное. Пафнутий был изумлен и опечален невероятным невежеством этого человека.
- Если ты не знаешь Иисуса Христа, - сказал он, - все, что ты делаешь, бесполезно, и тебе не удостоиться вечного блаженства.
- Тщетно действовать и тщетно воздерживаться от действий. Безразлично жить или умереть.
- Как? Ты не жаждешь вечного блаженства? - спросил Пафнутий. - Но скажи мне, ведь ты живешь в пустыне, в хижине, как и другие отшельники?
- Ты живешь нагой, отказавшись от всего?
- Питаешься кореньями и блюдешь целомудрие?
- Ты отрекся от мирской суеты?
- Я действительно отрекся от всякой тщеты, которая обычно волнует людей.
- Значит, ты, как и я, беден, целомудрен и одинок. И ты стал таким не ради любви к богу и не ради надежды на небесное блаженство? Это мне непонятно. Почему же ты добродетелен, если не веруешь во Христа? Зачем же ты отрекаешься от земных благ, раз не надеешься на блага вечные?
- Чужестранец, я ни от чего не отрекаюсь и рад тому, что нашел более или менее сносный образ жизни, хотя, строго говоря, не существует ни хорошего, ни дурного образа жизни. Ничто само по себе ни похвально, ни постыдно, ни справедливо, ни несправедливо, ни приятно, ни тягостно, ни хорошо, ни плохо. Только людское мнение придает явлениям эти качества, подобно тому, как соль придает вкус пище.
- Значит, по-твоему, ни в чем нельзя быть уверенным? Ты отрицаешь истину, которую искали даже язычники. Ты коснеешь в своем невежестве подобно усталому псу, который спит в грязи.
- Чужестранец, равно безрассудно хулить и псов, и философов. Нам неведомо, что такое собаки и что такое мы сами. Нам ничто не ведомо.
- О старец, значит ты принадлежишь к нелепой секте скептиков? Ты из числа тех жалких безумцев, которые равно отрицают и движение, и покой и не умеют отличить солнечного света от ночной тьмы?
- Да, мой друг, я действительно скептик и принадлежу к секте, которая кажется мне достойной похвалы, в то время как ты находишь ее нелепой. Ведь одни и те же вещи предстают перед нами в разных обликах. Мемфисские пирамиды на заре кажутся треугольниками, пронизанными розовым светом. В час заката, вырисовываясь на огненном небе, они становятся черными. Но кто проникнет в их истинную сущность? Ты упрекаешь меня в том, что я отрицаю видимое, в то время как я, наоборот, только видимое и признаю. Солнце представляется мне лучезарным, но природа его мне неизвестна. Я чувствую, что огонь жжет, но не знаю, ни почему, ни как это происходит. Друг мой, ты меня не разумеешь. Впрочем, совершенно безразлично, понимают ли тебя так или иначе.
- Опять-таки спрашиваю: зачем бежал ты в пустыню и питаешься одними финиками и луком? Зачем терпишь ты великие лишения? Я тоже терплю лишения и тоже живу отшельником, соблюдая воздержание. Но я делаю это для того, чтобы угодить богу и удостоиться вечного блаженства. А это разумная цель, ибо мудро терпеть муки в предвидении великих благ. И, наоборот, безрассудно по собственной воле возлагать на себя бесполезное бремя и терпеть ненужные страдания. Если бы я не веровал, - прости мне эту хулу, о свет предвечный, если бы я не веровал в то, что бог возвестил нам устами пророков, примером сына своего, деяниями апостолов, решениями святых соборов и свидетельством мучеников, если бы я не знал, что телесные недуги необходимы для исцеления души, если бы я подобно тебе пребывал в неведении святых таинств, - я тотчас же вернулся бы в мир, я старался бы разбогатеть, чтобы жить в неге, как живут счастливцы мира сего, и я сказал бы страстям: "Ко мне, девушки, ко мне, мои служанки, опьяните меня вашим вином, вашими чарами и благовониями!" А ты, неразумный старец, ты лишаешь себя какой-либо выгоды; ты расточаешь, не ожидая прибыли, ты отдаешь, не надеясь на возмещение, и бессмысленно подражаешь подвигам наших пустынников, подобно тому, как наглая обезьяна, пачкая стену, воображает, будто она срисовывает картину искусного живописца. О глупейший из людей, скажи, каковы же твои доводы? Пафнутий говорил крайне резко. Но старик был невозмутим…».
После своего прельщения бесами и тяжких страданий Пафнутий, благодаря случаю, добрался до места, где привечал монахов и паломников святой Антоний, и понадеялся на его помощь. Этот отрывок я тоже не могу не процитировать:
«…Так, обходя ряды духовного воинства, он поучал детей своих. Видя его приближение, Пафнутий бросился на колени, раздираемый страхом и надеждой.
- Отче, отче, - воззвал он в отчаянии, - отче, приди мне на помощь, ибо я погибаю. Я привел к господу душу Таис, я жил на вершине столпа и в склепе. Мой лоб, беспрестанно повергнутый в прах, стал мозолистым, как колени верблюда. И все-таки бог отвратился от меня. Благослови меня, отче, и я буду помилован. Окропи меня иссопом, и я очищусь и засверкаю, как снег.
Антоний не отвечал. Он обратил на антинойских иноков взгляд, сияния которого никто не мог выдержать. Остановив взор свой на Павле, прозванном Юродивым, он долго всматривался в него, потом знаком подозвал его к себе. Все удивились, что святитель обращается к человеку, скудному разумом, но Антоний сказал:
- Господь удостоил его большими милостями, чем кого-либо среди вас. Возведи горе взор свой, чадо мое Павел, и скажи нам, что ты видишь в небесах.
Павел Юродивый обратил очи ввысь; лицо его засияло, и язык обрел красноречие.
- Я вижу в небе, - сказал он, - ложе, затянутое пурпурными и золотыми тканями. Три девственницы зорко охраняют его, дабы к нему не приблизилась ни одна душа, кроме той избранной, для которой оно приуготовано.
Думая, что ложе это - символ его славы, Пафнутий уже обратился к богу с благодарственной молитвой. Но Антоний знаком повелел ему умолкнуть и внимать тому, что в восторге шепчет Юродивый:
- Три девственницы обращаются ко мне; они говорят: "Скоро праведница покинет землю. Таис Александрийская умирает. И мы приуготовили для нее ложе славы, ибо мы - ее добродетели: Вера, Страх божий и Любовь".
- Возлюбленное чадо, что видишь ты еще?
Павел всматривался в небо с зенита до надира, с запада до востока, но ничего не видел, как вдруг на глаза ему попался антинойский настоятель. Лицо юродивого побледнело от священного ужаса, в зрачках блеснул отсвет незримого пламени.
- Я вижу, - прошептал он, - трех бесов, которые с ликованием готовятся схватить этого человека. Они приняли облики столпа, женщины и волхва. На каждом из них каленым железом выжжено его имя: у одного - на лбу, у другого - на животе, у третьего - на груди, и имена эти суть: Гордыня, Похоть и Сомнение. Я видел их.
Тут Павел снова впал в слабоумие, взор его помутнел, губы обвисли. Монахи антинойской общины с тревогой взирали на Антония, а праведник только молвил:
-Господь открыл нам свое справедливое решение. Мы должны чтить его и молчать.
Он направился дальше. Он шел, благословляя. Солнце, склонившееся к горизонту, озаряло старца сиянием славы, а тень его, безмерно увеличившаяся милости неба, простиралась за ним, как бесконечный ковер, - в знак долгой памяти, которую этому великому праведнику суждено оставить среди людей.
Сраженный Пафнутий еще стоял на ногах, но уже ничего не слышал. В ушах его звучали только слова: "Таис умирает!"…».
Что я обо всём этом думаю, и почему стоит прочитать:
На самом деле, начиная читать, я, возможно, тоже волей-неволей подумала – «Ну чего там интересного может быть в истории о приходе к христианству очередной блудницы?»… И нашла в этом произведении огромный клубок из сплетения животрепещущих тем, актуальных проблем, глубоких мыслей, вечных вопросов, обличений, сомнений и страстей. Наверное, даже, если я попытаюсь, я не смогу полноценно поведать обо всём.
На первый взгляд это и вправду история о том, как Пафнутий обратил Таис. И даже можно назвать этот роман христианским, потому что на святость Таис автор не покушался. И её история интересна тем, что совершенно парадоксально и прям-таки по-буддийски она показывает, как уставшие от мира и пресытившиеся тем, что он им предложил и дал, люди падают в экзистенциальную бездну и уходят от мира в религию, чтобы из этой бездны выбраться. Но есть, как говорится, нюанс. Даже три.
Во-первых, кому-то удается, а кому-то нет таким образом преодолеть этот кризис. Во-вторых, для того, чтоб предпринять такую попытку, не обязательно обращаться к христианству. А, в-третьих, если ты ошибся, то ты ошибся. И вот в этом последнем кроется главная трагедия и проблема Пафнутия, и история скорее о нём, чем о Таис, у неё-то, можно сказать, всё хорошо закончилось.
При прочтении Пафнутий лично у меня вызывал сплошное отвращение и отторжение на протяжении, минимум, двух третей книги. Но в конце мне оставалось только пожалеть его. Потому что этот человек, получается, встав на свой религиозный путь, ничего не приобрёл и всё потерял. То ли потому что этот путь изначально был не для него, то ли потому что он встал на него не в тот момент своей жизни. Я не зря сказала, что в этом тексте увидела много от буддизма. Пафнутий попал в типичную ловушку дукхи – он ушёл и спрятался от мира, не успев в необходимой мере утолить своей жажды, и это распространенная ошибка таких, как он. Потому что эта жажда распирает и иссушает их изнутри, и они запрещают себе с этим что-то делать, а потом получается как в той «буддийской притче». Перессказывать не буду, по счастью на Пикабу кто-то сделал это за меня в одном из вариантов)): Буддистская притча
Вот и вышло у Пафнутия, что, став христианским подвижником, он занялся подменой и стал искать не того, чего должны бы подлинные христиане, а то, чего так не хватало ему. И, к несчастью для него, до самого конца не мог себе в этом признаться. И при этом внешне проявлял себя как самый ярый фанатик, поступая при этом отнюдь не добродетельно. Но при этом я настаиваю на том, что «Таис» не только и не столько о фанатизме, сколько о лжи, обмане, самообмане и лицемерии во всём их многообразии, особенно в плане религии и духовного поиска. Пафнутий лицемерен, и именно поэтому отчасти он меня так бесил. Но он не единственный лицемер в этой истории)
Я не зря показала тот второй отрывок: прекрасен великий христианский святой, который, услышав от юродивого о том, что его собрата атакуют демоны, просто сказал: «Ну, так тому и быть», и ничем даже не попытался ему помочь. Интересная ситуёвина получается: вы тянете из «бездны порока» всех самых ужасных грешников, но…бросили на произвол судьбы такого же христианина и тем более монаха?) И от чего так? Его грехи столь тяжелы? Или с него спрос больше? Так стоит ли, в таком случае, вообще вставать на эту скользкую дорожку? Живя в миру, Пафнутий так не страдал, как страдал потом из-за того, что с ним приключилось. А ошибиться мог любой, и это ещё одна важная мысль: обольщён оказался не только Пафнутий. Толпы других христиан, включая авторитетных, тоже не заподозрили неладное.
В общем, на первый взгляд книга про обращение, но на самом деле, на мой взгляд, содержит немало актуального для всех, потому что указывает на опасности и ловушки, которые могут подстерегать каждого на пути духовного поиска. А духовными поисками в попытках решить экзистенциальные проблемы занимаются в конце концов практически все, так или иначе, рано или поздно.
