Драма + Рассказ

- «Миша! Надень шапку!», - только и услышал он заботливый голос матери, покидая квартиру и наспех надевая головной убор.

Первый снег ассоциировался у него с чем-то новым, происходящим в его жизни. Новое белое полотно – как чистый лист бумаги.

Выйдя на улицу, Миша огляделся по сторонам – там он увидел нескольких ребят, которые лепили снеговика.

Подойдя к ним, он спросил: - «Могу я поиграть с вами?», на что самый высокий из детей ответил и рассмеялся: - «Нет, чтобы делать из снега что-то интересное, нужны обе руки».

- «Эй, однорукий бандит, не хочешь поиграть с нами?», - крикнул ему старшеклассник и хулиган Гена, который двигался по направлению к нему со своим другом Толей.

Мальчишки, направлявшиеся к Мише, жили с ним по соседству. Поэтому, выходя из квартиры, он всегда торопился.

******

Свое прозвище Миша получил пару лет назад, когда перебегая через дорогу в школу, попал под машину и в результате столкновения, левую руку мальчика пришлось ампутировать.

Родители очень сильно переживали за своего ребенка. Мать в слезах носилась по больнице за каталкой, на которой Мишу везли в операционную. Отец общался с врачами, выяснял, какие последствия аварии грозили его сыну.

******

Миша побежал, Гена и Толик побежали за ним, ноги у мальчика были в порядке, поэтому ему удавалось сохранять дистанцию. Когда он проносился мимо людей, он то и дело просил о помощи, просил остановить мальчишек, бежавших за ним, но люди были безучастны к его просьбам. Миша все также бежал, в надежде оторваться от преследователей, он свернул в переулок, но пробежав еще метров десять, заметил, что впереди тупик. Развернувшись, он понял, что бежать некуда – его преследователи стояли у него на пути. Были бы у мальчика две руки, он мог бы перелезть через небольшой забор, закрывающий переулок, но нет, в таком состоянии как сейчас, он не может этого сделать.

- «Ну, вот ты и попался!» - засмеялся Гена и ударил Мишу ногой в живот. Мальчик попятился назад, тогда Толик, подошедший сзади, дал ему пинка. И хотя, в переулке было пусто, у выхода из переулка постоянно сновали люди. На крики о помощи никто не откликнулся.

******

Домой Миша вернулся поздно, весь в синяках и ссадинах. Заметив это, мать спросила его: - «Сынок, что с тобой произошло?».

- «Все нормально, просто упал и не смог удержаться на санях, когда катался с ребятами», - устало ответил ребенок. Он не хотел рассказывать родителям о том, как над ним издеваются соседские мальчишки.

Мать давно подозревала, что с Мишей что-то происходит, но он никогда не жалуется - то ли не хочет ее тревожить, то ли у него апатия.

Потеря руки для несформировавшегося человека – равноценна потере дальнейших жизненных целей, однако, кто-то находит силы двигаться дальше, а кто-то теряет надежду на то, что жизнь вернется в прежнее русло.

******

- «Дорогой, мы с отцом уедем в командировку на пару дней. Ты достаточно взрослый, чтобы остаться ненадолго одному», - с печалью в голосе произносила мать.

- «Я справлюсь, мам, не переживай!», - уверял Миша свою маму.

Слезившиеся глаза его мамы выдавали искреннее беспокойство за сына, но работа требовала иногда закрывать глаза на мелкие семейные неурядицы. Тем более, скоро они купят большой дом в другом, более приличном районе, и Мише больше не придется находиться под «прицелом» осуждающих взглядов соседей.

- «Может мне стоит попросить кого-нибудь присмотреть за тобой?», - в сердцах спросила мама.

- «Я взрослый, мам, ни о чем не волнуйся!», - Миша был настроен решительно.

- «Будь умницей, сын!», - появившийся в дверях отец, подошел и погладил сына по голове, и сунул ему в карман немного наличных денег на карманные расходы.

******

Когда родители уехали, Миша включил телевизор, диктор что-то рассказывал о сельском хозяйстве.

Мальчик очень любил смотреть новости, он сопереживал людям, когда рассказывали о чужом горе, радовался, когда говорили о праздниках и достижениях, с интересом наблюдал за научными тенденциями, сам не зная почему.

******

Вечером этого же дня, Миша вышел в коридор, так как услышал там странные звуки. Оказавшись в коридоре, в лицо ударил жар, дым выедал глаза, люди выходили из квартир и бежали вниз. Вернувшись в квартиру, у него ушло три минуты на сбор необходимых вещей и создание ватно-марлевой повязки, как его учили на уроках ОБЖ, даже не смотря на то, что у него была всего одна рука.

Вернувшись в коридор на этаже, он уже было собрался спускаться вниз, как в квартире со соседству услышал сдавленные звуки с просьбой о помощи.

Он узнал его, это был голос Гены, который всегда издевался над ним.

Прошло секунд десять, которые длились словно вечность, пока новый горячий порыв дыма не ударил в лицо Мише.

Он заметил, что дверь заблокирована снаружи куском упавшего обломка.

Одной единственной рукой, ребенок схватился за этот кусок доски и потянул на себя. Обломок был легким, но очень обжигающим – боль пронзила единственную руку мальчика. Он понимал, что рискует единственной рукой, чтобы спасти своего обидчика.

******

Они с Геной лежали в прохладном сугробе.

- «Ты знаешь, а ведь мой лучший друг, паскуда, лучший друг, бросил меня! Он знал, что мне нужна помощь и просто сбежал!» - Гена бил кулаком по сугробу, после чего продолжил: «Прости меня, Миша, я виноват перед тобой!» - по его щекам градом катились слезы.

Миша и не винил никого, сейчас его внимание занимала только обожженная рука.

Фаргус ар Флок был гидромехаником, лучшим в Горах Власти. Были прозваны они так не за значимость, в серьез их никто не принимал, и властью они обладали не большей, чем любая другая провинция Аваритии, империи, что властвует над всем континентом. Название чисто литературное. Дело в том, что мореплаватель, который создал первоначальные карты, и чье имя забыто в веках, любил поэзию. Он обплыл весть огромный кусок суши и понял, что тот очень похож на коготь месяца, что вместе со звездами указывал путь мореходу. И венчает этот месяц внушительный монолит, каменная громадина гор, и делает континент похожим на корону. Так как корона - символ власти, то картограф, не долго думая, назвал ее каменные зубцы Горами Власти. С одной стороны бушующий океан, с другой – гигантская плодородная долина. “Это иллюстрирует императорскую власть, - говорил известный современный философ Гирус де Нове, - Неприступная каменная громада власти защищает мирный и процветающий народ от хаоса, что таится в темных глубинах океана.” Есть мнение, что мнение философа было куплено с потрохами.

Легенды гласят, что горы были воздвигнуты могущественными демонами, исчадиями тьмы – ракшасами, чья гордыня могла сравняться лишь с этими извечными скалами. И дабы подчеркнуть свою власть над этим миром, они сотворили остроконечные пики, где царит вечный холод, непроходимые перевалы, глубочайшие ходы в недра земли. Горы были неисчерпаемым кладезем любых металлов и минералов, пока кладезь не исчерпался. Империя выжала из гор все, что могла, и теперь они полностью принадлежат новым хозяевам – охотникам и пастухам. Но есть и отдельная каста – механики. Уже несколько десятков лет они делают свое нелегкое дело – расчищают пути для караванов от снега с помощью огромных машин.

Фаргус, как лучший гидромех, работал в поте лица – чинил наипростейшие сочленения, подвижные части машин. Уютная теплая мастерская освещалась старой масляной лампой, висевшей под потолком. С этой работой справился бы и стажер, а мастеру, который и создал эту модель, не пристало возиться с хламом. Ведь это уже был хлам, - конструкция неимоверно простая и дешевая, если там что-то ломается, то это навсегда. Нужно вытачивать новую деталь и заменять, но откуда новые детали в горах? Фаргус зашелся в кашле. Ком мокроты шмякнулся на пол. “Нужно опять посылать стажеров в город. Жалко ребят, но отправить нужно. К следующему месяцу должны будут вернуться. Разве что самому съездить? Эх, старость – не радость. Уже и забыл, что нельзя горы покидать. А так хотелось… Лето здесь всего один месяц, а в остальное время сущий морозильник. Ох, этот кашель меня доконает. Как я скучаю по дому, по жене…” По указу императора, горы служили еще местом ссылки для политических преступников. Надо же было Фаргусу ляпнуть про свободу творцам…

Внезапно в дверь мастерской постучали. “Кто бы это мог быть, да в такой поздний час?” – подумал Фаргус, глядя на старые жестяные часы на стене. Кашлянув еще пару раз, механик подошел к двери, взяв молоток за спину. Снова постучали, негромко и уверенно.

Отворив дверь, механик увидел высокого худого человека. Худоба была на грани анорексии, - видно было хорошо, потому что гость был в легком мешковатом плаще черного цвета, метель сильно трепала плащ, демонстрируя кости носителя. Ветер сорвала капюшон, и Фаргус разглядел лицо. Волосы и борода были снежно-белые, лицо все в морщинах, глаза были похожи на грязные льдинки.

- Вы кузнец? – Голос незнакомца был неприятным – хриплым металлическим и холодным. Вопрос сильно удивил Фаргуса. Последний раз он слышал нечто подобное лет сорок назад, когда люди еще не доверяли механикам и обращались к кузнецам.

- Я - гидромеханик. Кхе-кхе. Вы кто? Кхрр… И зачем вам кузнец среди ночи? – Ворчливо прокашлял Фаргус, слегка обидевшись на “кузнеца”.

- Прошу прощения за неудобства. Я увидел у вас свет и решил зайти, так как моё дело не терпит отлагательств и мне как раз нужны ваши услуги.

- Что случилось? – Фаргус не доверял темным личностям, являвшимся посреди ночи с “поломками”, поэтому держал молоток за спиной и не выпускал из поля зрения посох незнакомца. Незнакомец же по-своему истолковал взгляд механика. Он повернул посох в руке и подставил свету. Посох оказался косой, но странной косой – ее режущая кромка была поставлена наоборот.

- Вот, посмотрите. У меня расшатались болты и лезвие “ходит”. Дело пустяковое и вы быстро справитесь, – он подал косу древком вперед. Фаргус хотел было обругать незнакомца за то, что тот шляется ночью по домам и донимает честных механиков какой-то ерундой, но человек говорил так убедительно, что мастер не смог отказать:

- Заходите и закройте дверь. Кхха… Тепло уходит, – прокашлял механик, - Кстати, у вас лезвие неправильно поставлено.

- Не беспокойтесь по этому поводу, и оставьте это как есть, — сухо сказал странный человек. Фаргус пожал плечами и за пару минут затянул болты универсальным ключом. Клиент очень внимательно следил за каждым движением мастера и молчал, как статуя. Сравнение получилось очень точным, из-за бледности лица человека.

- А теперь я с вами расплачусь, - сказал незнакомец, получив косу назад.

- Да не стоит, пустяки, - отмахнулся механик.

- О, стоит! Любая работа должна оплачиваться, но я не дам за нее денег, ар Флок. Я дам добрый совет. Идите в постель и засните. Эти болты были последней работой в вашей жизни. Утром вы умрете.

Фауст был поражен. Он понял, кто, а, вернее, что перед ним стоит. Это, без сомнения, был анку’ – вестник неминуемой смерти. Персонаж многочисленных сказок и легенд, которого могут увидеть лишь те, кто вскоре умрет. По этой причине его существование так и не было доказано. Мастер несколько мгновений безмолвно разевал рот, но, наконец, озвучил мысль:

- П-почему я? Кха-кха… Разве я заслуживаю смерти? Разве жизнь мало надо мной издевалась?

- Потому что пневмония. Всем придет срок. Ваш почти пришел. Но не печальтесь, ведь смерть – своего рода избавление.

- Но, куда же я попаду? В ад или в рай? Избавление ли это?

- Ни туда, ни туда. В эти планы ход заказан.

- Это почему же? – Фаргус не на шутку испугался.

- Теперь все измерения стали параллельны друг другу. Невозможно пройти сквозь невидимый барьер между ними. Раньше это было возможно, можно было путешествовать и в пространстве и во времени, но теперь…

- П-постойте, о чем вы? Кхе-кхе.

Странный человек посмотрел в глаза Фаргусу. Мастер не отвел взгляд, как многие другие до него.

- У вас еще есть несколько часов, а мне вот поболтать приспичило. Хотите услышать, как был уничтожен Нексус?

Сугубо положительно отношусь к критике. Если понравилось, меня можно найти на фикбуке, где выкладываю новые части по мере готовности.

- Марк Уайт.

- Кто такой Марк Уайт?

- Один паренек из Нью-Гемпшира. Студент-медик, 26 лет. Приехал помогать местным врачам. Его захватили инсургенты.

- И где он сейчас?

- Дома. Рад, наверно, что вернулся к учебе.

Первые ощущения? Не знаю, все как-то сразу навалилось. Конечно, в первую очередь, я почувствовал жесткие доски под спиной. Мое внимание еще было слишком рассеяно, и я не сразу понял, что это не совсем правильно. В тот момент меня больше всего волновала ужасная боль в затылке. Черт, казалось, что мой череп принял на себя две тонны камней, сброшенных сверху. Я потянул руку, чтобы потрогать больное место, но тут же моя ладонь стукнулась о потолок. И вновь я не придал этому значения, машинально отметив, что я в какой-то коробке.

Вот так просто: я настолько привык к опасностям Ближнего Востока, что поняв, в какую беду попал, сначала вовсе не испугался этому. Состояние здоровья меня волновало больше всего. Как я и опасался – затылок был весь в засохшей крови. Я осторожно опустил голову и вздохнул. По крайней мере, жив. Но что теперь?

Постепенно в памяти начали всплывать последние события. Новые пострадавшие в результате теракта, суета, крики. Потом послышались выстрелы – инсургенты. Приехав на танкетках, они спешились и начали расстреливать раненых прямо в импровизированных койках. Нескольких десятков жертв им, видимо, не хватило. Они решили довершить начатое. Доктор Уотерсон первым из медперсонала пал от шальной пули. Вдохновившись этим, возбужденные боевики взялись и за персонал. Лили…

О боже, в последний миг перед потерей сознания, я видел ее ошеломленное и перекошенное от боли личико. Они убили ее. Некоторое время я тупо лежал и рыдал. Я не мог поверить, что это случилось. Я знал. Мне рассказывали. Я видел последствия. Но я даже не мог подозревать, что подобное случится и с нашим медпунктом. На что я, черт возьми, надеялся. Тупой романтик, вот и доигрался…

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем, я заставил себя перестать думать о погибшей медсестре. Я не из робкого десятка: если сталкиваюсь с проблемой – ее нужно решить, а не орать, в надежде, что кто-то придет и спасет. Изучив свою могилу, я попытался приподнять крышку, но быстро понял, что это бесполезно. Однако, тут же отметил, что доски были довольно хрупкими – при желании их можно было разбить.

Я где-то читал, что если человека похоронили заживо, то он может пробить дыру в крышке гроба и запросто выбраться на поверхность. Но рисковать я не хотел – пока имелся хоть малейший шанс, что меня спасут и вытащат отсюда, я буду оставаться на месте. Помня о небольшом замкнутом пространстве, я старался дышать спокойно и ровно, чтобы не растратить ценный кислород. Так что же делать?

Телефон, который оттягивал мой карман, словно прочитал мысли. Тревожный писк возвестил о том, что кто-то пытается дозвониться до… меня? Недолго думая, я достал трубку и не глядя в экран, ответил на звонок.

- Алло. – Я не строил грез и даже догадывался, о том кто именно пытается со мной связаться. Но сердце все равно словно рухнуло вниз, когда я услышал этот голос.

- Э, ти живой?

Отвечать не хотелось, но, какого черта, этот грязный ублюдок – мой единственный шанс на спасение.

- Да… живой.

- Мама, папа есть?

Мне было противно, и хотелось наорать на него уже за одно упоминание моих родителей. Но я постарался умерить нарастающий гнев, граничащий со страхом.

- Есть.

- Хорощо… Любить? Мама, папа.

- Да, - из глаз снова потекли слезы. Я готов был разрыдаться.

- Значит, они заплотить за тэбья? Доллары, а?

- Э… м, не знаю. Я… я не знаю.

- Дэньги. Миллион, а? Дащь, нэт?

- Я… по-послушайте, я, у меня нет таких денег. Я клянусь!

В голове творилось черти что. Все мое спокойствие улетучилось в никуда. Думаете, вы бы вели себя иначе? Что ж, мое место вакантно – присоединяйтесь.

- Щто ты мелещь? Э? Ти в могиле сдохни, если миллион не дать. Ти понял? Вэчером.

- Какой, бл*ть, миллион. Да вы о чем, господи. Откуда у меня такие деньги? – Понимая, что разговор скоро может закончиться, я попытался выторговать свою жизнь с наименьшими потерями. – Послушайте, послушайте, я студент. Понимаете? Студент. И родители мои – они не богачи какие-нибудь. Вы поймите, нет у нас таких денег, у обыкновенной семьи. И…

- Замалчи! – На какое-то время в динамике воцарилась тишина. Я слышал, как на фоне мимо едут автомобили, скорее всего те самые танкетки. Господи, только бы они не ухали, оставив меня здесь. Наконец, молчание начало затягиваться. Я испугался, что тот мужчина больше не хочет разговаривать и подал голос.

- Алло?

- Дащь мнэ миллион. Вечером. И больще никаких вапросов.

Короткие гудки возвестили о том, что разговор все же окончен. Я был раздавлен. Груда земли надо мной, словно сдвинулась навстречу, угрожая погрести под собой. Неужели это конец?

Час спустя. Я уже позвонил сестре и она рассказала обо мне властям. Со мной связался некий Дэн Брэннер , он руководит отделом по борьбе с захватом заложников, здесь - в Ираке. Я лежу и думаю, сколько километров нас может разделять. Вдруг я лежу всего в десяти минутах ходьбы от Эль-Кута? Вдруг, боевики уже уехали и где-то рядом вновь собираются мирные люди?

Я попробовал кричать – может кто-нибудь услышит. Я кричал долго. Стучал. Без толку – никого рядом не было. Как ни странно, это еще сильнее отрезвило меня. Я подумал, что если сам не предприму попытку выбраться отсюда, то останусь здесь навсегда. Мои размышления о хрупкости крышки гроба прервал очередной звонок. Это был снова Брэннер.

- Марк, ты как в норме?

- Да, лежу тут…

- Мы начинаем операцию по захвату сирийских инсургентов, укрепившихся в десяти километрах от города. Есть все подозрения, что именно оттуда был организован теракт. Если проблем не будет, наши люди захватят пару «языков» и мы как следует допросим их. Это займет не больше часа. Я просто хочу знать, продержишься ли ты?

- Ну… наверно. Я тут стараюсь экономить воздух. Так что, да – час я подожду.

- Хорошо, хорошо… Твои родители уже в курсе, мы направили к ним наших специалистов.

- Зачем?

- Думаю, ты сам понимаешь. Они уже в преклонном возрасте, и, услышав такую новость, могут начать волноваться и есть риск, что они совершат какую–нибудь глупость. Позвонят журналистам или, что еще хуже, попытаются выведать у тебя номер твоего похитителя и связаться с ним.

- Погодите, погодите… Я не понял, а почему они не могут позвонить журналистам? – я уже все понимал, но не хотел верить в это. Да как они могут? Я ведь лежу в чертовом гробу, хрен знает где, а они скрывают это. А что если у них не получится? Что если они поймают не тех, и мое местоположение так и останется неизвестным? В тот миг, клянусь, мне казалось, что весь мир должен сосредоточить все свои силы на мои поиски. От этого зависела моя жизнь.

- Марк, послушай. Ты ведь умный парень, ты должен понимать, что огласка этой ситуации может только навредить. Если боевики узнают, что подключились СМИ, они смогут взвинтить цену твоей жизни до небес, они могут начать торговаться, выпытывая освобождение своих приятелей-заключенных из тюрем. В конце концов, они могут испугаться и ничего не рассказать. И тогда мы уже не сможем спасти тебя.

Да, это звучало рационально. И в глубине души я понимал, что Бреннер говорит правду. Он не юлил. Он правда хотел помочь мне. Но я не хотел верить ему. Я молчал. Мне было тошно от всего этого дерьма, и если бы я попытался сказать хоть слово, то тут же разрыдался бы вдрызг.

- Марк?

- Угу…

- Мы спасем тебя. Я сделаю все возможное для этого. Слышишь? Чего бы мне это ни стоило. Ты будешь жить. Скажи мне это.

- Я… буду жить.

- Вот так. А теперь расслабься и старайся не волноваться. Я перезвоню тебе через двадцать минут и расскажу об итогах операции. Дождешься меня?

- Да.

- До связи, друг. Не пропадай.

Я еще не успел отвести взгляд от экрана, чтобы дать волю слезам, как вдруг он снова затрезвонил. Именно так, этот уродский звонок будто хотел вывести меня из себя. Я узнал номер. Это было он.

- Алло, алло.

- Пьять часов вечира. Гиде дэньги?

Его голос звучал спокойно, но я чувствовал его гнев. Мне снова стало страшно, раздосадованный предыдущим разговором, я уже не мог нормально беседовать. Я начал плакать.

- Пожалуйста, сэр, я говорил с… с властями. Они не будут давать денег. Они не хотят платить. Но послушайте, выпустите меня, я обещаю – я достану все, что вам нужно. Прошу вас, просто вытащите меня. Умоляю…

- Тогда оставайся там.

И снова короткие гудки. Стоп, это что – все? Я долго смотрел на экран, пытаясь понять, что произошло. Он решил оставить меня здесь? Не может быть.

Но я знал, что это не конец. Я не собирался просто так прощаться с жизнью. Нет, только не сегодня. Я набрал номер Бреннера. Гудки шли слишком долго. Я уже начал волноваться, что он не возьмет трубку. Наконец, я услышал его голос. Фоном звучала частая стрельба и взрывы.

- Дэн! Дэн! Он повесил трубку. Террорист, он бросил трубку, когда я сказал ему, что не могу дать денег!

- Черт. Ты говорил с ним только что?

- Да.

- Тогда возможно, он где-то здесь. Мы отследили сигнал, который шел отсюда. Подключиться к линии мы не успели, но знаем, что он начался сразу после нашего разговора и закончился полминуты назад.

- Да, наверно, это он! Вы уже начали операцию?

- Да, атака в разгаре. Правда, их численность оказалась несколько больше, чем мы ожидали. Возможно, это займет чуть больше времени, чем ожидалось. Прости, Марк, тебе придется подождать больше, чем час.

- Ничего, ничего, - я был на взводе и чрезвычайно воодушевлен тем, что они нашли того террориста. Я был готов ждать хоть целую вечность.

- Я отключаюсь, позвоню попозже!

Пока я ждал звонка Бреннера, у меня в голове крутился вихрь мыслей. Ведь тот звонок, что они отследили, мог быть вовсе не тем самым. А если их операция затянется, тот, кто знает о моих координатах, может убежать. Если он вообще там. Господи… я в таком дерьме. За что? Почему они вообще не убили меня, а вместо этого заставили страдать здесь, в этой сырой деревянной коробке? Нет, я не хотел умереть, но безысходность накрывала меня все сильнее.

Спустя некоторое время…

- Я уехала сразу после твоего звонка. Соседка мне позвонила потом, сказала, что в квартиру звонили какие-то люди в форме. Не то полицейские, не то ФБР. Наверно, побоялись, что я тоже проболтаюсь.

- Ты где сейчас?

- Я у Эммы. Помнишь ее? Она работает в местном филиале Daily News. Я уже все ей рассказала, она у редактора сейчас. Марк, они все расскажут, будь уверен. Я тут всех подниму. Эмма попросила меня не ездить в другие редакции, но я все равно наведаюсь к… не знаю, Washington Post, CNN, я их всех оповещу.

- Спасибо, Эли, спасибо.

- Скажи еще раз, ты точно в порядке? Я успокоиться никак не могу, места себе не нахожу. Марк, если бы я была там, в Ираке, я бы всех на уши подняла, чтобы тебя отыскали.

- Ладно, ладно, сестрица. Я тебе верю. Не переживай. За исключением того, что эти доски уже натерли зад, а сверху постоянно сыпется песок – у меня все хорошо.

- Боже, за что они так с тобой? Дикари, - Ее голос дрогнул, я слышал, как она начинает плакать. – Я звонила маме Лили. Марк, я не смогла ей сказать…

Девушка на том конце связи зарыдала. И я тоже. Что тут говорить вообще? Зачем? Все это было так не по-человечески: убийства, кражи людей. И сдерживать себя мы больше не могли. А ведь моя сестра – настоящий кремень. Нас растили, учив не бояться. Но сейчас нам обоим было страшно. Эли была для меня всем. Я был для нее всем. Потерять друг друга для нас было бы самой большой катастрофой в жизни. И поэтому я старался не терять эту спасительную нить. Я говорил себе, что сделаю все возможное. Я не должен был погибнуть там.

- Марк, меня зовут… Я, мне… Послушай, я позвоню тебе через полчаса, к тому времени я уже буду в другой редакции. Пожалуйста, если что-то изменится, если что-то случится, братик, умоляю – позвони мне обязательно.

- Хорошо, Эли. Не бойся, я никуда не денусь.

- Я буду ждать тебя!

Оставшееся время до звонка Бреннера я считал вслух. Несколько раз сбивался, решая вдруг позвонить то родителям, то найти на чужом телефоне другие контакты. Ни то, ни другое мне не удалось: мама с папой не брали трубку, а телефонная книга оказалась пуста. Ни одного другого номера я не помнил, оставалось надеяться только на сестру и этого агента. Когда я дошел до двухсот, то почувствовал что-то ногой. Штанина проминалась под чьим-то весом. Я мгновенно представил, как какое-то существо крадется по мне. Сердце забилось как ужаленное.

Дрожащими руками я достал телефон и включил экран. Мои опасения подтвердились: в мой гроб залез скорпион. Он был размером с мою ладонь и сейчас медленно, но упрямо полз прямо к моему лицу. Я лихорадочно соображал, что делать. Если начну дергаться, сбрасывая его – он ужалит меня. А отползти от него в тесном пространстве не представлялось возможным. Оставалось лишь одно – я начал дуть на него. Я понятия не имел, поможет ли это и не разозлит ли его. Я дул сильно, но осторожно.

Когда скорпион дополз до живота, он остановился. Постояв так с минуту, он повернулся и начал путь в обратную сторону. Пока я ждал, когда он уйдет как можно дальше, казалось, время остановилось. Из-за духоты, а еще того, что я только что потратил много бесценного кислорода, дышать стало намного труднее. В горле предательски першило, и я ужасно боялся спугнуть кашлем этого мелкого засранца. В конце концов, он дополз до колена, и я с силой стукнул им о крышку. Послышался хруст, но мне этого не хватило – я спихнул его телефоном, а затем, развернувшись, оттолкнул вглубь гроба. Там я окончательно раздавил его о стенку подошвой ботинка.

Наконец я дал волю дыхалке и раскашлялся во всю глотку. Я все кашлял и кашлял, но приступ не проходил. В какой-то момент я испугался, что это не закончится, и я, в конце концов, задохнусь, надышавшись углекислым газом, скопившимся в этой деревянной коробке. Все тело вспотело, а голова, казалось, вот-вот взорвется. Сознание помутилось и с каждым кашлем я терял связь с реальностью. Отрубаясь, я слышал звонок телефона, но сил ответить уже не было. Я отключился.

Когда я проснулся, меня накрыло чувство дежавю. Мне показалось, что все повторяется заново, а все до этого было лишь сном. Но это было не так. Рука долго пыталась найти телефон, пока тот сам не зазвонил. В динамике я услышал голос Бреннера.

- Марк! Наконец-то, почему ты не отвечал? Что случилось?

- Да я… сознание потерял.

- Проклятье. Слушай, только не нервничай, но я сейчас скажу кое-что… что сильно тебя расстроит. Мы захватили двоих инсургентов, и они знают о твоей ситуации, - и вновь это слово, «ситуация». - Но твой похититель оказался мертв. Мы допрашиваем их, и надеюсь, что все прояснится. Знаю, новость не самая хорошая, но я постараюсь выжать из них все, что можно. Придется потерпеть еще чуть-чуть.

- Твою мать... Я хочу домой. Пожалуйста, Дэн. Я умоляю тебя, сделай что-нибудь. Я не хочу умереть здесь, прошу тебя.

- Марк, Марк, все хорошо. Успокойся, мы сделаем все возможное…

- Ты уже говорил это!

- Я понимаю, тебе сейчас нелегко, но поверь, наши люди стараются. Это наша работа, и будь уверен, мы найдем тебя.

- Когда, когда вы найдете меня?! Когда я сдохну тут к хренам собачьим, да? Зачем вы убили его, как так вообще произошло? Это был мой шанс и ВЫ его упустили!

- Это произошло по чистой случайности. Мы не знали заранее, кто из них твой похититель…

- И потому расстреляли всех, чтоб наверняка?! Да пошел ты! Пошли вы все, гребаные уроды! Бл*ть!

Я отключил телефон и бросил его в ноги. А потом долго и смачно матерился. И снова стучал в крышку гроба. Кричал, рыдал. Мне как никогда хотелось жить, но все, кто мог спасти меня, делали ошибку за ошибкой. Я винил Дэна за столь глупую оплошность. Винил доктора Уотерсона за то, что он не озаботился нашей безопасностью. Винил себя за идиотские порывы, которые привели меня сюда, прямо в когтистые лапы смерти. Потом меня стошнило.

Я долго не хотел отвечать, игнорируя надрывающийся телефон. Но потом все же решил, надеясь, что это звонит Эли. Но это была не она.

- Эли?

- Мистер Уайт, это сотрудник федерального бюро расследований. Ваша сестра в данный момент находится у нас в отделении. Мисс Элисон была задержана по подозрению в разглашении секретной информации, касающейся вашей ситуации. Скажите, что именно вы рассказали ей?

Я сбросил звонок. Ну вот, все кончено. Они сделали это специально, вот как оно происходит. Отрезали меня от внешнего мира, забрали мою родню, а меня самого оставили умирать посреди пустыни. Это конец.

Я с трудом дышал. В голове снова начало мутить и внезапно я понял, что если не предпринять последнюю попытку, то я действительно погибну тут. Страх вкупе с решимостью полностью завладели мной. Я снял с себя майку и, обернув вокруг головы, туго завязал концы. Так мое лицо частично оказалось защищено от песка. Потом я примерился к небольшому участку крышки гроба, который выглядел наиболее трухлявым, и ударил по нему. А затем еще раз. И еще. Я бил его со всей силой, насколько позволяло пространство. Наконец, древесина стала поддаваться, а доски угрожающе заскрипели.

Я выбрал участок почти над головой, чтобы потом можно было выбраться. Спустя несколько десятков ударов, когда кулак уже был весь в крови, крышу прорвало. Песок, подобно воде, стал заливать всю коробку. Я испугался еще сильнее, и с остервенением начал разламывать доски, расширяя дыру. Но это оказалось не так просто. Одна из них резко оторвалась и располосовала мне лоб, чудом не задев глаз. Паника охватила меня. Чувствуя вонзающиеся в ладонь щепки, я разрывал дерево, крича при этом, как умалишенный. Я и лишился ума – все, чего я хотел, это выжить. А песка, тем временем, навалило уже столько, что я оказался прижат им прямо к потолку. В голове мелькнула мысль, что это все…

Но тут последняя доска отвалилась, и я, преодолевая бесконечный поток, начал протискиваться в щель. Это было неимоверно трудно – руки постоянно теряли опору, приходилось изворачиваться, как уж, а груда песка надо мной словно превратилась в цемент. Разгрести его казалось невозможным. Я пытался, вслепую двигая руками и потихоньку выбираясь из могилы. Но когда я полностью вылез из нее, я понял, что все кончено – я потерял направление. Полностью затерялся в пространстве. Вокруг остался лишь песок и темнота. Тело, зажатое среди тяжелых масс, почти не двигалось – я задыхался.

Когда я остановился, полностью осознав тщетность своих попыток, то еще мог дышать – осторожно, но из последних сил. Понимать, что умрешь с секунды на секунды, это так странно. Вот только что я так хотел жить. Я так хотел выбраться и увидеть свою сестру, своих родителей. Вдохнуть свежего воздуха свободы. А теперь, в последние мгновения, все, о чем я мог подумать: «Лили, любимая, я иду к тебе». Лили…

Как-то раз, в одном унылом городе, в один унылый осенний день.

Девочка по имени Катя, в перерыве от трудной работы, решила плотно пообедать. Денег у неё было совсем немного, поэтому недолго думая, выйдя из дверей конторы в которой работала, уверенным шагом направилась в сторону палатки. Той самой палатки, которая тут же при представлении её образа в наших головах, одаряет нас и мнимым запахом, появляющимся откуда-то из воспоминаний.

Уверенно шагая по грязному, замусоренному бычками, пакетами и слякотью, асфальту. Она совершенно не переживала за свои кристально чистые зелёные кеды. Чёрное платьице развивалось на ней при каждом шаге, так будто сделано оно из шёлка. И похуй, что оно из какого-то говна, так как куплено на барахолке. И к тому же вообще срать, что на улице +10. Ей похер! Помни это, мой милый читатель.

Ловко виляя между людьми и чудом уворачиваясь от брызг луж из-за проезжавших мимо машин, Катя дошла до некого рынка. Предвкушение вкусной еды поднимало ей настроение до таких высот, что его не могло испортить ничто. Ни нахальные слова бородатых существ, ни резкие выпады и громкие вскрики на манер «Увруээээ» от слегка пошатывающихся и не поддающихся описанию внешности – женщин и мужчин.

Дойдя до палатки, возле которой никого не было, она певучим милым голоском простывшего бизона (Ах, даа. Моой милый читатель. Прости, я же не сказал, что Катюша весит 110 килограмм, при росте 165. А всё потому, что фастфуд кушать вредно) сказала – Привет Рахид.

Уже давно знакомый ей седовласый старичёк, с белой словно снег бородой, стоит на том месте, на котором он стоит, больше 10-ти лет, с утра до вечера, каждый день. Вам кажется это грустным? Не правильно вы мыслите. Ибо вот уже больше 10-ти лет, Рахид, с душой делает любимое дело, радует и насыщает людей, даёт им силу. У него есть жена, двое детей и трое внуков. Живут они все вместе. А не порешил их всех, он только по той причине, что у него есть место, где он уже больше 10-ти лет, делает любимое дело, со всей душой он режет мясо - словно потроха маленьких ублюков, от всей души он замешивает салат – как бы заталкивая конечности в бочку с кислотой, с великим наслаждением он выдавливает соус из специальной самодельной соусницы -как бы сжимая шею очередного утырка не выпускающего телефон из рук.

- Здравствуй красавица - Ответил Рахид медовым, мудрым голосом

- Как обычно сделаешь? – Спросила, Катя, положив локти на прилавок и расплывшись лицом на своих руках.

-Конещно милый, не беда. Побольше мяса? Дадада!!! – Пропел, Рахид, приступив к стандартным манипуляциям, то ли убийства своей семейки, толи приготовления очень даже неплохой шаурмы.

Через пару минут процедура купли-продажи была совершена и наша девочка, удалившись в более уютное на свой взгляд место, аккуратно развернув фольгу, погрузила благоухающий верх шавухи в свою очаровательную пасть. Начав сжимать челюсти, она услышала не понятный бубнящий звук, глухой, сдавленный. Тут же замерев, Катя, начала осматриваться. Далее она удивилась ещё больше, ведь вокруг не было ни души, а звук становился всё сильнее, чаще и напористее. Внезапно осознав, что звук исходит прямо из её рта, опешив она медленно извлекла орущую бог весть что, шаурму.

-Аааааа ааааа аааааааа, деточка! Ты чем вообще думаешь?! – говорило с ней нечто, что с виду шаурма, но с глазами, сляпанными из мяса и даже ртом, неистово плюющимся капустой – Если в рот пихать, то скорее какую-то часть тела, а не всё целиком! Я конечно понимаю, что перед таким обаяшкой как я, трудно устоять. Но нужно же иметь какие-то рамки!

- Так тыж шавуха – Проговорила, не на шутку сбитая с толку Катя.

- Сама ты шавуха! – Ругнулся наш новый друг, но немного согнувшись и глянув на своё тело. – О боже!!! Что со мной, у меня нет рук, ног! Ничего не чувствую!! Как так быть!? Как так жить!!! Убей меня! Девочка, срочно, срооочно! Прямо сейчас сделай это! – Он неистово начал извиваться у неё в руках, пытаясь упасть и разбиться об асфальт.

Но Катя не промах. Крикнув – Отставить панику! – И дав ему по щам, чуть не оторвав там самым его голову. (Ну или верхную часть, хрен знает, как у них там всё устроено) Она, завернув впавшую в ступор, говорящую шаурму, обратно в фольгу. Отправилась в ещё более укромное местечко, где к тому же можно и присесть.

Устроившись поудобнее, развернув фольгу и с ликом полным удивления, смотря на щурящую от солнечного света глаза, шаурму. Спросила – Кто ты?

- Я, милочка моя, к твоему сведению, Спэкс. Зовут меня так – Горделиво проговорил он, поднимая одну из двух бровей, которые состояли из маленьких ломтиков огурца.

Следующие пол часа, они провели в расспросах друг у друга, что к чему, как и почему. В итоге выяснилось, что Спэкс, не помнит своего происхождения, совершенно не понимает, что происходит. Но почему-то, то в каком он положении находится, ужасно сильно его тревожит. Ибо это как минимум не практично, без конечностей то. Катя же, тем временем просто радовалась невероятному и необычному общению со своей шавухой. Она даже забыла про голод и про то, что её перерыв кончился уже час назад. Ей хотелось говорить снова и снова, ещё и ещё. Спэкс с энтузиазмом поддерживал все темы для её разговоров.

Вдоволь насидевшись, Катя решила прогуляться, а заодно показать своему новому другу хоть что-нибудь. Ибо познавать мир он начал всего час назад. Из-за скудного финансового положения, выбор пал на зоопарк. Спэкс соответственно с радостью согласился, это ведь очень интересно, посмотреть на других существ.

По началу девочку не хотели пускать. По двум причинам. Первая заключалась в том, что её студенческий уже пять лет как не действителен. А вторая, это то, что с едой туда категорически запрещено, тем более со своей. Но Катюша с криками –ЭТО МОЙ ДРУГ!!! Сами вы еда! – растолкала своими увесистыми телесами, всех стоящих на своём пути людей. И ворвалась-таки в желаемое место.

День прошёл чудесно, девочка была в восторге. Внимание всех животных в зоопарке было приковано исключительно к ней. Тигры, захлёбываясь слюной тёрлись об клетку. Хищные рыбы, врезались в стены аквариумов. Змеи, извиваясь составляли слово «Дай». Иногда даже приходилось отбиваться от чаек и голубей. Оружием к слову, использовали самого Спэкса, целью атакующих которых он и был. Шавух даже почувствовал себя великим эпическим бойцом и в одном из побоищ был ранен. Размякший лаваш треснул в нескольких местах. В общем день был восхитителен.

Добравшись до дома, Катюша утомившись легла спать. Спэкс тоже не на шутку устал. Нежно поцеловавшись перед сном, девочка, прижимая к себе шаурму засопела, всю ночь размазывая соус по лицу.

Утром, Катя, проснулась от странного неприятного запаха. Открыв глаза, она увидела ужасающую картину. Расплющенный, изорванный и размазанный по подушке, Спэкс, страдал. Мало того, что первая в его жизни ночка выдалась не из лучших. Так как спать с ламантином, не каждому под силу. Так ещё и срок годности у шаурмы совсем не долгий. При таких-то, условиях хранения.

Катя была доброй и понимающей девочкой. Собрав со своей кровати все ошмётки, своего друга, держа его на ладонях, она понесла страдальца к его последнему пути.

- Ты прекрасна – Говорил он с трудом – В тот момент, когда я увидел тебя, я понял, что мы родственные души. Ты самый прекрасный человек на свете.

Она плакала, молча. Подойдя к тому самому месту, где всё и должно случиться, она открыла мусороприёмник и со словами – Я буду скучать по тебе – не дождавшись ответа, резко захлопнула его.

После этого, был слышен лишь коротенький удаляющийся в недры мусоростока –Прощаааай

Катя развернулась и направилась к своей квартире отряхивая руки, со словами – Блять, все руки засрала. А ещё жрать хочется.

Предыдущие серии 1, 2, 3, 4

***

Марк нагнулся к окошку регистратуры и назвал имя и фамилию пациентки, которую хотел бы навестить.

- Вы родственник?

- Да, в некотором роде.

Женщина в окошке с недоверием на него посмотрела и выписала пропуск.

- Десятая палата, третий этаж.

- Спасибо.

На третьем этаже он увидел ее, не дойдя до палаты, она шла на костылях по коридору.

- Лиза!

Она увидела его и чуть не свалилась. Ее лицо перекосилось от ярости.

- Зачем ты пришел?

- Тихо, успокойся. Я просто хотел узнать, как ты.

- Вот узнал, перелом ноги, три месяца в гипсе, это в лучшем случае.

- Ты понимаешь, как я сожалею?

- Понимаю, но сожалениями ты ничего не исправишь.

- Ну погоди, послушай, я должен тебе рассказать кое-что...

Марк шел за ней по коридору в сторону уборной. Ни сказав больше ни слова, женщина скрылась в ней. Марк остался ждать.

Он прождал больше, чем необходимо человеку справить и малую и большую нужду. Но в итоге она появилась. Глаза ее были сухие, но лишь потому что она их как следует вытерла. То что она пять минут сотрясалась в рыданиях, было и так понятно. Все так же молча она прошла мимо Марка, но пошла не в палату, а в холл на лавочку. Марк сел рядом с ней. Теперь она была совершенно спокойна.

- Что ты мне хотел сказать?

- О том, что произошло и почему. Я тебе уже говорил что отключился за рулем, но тогда не было времени все объяснить. Понимаешь, у меня выпадает часть последовательности, я теряю сознание, теряю контроль над собой, но главное, главное, что потом этот потерянный кусок возвращается. Я переживаю его, и мне кажется, что я могу его изменить. Я не уверен точно, потому что это случалось всего два раза до этого. В первый раз вообще ничего не происходило, я просто смотрел на облака, когда мне было шесть лет, а во второй раз я был в школе. Я сидел за партой и не двигался. Но когда я переживал этот пропущенный момент, я сумел пошевелиться, но совсем немного, мне удалось смахнуть со стола ручку. И знаешь что произошло? Я помню, что после урока я клал ее в сумку, но на следующий день ручки у меня не было. Но в том классе, когда я туда вернулся, ручки тоже не было на полу. Но ее мог кто-то подобрать, или уборщица или еще кто-то. Но шанс остается, понимаешь?! Возможно, мне удастся все исправить.

- Нет, Марк. У меня сломана нога, но она сама заживет. А сломанную жизнь? Как ты исправишь сломанную жизнь?

- Я не знаю. У меня до сих пор так и не было этого момента. За эти пять дней он так и не пришел. Я три дня не засыпал, боясь его пропустить. А потом больше уже не смог, просто вырубился на пятнадцать часов.

- Марк. Пообещай мне, что такого больше не повторится. Ты найдешь врачей, которые помогут тебе. И ты не будешь больше водить машину.

- Обещаю, Лиз. Ты простишь меня?

- Нет, Марк, ты будешь жить без моего прощения. Ты будешь жить дальше и именно потому, что не получишь моего прощения. Но эту ношу понесу я, а не ты. А ты будешь нести свое чувство вины. Мое прощение не убьет твою вину, поверь, не сотрет ее, не сделает меньше. Я не могу простить тебя, и ты сам это знаешь. Кто во всем этом виноват? Ты? Безусловно. Я? В какой-то степени... И в то же время никто из нас. Несчастный случай нарушил равновесие, и нет способа его вернуть, ни прощением, ни наказанием. В нас нет такой силы, которая вернула бы все обратно. Но вселенная не терпит пустоты, и если я сброшу свой груз своим прощением, то она обрушит его на тебя. Она раздавит тебя медленно и мучительно. А я не хочу этого. Не хочу чтобы ты страдал. Можешь мне не верить, мне все равно, потому что в это верю я. А теперь уходи.

Марк молчал, не зная что сказать, он почти ничего не понял, и решил что она еще не совсем пришла в себя от пережитого.

***

- Мы уже пришли?

- Еще нет.

- А сейчас?

- Так, соберись, будь серьезен.

Марк все спускался и спускался по узкому бесконечному коридору.

- Я устал, давай отдохнем?

- Нельзя отдыхать! За нами идут.

- Кто идет?

- Ты сам знаешь.

Марк оглянулся наверх. Вдалеке действительно спускался какой-то силуэт. Марк поспешил спускаться быстрее.

- Слушай, ты свои очки разломанные ведь не выбросил?

- Нет, они здесь у меня в кармане, а что?

- Есть одна идея, доставай!

Марк достал из кармана то, что осталось от очков.

- Так, а теперь отломай дужку?

- Отломал, дальше что?

- Проткни ей свою руку.

- Зачем?

- Не спрашивай, думаю за нас здесь я.

- Ладно, но как же это сделать? Она ведь не острая.

- Отломай изгиб, приставь к стене, сожми одной рукой крепко и ударь ладонью.

Марк так и сделал.

Имя...

- Блять, да не ори ты так, сам знаю что больно. А теперь давай так же вторую руку.

Лиза.

Коридор сотряс второй крик боли. Переждав и отдышавшись, Марк посмотрел наверх. Лохматый силуэт стал ближе и продолжал спускаться. Это был женский силуэт.

- Оно продолжает спускаться!

- Знаю. Иди скорее вниз, там ты сможешь спрятаться.

Марк продолжил спуск. Его руки, с торчащими из них дужками очков, кровоточили, но он уже не обращал внимания на боль. Боль уходила, как и остатки его разума. Внизу будет спокойно, внизу будет хорошо. Продолжай идти и не оборачивайся.

Марк пошатнулся и оперся рукой о стенку, дужка в руке дала о себе знать новой вспышкой боли.

Ты не здесь.

Опять что-то произошло. С каждым приступом боли, вспышка разума озаряла сознание Марка, мимолетная и неуловимая. Марк надавил на дужку сильнее.

Ты не здесь. Ты не здесь...

Он надавил еще сильнее. Боль стала невыносимой.

Я не здесь. Этого коридора нет.

Нет, он больше не смог вытерпеть, вырвал дужки из рук и сжал ладони.

- Все правильно, Марк. Боль - вот что тебе нужно! Вырви себе глаза. Сломай пальцы. Размозжи голову о стену. Используй свое оружие.

Марк в панике запрокинул голову и его взгляд упал на горевшую под сводом туннеля лампочку. Не думая ни секунды, он протянул руку и схватился за раскаленное стекло. Огненная вспышка в руке передалась во все тело, оно содрогнулось в агонии, как если бы его насквозь прошили тысячи иголок. Раздался хлопок, лампа в руке взорвалась, весь коридор погрузился в темноту, а Марк рухнул на ступеньки.

Нет. На пол.

Лиза. Помоги ей.

- Я не знаю. Не знаю как ей помочь.

Ответа не последовало. Марк лежал в полной темноте и приходил в себя.

Шаги. Шаркающие шаги с волочащейся ногой приближались.

Три секунды. Всего три секунды я пропустил в том скачке... Скоро.

***

Лиза стояла на переходе, ожидая зеленого сигнала светофора. На другой стороне супермаркет, а на этой за высоким временным забором грохотала стройка. Ни людей, ни машин вокруг не было, но ей не хотелось переходить дорогу на красный. Она наклонилась к коляске.

- А кто это у нас тут сидит скучает, такой маленький?

Малыш посмотрел на нее с веселой улыбкой.

- Нет, не можем сейчас ехать, видишь горит красный свет, нужно дождаться когда загорится зеленый, и тогда поедем.

Малыш перестал улыбаться и протянул к ней ручки.

- Да, иди сюда, мой сладкий. - Лиза взяла его на руки и прижала к себе.

- Смотри, видишь загорелся зеленый человечек, и мы сейчас пойдем.

Одной рукой Лиза повезла коляску, а второй держала малыша. Она не могла не смотреть на него, до чего он был милый. Его зеленые глаза были такими открытыми и все понимающими. Ей никто не нужен больше. Ни его отец, который предал и сбежал, и никто другой.

- Мы сами с тобой справимся. Не знаю как, но мы справимся...

Лиза слышала приближающуюся машину, но даже не обернулась на нее, сейчас она перейдет дорогу и положит обратно своего... Удар. И мир опрокинулся...

Вкус и запах крови во рту - первое, что почувствовала Лиза, когда пришла в себя. Она лежала на животе, на асфальте, прижавшись к своему малышу. Малыш не плакал, не орал, не двигался. Из-под его головы по асфальту растекалась лужа крови. Перед глазами у нее поплыло. Она попыталась закричать, но из горла вышли лишь несколько хрипов с фонтанчиками красных капель.

- Помогите! Помогите мне, кто-нибудь! - прошептала она.

Крик все-таки вырвался и превратился в протяжный рев. Кто-то идет сюда, он поможет. К ней подошел какой-то мужчина, шатающейся неуверенной походкой. Мужчина посмотрел на них, он хотел что-то сказать, но у него задрожала губа. Тут он сел рядом с ними на асфальт и закрыл лицо руками. Он заплакал.

Перед глазами у Лиз вспыхивали цветные пятна, а в ушах стоял жуткий визг.

- Я не... Я потерял сознание за рулем... Я не хотел... Я сейчас... я позвоню в скорую... Вы только не двигайтесь, лежите и не двигайтесь... У меня телефон в машине... я сейчас вернусь... Лежите здесь...

Мужчина поковылял к стоящей неподалеку машине. Когда он вернулся, зрение Лиз немного восстановилось, но голова сильно кружилась, не давая сконцентрироваться. Что-то происходило внизу под ней, подо всем этим местом. Маленький кусочек асфальта провалился вниз. Прямо под ногами мужчины. Он ничего не замечал. Дыра под ним стала увеличиваться. Осознание чего-то неизбежного, страшного стало заволакивать ее сознание. Все ее нутро кричало от боли и страха.

Не сорвись.

Это нельзя вынести, все кончено.

Дыра в асфальте продолжала медленно разрастаться в ее сторону. Лиза зарыдала. Сквозь слезы и сопли она проговорила, обращаясь к незнакомцу:

- Уходи! Уходи отсюда скорее! Дай мне умереть.

- Нет. Я помогу вам, я вызову скорую. И подожду ее с вами. - Трясущимися пальцами он стал набирать 911.

Мимо проехала еще одна машина и остановилась. Из нее вышла молодая пара.

- Что произошло, вам нужна помощь? - заговорил молодой человек.

- Вас сбила машина? Вы уже вызвали скорую? - девушка обратилась к мужчине и, не дожидаясь его ответа, достала телефон. Разрастающейся внизу пропасти никто кроме Лизы не видел. Молодой человек огляделся. Только тут он заметил тело малыша и пошатнулся.

- Боже мой, кто это сделал? Это он сделал? Эй, мудила гребаный, это ты сделал?

Мужчина не смотрел на них, он, отвернувшись, говорил по телефону.

Под Лизой образовалась уже огромная дыра, она лежала над бездной, но не проваливалась. Трещины стали расползаться во все стороны, но большая их часть потянулась к ногам говорившего по телефону мужчины.

Не сорвись. Упасть легко. Но нужно лететь. Сквозь тьму и мрак, сквозь армию несущих тлен...

Слова возникали в ее голове непонятно откуда. Дыра прекратила увеличиваться, бездна будто ждала ее решения.

- Нет, - закричала Лиз, - Не трогай его, он просто остановился помочь...

Молодой человек замер на полпути к мужчине. Мужчина тоже услышал ее крик, обернулся и посмотрел на нее полными удивления глазами. Их взгляды встретились. Если бы взгляд мог убивать, он бы сейчас вспыхнул и сгорел заживо, если бы взгляд мог лечить, он бы стал бессмертным. Ни слова больше между ними не прозвучало, но мужчина едва заметно ей кивнул. Она дала ему шанс на жизнь, и он собрался им воспользоваться. Пустота внизу стала постепенно затягиваться асфальтом.

Девушка сбегала в машину за бутылкой воды, достала салфетку и стала вытирать окровавленный рот Лизы, из ее разбитой губы продолжала течь кровь.

- Олег, достань аптечку из машины, что ты стоишь как вкопанный!

Через некоторое время сюда стали стекаться и другие люди, случайные прохожие. А еще через десять минут подъехала скорая помощь и патрульная машина.

Они задавали вопросы. И Марк отвечал на них. Не так как хотел, а так, как должен был, должен был, чтобы сохранить свой мир и свою семью, которая у него только-только появилась. Пару недель назад он сделал своей будущей жене предложение, и она согласилась.

Других свидетелей произошедшего не оказалось.

***

Марк заставил себя подняться на ноги. Крайне осторожно он стал нащупывать ступеньку вниз, чтобы продолжить спуск. Но ступеней больше не было. Пол был ровный, но мокрый и хлюпающий. Стен коридора тоже больше не было. Лишь только с одной стороны на уровне пояса шла стена. И оттуда доносились приближающиеся шаги. Словно слепой, вытянув руки вперед, Марк поплелся в противоположном направлении. Через несколько метров он наткнулся на еще одну такую же стенку до пояса. Не соображая, что и зачем он делает, он залез на нее. Прошел прямо пару шагов и уперся в кирпичную высокую стену. Он свернул направо, теперь стена была его путеводной нитью. Касаясь ее левой рукой, а правую выставив вперед, Марк шаг за шагом продвигался в непроницаемой пустоте. Звук шагов за ним не отставал, но и не становился ближе. Время превратилось в ровный ритм. Мыслей нет. Чувств нет. Есть только ноющая тупая боль. И есть та, кто идет за ним. Это она. Марк не анализировал, не думал, он узнал ее. Увидев в коридоре с лестницей, и еще раньше во вспышке экрана телефона. Обезображенная, лохматая, нечеловеческая, но это была она, воплощение ее ненависти. И она не отпустит его отсюда. Никогда. Но мыслей не было, страха не было, была только ноющая тупая боль. Была только тьма впереди, тьма позади и тьма внутри. И он шел. И он будет идти пока сможет.

Ведя рукой по стене, Марк задел что-то необычное. Что-то висело, болталось, привязанное где-то высоко. Марк потрогал это.

Ремень.

Он вспомнил, как однажды зачем-то привязал ремень к лестнице. Он не помнил зачем это делал, не знал где и когда это было. Но это было не важно, потому что он помнил, к чему его привязал. Где-то наверху есть лестница. Выход. Свет. Марк потянулся на ремне, но не достал до места его крепления. Он подпрыгнул, но был слишком слаб, чтобы достать до нижней перекладины. После прыжка его повело, он еле удержался на ногах, и то только благодаря ремню, за который держался одной рукой.

Соберись. Шаги приближались. У него есть еще несколько секунд. Нужно собраться, сосредоточиться.

Марк прыгнул так высоко как мог. Он коснулся перекладины, но промахнулся и не смог ухватиться. Слишком высоко прыгнул.

Еще раз прыгнул. Поймал. Вцепившись в перекладину одной рукой, Марк отпустил ремень который все это время продолжал сжимать, и ухватился второй рукой. Теперь собрав все силы в руках, Марк сумел подтянуться и схватился за вторую перекладину. Но проткнутые руки, которые стали скользкими от крови его еле держали. Другого пути нет, нужно лезть, но Марк не успел.

С хриплым рычанием что-то вцепилось в его ногу выше голени, сжало ее со страшной силой, вонзая острые когти в его плоть.

- Нет, - закричал Марк, но это был лишь бессильный крик отчаяния. Он задергал ногой, пытаясь стряхнуть хватку, но это оказалось бесполезно.

Я выберусь.

Марк сделал отчаянный рывок и ухватился за третью ступеньку, а потом еще один. Но чудовище внизу теперь схватило его за обе ноги и с силой потянуло вниз. Пальцы его больше не могли удержать, и он сорвался. Он рухнул на эту тварь, но тварь не отпустила хватку, она развернулась и бросила Марка через весь коридор. Марк не чувствовал полета, поскольку ничего не видел, он даже не успел понять что произошло, как услышал хруст своего позвоночника. Боль от удара пришла секунду спустя. Боль, растворяющая пространство и разум. Он сломался пополам. Во всяком случае ему так казалось, ног больше не было, он не чувствовал ничего ниже пояса. Руками он мог двигать, но боялся проверить, есть ли у него еще нижняя половина тела или нет.

Вот и все.

Что бы эта тварь не собиралась дальше с ним делать, Марк лишь хотел, чтобы она это сделала быстро. Хромой походкой она подошла к нему, села на него сверху и одним ударом выбила ему несколько зубов.

Скоро.

Затем Марк почувствовал как его голову обхватили стальные ладони, а пальцы стали выдавливать его глаза.

Еще три секунды. Дай мне только три секунды...

***

Иногда ты думаешь, что можешь с этим справиться, но это не так.

Когда Марк ушел, Лиза еще долго стояла на кухне, испытывая какое-то непонятное, неловкое чувство. Она порезалась разбитым стаканом, но теперь обработала рану и перебинтовала руку. Ее не покидало чувство, что с этим его приходом что-то изменилось. Она больше не чувствовала боли, когда думала о нем. Когда вспоминала тот день. Нет, боль утраты и сожаления никуда не делись. Она больше ни за что в жизни не захочет иметь детей. Но она не чувствовала груза. Тяжкого груза, давящего ее последние три года. Я примирилась с этим? Я простила его? Пыталась она спрашивать себя и боялась ответа. Ей не хотелось, чтобы он уходил. Вот был ее ответ. В ней вспыхнул небольшой огонек надежды, когда он вернулся через несколько минут после своего ухода. Но он всего лишь забыл свои очки. А теперь, как это ни эгоистично признавать, она скучает по нему.

Что с ней творится?

Лиза подошла к окну и уставилась на темный лес. Великан под землей досмотрел свой сон? Лиза посмотрела во двор внизу и тут ее прошиб холодный пот. Его машина все еще стояла на том же месте. Прошло уже не менее двух часов, с тех пор как он ушел. Почему его машина все еще здесь?

Лиза стала внимательнее всматриваться. Машина стояла в круге света фонаря и ее хорошо было видно. А что слева от нее? Темное пятно какое-то. Ветки дерева мешали лучше разглядеть. Лиза выбежала в другой комнате на балкон, может отсюда будет лучше видно? Да, это открытая решетка канализации.

С ним что-то случилось! Лиза поспешила в коридор одеться, чтобы выйти во двор, но как только она перешагнула порог комнаты, ей скрутило живот. Скрутило так, что она свалилась на пол, корчась и задыхаясь от боли. Ее стало тошнить, прямо тут же, на пол, на ковер, и волна ужасающего понимания обрушилась на нее. И вся та боль, горечь, подавленные эмоции, которые она хранила в себе три последних года наконец-то накрыли ее.

Иногда ты думаешь, что можешь с этим справиться, но это не так.

И она закричала.

- Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ! ТЫ НЕ ЗАСЛУЖИВАЕШЬ ПРОЩЕНИЯ И НИКОГДА НЕ ЗАСЛУЖИШЬ! БУДЬ ТЫ НАВЕЧНО ПРОКЛЯТ, ЗА ТО ЧТО ОТНЯЛ МОЕГО РЕБЕНКА! ГОРЕТЬ ТЕБЕ В АДУ ЗА ЭТО! НЕНАВИЖУ ТЕБЯ!

Нестерпимый комок боли жег ее изнутри. Из центра живота.

Лиза кричала, ревела и орала, не выпуская эту боль, а аккумулируя ее. И это было все, что она могла для него сделать. Потому что вселенная не терпит пустоты.

***

Внезапно тварь ослабила хватку, а затем отпустила от него руки. И Марк услышал вырвавшийся из нее ужасающий голос, похожий на хрип свирепого кабана.

- Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ! БУДЬ ТЫ ПРОКЛЯТ!

Она продолжала что-то говорить, но этот голос внезапно оборвался, и Марк оказался за рулем машины.

Впереди загорелся красный сигнал светофора. И женщина с коляской пошла переходить улицу. Иногда три секунды могут длиться намного дольше для человеческого восприятия, чем обычно. Время погружается в густой и вязкий сироп, и начинает медленно просачиваться сквозь мысли. Марк лежал на дне канализации, Марк сидел за рулем машины и Марк разговаривал на кухне с Лизой. Иногда происходит все и сразу.

- Я наверное никогда не смогу этого понять. Почему ты заступилась за меня? За незнакомца, который сбил твоего ребенка.

Лиза долго молчала, и наконец ответила:

- Да, ты не понимаешь. И мало кто сможет это понять. Был миллиардный шанс, что это произойдет с тобой именно в ту секунду, когда по дороге шла я. Но тем не менее, этот шанс выпал. Я не думаю, что у меня есть особый дар, мне кажется просто, что другие не хотят чувствовать того, что чувствую я по отношению к другим людям... не только к людям, к вещам, явлениям, событиям. Мы все часть одного целого, все связано. И этой связью являются время, наши мотивы и наши поступки. И я умею видеть, как одно переходит в другое. Я не говорю сейчас о всепрощении, о помощи ближнему, нет, я ничего этого не чувствовала в тот момент. Каждое живое существо имеет право жить и право защищать себя и своих близких от посягательств. Драться за свою жизнь, убивать ради нее. Олениха будет насмерть биться с медведем, чтобы защитить своего ребенка, но только до тех пор, пока ее олененок жив. У животных нет понятия мести, как нет понятий ненависти или злобы. Это есть только у людей. Только наш разум дает нам возможность ненавидеть, злиться, мстить, а также прощать, любить и самоистязаться. Мы обладаем разумом, но мы не лучше животных, и не хуже, мы сложнее. И эта сложность делает нас неуверенными, нерешительными, склонными к постоянному анализу и ошибкам. Эта сложность дает нам понятия веры, религии и морали, и она же бросает нас в пучину страстей, алчности и самоистребления. Но это все метания наших душ, которые знают, что существуют, и не знают, что с этим делать. А за наши души идет война. Не где-то там, на небесах или в аду. Она идет прямо здесь и прямо сейчас. И с каждой мыслью, которая выходит из тебя с ненавистью или злобой, ты проигрываешь одну маленькую битву. Твоя жизнь и твоя душа не менее ценна, чем жизнь и душа моего маленького ребенка. Если бы мне предложили выбрать, чью жизнь спасти, но только одну, его или твою, то можешь не сомневаться, я бы ни секунды не колебалась в выборе. Но мне этот выбор дан не был. В тот момент, когда мой сын перестал дышать, я перестала быть матерью. Я перестала быть и человеком в какой-то степени. И посмотрев на тебя, я услышала голос. И теперь я знаю, чей это был голос, и чьи были слова. За наши души идет война. Каждую секунду, каждое мгновение. Но я знаю, что мы можем в ней победить. Тьма вокруг нас, тьма внутри нас, и она борется со светом, который и есть мы. Ты висел над бездной, я видела это, так же как и я. Но в тебе не было зла, я это тоже видела, но то что я сделала, было не ради тебя, а ради меня. Я не хотела сдаваться тьме. Даже в приступе ярости и отчаяния, даже когда у меня отняли самое ценное, что может дать жизнь, я не хотела проигрывать. Даже если бы это было справедливо, но справедливость, это тоже лишь понятие в мире людей, ее нет у животных, и ее нет во вселенной, и я в тот момент не была человеком. Тот другой был готов тебя убить, и если бы не убил, ты бы оказался в тюрьме, и ты был готов принять это, я это тоже видела. Но речь не шла о тебе. Я не позволила погасить в себе свет, потому что только он сможет провести меня "сквозь тьму и мрак, сквозь армию несущих тлен".

Марк смотрел на нее с округлившимися глазами.

- Ты умеешь читать мысли? Я давным-давно придумал эту фразу, хотел написать стихотворение с ней, но потом забыл.

- Я не умею читать мысли, Марк. Я услышала, как ты это сказал из другого мира, из той бездны куда все-таки упала часть меня.

Это были самые долгие три секунды в жизни Марка. У него больше не было ног, чтобы нажать на педаль тормоза. Он их не чувствовал. Машина медленно и неумолимо приближалась к переходящей дорогу женщине.

Она простит меня. Что бы я ни сделал, она меня простит. Такой человек не должен страдать.

Сконцентрировав всю свою волю, всю оставшуюся боль и ярость, Марк налег на руль, пытаясь выкрутить его в сторону. Он вспомнил как совсем недавно вращал колеса на дверях ведущих в пустоту, они поддались, и руль поддастся. С судьбой сложно спорить, но все же возможно. Медленно-медленно, но руль начал поддаваться. Машину стало заносить в сторону. Он обогнул женщину с ребенком, которая в испуге отскочила на тротуар, машина свернула на обочину, пробила ограждение стройки, которая шла неподалеку, и последнее, что Марк увидел в этом скачке, это падение в огромный котлован, на дне которого он успел разглядеть острые металлические штыри. Скачок закончился.

И Марк перестал что-либо чувствовать.

***

Когда Лиза пришла в себя, было еще темно, но уже светало. Она не могла понять, почему она спала на полу, в луже блевотины. Наверное перебрала вчера вечером, решила она. Как-то странно все. Почему она напилась? Лиза не помнила. Из детской кроватки в углу раздался плачь. Лиза вскочила и побежала к своему малышу.

- Что случилось, мой сладкий? Мама здесь.

Она взяла младенца на руки и стала убаюкивать. Малыш вскоре стих и заснул. Лиза положила его обратно в кроватку, села рядом и стала любоваться им. Она вспомнила, почему напилась накануне. И ее передернуло от воспоминания. Вчера ее чуть не сбила машина, в ужасной катастрофе погиб водитель, машину которого занесло и выбросило в строительный овраг.

Она чувствовала, что водитель ценой своей жизни спас ее. Может быть он был пьян за рулем, может быть не справился с управлением, она этого не знала, как и не знала кем он был, каким был человеком, но это переживание сильно выбило ее из колеи. Поэтому она вчера и напилась, не каждый день сталкиваешься с подобным.

- Спи, Марк, спи, мой малыш.

Она погладила мирно сопящего малыша и принялась вытирать грязное пятно на полу.

***

Марк вошел в салон по продаже автомобилей и тут же увидел своего менеджера-продавца.

- Добрый день, добрый день! Я уже вас тут жду. Мы все сделали по вашему заказу. Интересный способ защиты от угона, должен вам сказать, до такого еще никто не додумывался. Ну пойдемте, покажу вам вашу малышку, - казалось, менеджер может говорить часами без остановки.

- Это не от угона... - тихо сказал Марк.

- Да? Ну смотрите, вот она, красавица! Полный привод, турбированный движок, полный фарш с комплектацией. Давайте я вам покажу. Относительно вашего пожелания, вот, в руле встроена кнопка, ее надо нажимать каждые три секунды, если скорость машины больше 70 километров в час и каждые 2 секунды, если скорость больше 100. В противном случае, двигатель отключается, и электронная система начинает плавное торможение. Все как вы и заказывали. Еще в системе есть...

- Спасибо вам, - оборвал его Марк, - извините, но можно я уже поеду.

- А, да, конечно! - тон менеджера ничуть не сбавил своей скорости и позитивности, он достал упаковку с брелком от сигнализации и ключом и протянул их Марку.

- Вот возьмите, это ключи от вашей новой жизни.

- Надеюсь, так оно и есть, - ответил Марк.

Действие третье

Новопризванные и Пристав идут по коридору

Капелька (Приставу). А Вы, кто? А куда Вы нас ведёте? В ад, да?

Пристав. Я - судебный пристав. Вас ещё суд ждёт…

Капелька. А это что было, тогда?

Дятлов. А с кем мы сейчас разговаривали?

Пристав. Это? Это – наш следователь.

Грушевский. Так что, сейчас опять в суд? Да сколько уже можно нас третировать?! Уже бы отправили в ад, да и делу конец!

Рябинина. Типун вам!

Пристав. Сейчас идём к адвокату. Он с каждым побеседует и предложит индивидуальную линию защиты. На суде его не будет. Защищать себя будите сами. Так что, советую, быть предельно внимательными и запоминать всё что он скажет. Вам всё понятно?

Действие четвёртое

Зал суда.

Пристав. Всем встать, суд идёт!

Все встают. Входит судья.

Пристав. Рассматривается дело грешника Александрова.

Судья. Александров, Вам понятна суть обвинений в Ваш адрес? Можете ли сказать что-либо в свою защиту?

Александров. Ваша честь, суть обвинений мне ясна. Что тут скажешь? Я был нормальным человеком. Не очень хорошим, но и не очень плохим. Так сказать, среднестатистическим. Как и все, ходил в школу, окончил ВУЗ. Затем пошёл по линии комсомола, поднимался по служебной лестнице. Прожил жизнь обычного чиновника. Занимал назначенное мне государством место. Играл свою роль по правилам, как заведено. Оказавшись в среде чиновников, я принял правила игры, установленные системой для нашего круга, и ничем особо не выделялся. Да, брал, как и все брали. Где больше, где меньше. Неужели кто-то думает, что это было лично моё решение?

Помню, в первый день моего назначения меня вызвал начальник и прямо без обиняков разъяснил, как и сколько брать, как делиться, какова норма отката.

Это словно конвейер. У одного берёшь, другому часть передаёшь, он в свою очередь передаёт дальше. И ты не можешь отойти от конвейера, не можешь не брать и не передавать. Это - механизм. И ты, или действуешь в нём как винтик, или тебя выбрасывает. Там даже о совести-то и вспомнить некогда. Ей там нет места. Она не тревожит, потому что брать, это - как часть твоей работы. Ты просто работаешь. Работаешь - по правилам. Берёшь - по правилам. Отдаёшь - по правилам. И если правил не нарушаешь, то чувствуешь себя вполне честным человеком. А что было делать? Увольняться? Терять должность? Терять привилегию? Терять благосостояние? Во имя чего? Во имя общества? Так общество само только и занято тем, что добивается всеми правдами и неправдами должностей, привилегий, благосостояния. Само добивается и само же меня осуждает. За что осуждает? За то, что я оказался способнее большинства?

Судья. Александров, Вы осознавали, что своими действиями вредите окружающим? Что, воруя, делаете остальных беднее, а их жизни тяжелее?

Александров. Ваша честь, не то что бы не осознавал, я даже не думал об этом. Я жил по заведенным не мною правилам и никогда не обращал внимание на, как вы выразились, остальных. Я полагал, что у каждого - своя судьба, дарованная ему Богом. И если бы на моём месте оказались эти остальные, то они действовали бы точно так же, как и я, а мне, в свою очередь, пришлось бы испытывать нужду. Лев ведь не виноват, что Бог создал его львом, а не ягнёнком.

Судья. Ваша жизнь суду понятна, Александров. Садитесь.

Пристав. Рассматривается дело грешницы Рябининой. Встаньте Рябинина!

Судья. Рябинина, Вам понятна суть обвинений?

Рябинина: Мне всё давным-давно понятно. Меня обвиняют в том, что я была стервой и пользовала мужиков. Обвиняют в том, в чём можно обвинить половину, если не всех, женщин Земли. И не шумите там...! Я знаю о чём говорю. Все хотят удачно выйти замуж. За состоятельных и щедрых. Что бы за ними - как за стеной. А состоятельных и щедрых не так много. На всех не хватает. Приходится слабой женщине выкручиваться. Они – добытчики, так испокон веков было. Должны обеспечивать. А они, или лентяи, или жадные. Сами жадные, а сами так и норовят в постель затащить – по использовать, да бросить. И что несчастной женщине делать? Быть для них хорошенькой? Пользуйтесь, мол, мною на здоровье, мне ничего не надо, я сама справлюсь. А мне надо! Да, мне надо! Жизнь – раз даётся. Время уходит – не воротишь. А в жизни, ты или проигравший, или победитель. Я в детстве насмотрелась и на жизнь матери, и на жизнь тёток. Не дай Бог. Так и прожили в нищете, света белого не видели. Работа, да дом. Мужья - или алкаши, или придурки. Никакой радости за всю жизнь. Только и отдушина была - дети, и то пока маленькие.

А я вот решила, что я так не хочу, не хочу, как они. Хочу – что б как в кино, хочу, чтобы радость была, что б деньги не считать.

Судья. Вы признаёте, что на пути к собственному счастью, Вы делали других несчастными?

Рябинина: Несчастными? Неправда! Это они сами себя несчастными делали! Я никому ничего не должна и не обязана! Нужно было больше зарабатывать и всё было бы хорошо. Поймите, жизнь — это борьба, мы жили в джунглях, а в джунглях выживает сильнейший. И не важно какой ценой - сильнейший получает всё: успех, признание, счастье. Слабый – ничего. Всю жизнь страдает и подыхает. Я так не хотела. Я хотела счастья. Так что теперь, я виновата в том, что хотела быть счастливой?

Судья. Ваша жизнь суду понятна, Рябинина. Садитесь.

Пристав. Рассматривается дело грешницы Синичкиной. Встаньте Синичкина!

Судья. Синичкина, Вам понятны обвинения и есть что сказать в своё оправдание?

Синичкина. Мне трудно говорить о том, что случилось. Следователь рассказывал о моём детстве, о том, как меня любили. Возможно, это так и было. Я уже не помню. Но помню, что я – всё время одна, что у родителей всегда какие-то свои дела. Да, они заботились обо мне. Теперь я понимаю, что заботились. Но тогда это как-то не чувствовалось. Всё было, в общем-то, как у всех, ходила в школу. В школе ни с кем особо не дружила. Но вот как-то раз на дискотеки ко мне подошёл один мальчик. Дала ему телефон, потом только и думала – лишь бы позвонил. Я даже молилась, что бы позвонил. И он позвонил. Никогда такого счастья не испытывала. Потом позвал в кино…

Он как-то быстро стал моим лучшим другом. С ним я вообще обо всём забыла. Перестала переживать об издёвках в классе, об одиночестве, о непонимании родителей. У меня был друг, и этого было достаточно. Я стала, как и мои подружки, весёлой, счастливой, ведь у меня был парень. Я стала как все.

Потом было окончание школы. Подготовка к экзаменам и всё такое. Мы стали встречаться чуть реже. А потом мы как-то встретились и вдруг он сказал, что нам надо расстаться потому что он уезжает поступать в другой город, и вообще, у него есть другая девушка которую он любит и с которой он хочет быть вместе. А я мол, хорошая девчонка и найду себе тоже кого-то…

Я потеряла всё. Потеряла друга, потеряла веру в любовь, в счастье, в будущее.

Эта трагедия полностью выбила меня из колеи накануне поступления. Мне уже и поступать не хотелось и вообще ничего не хотелось. Мои родители узнали обо всём, пытались со мною поговорить. Убедили меня, что надо сосредоточится на поступлении, говорили, что вот поступишь - появятся новые друзья, заживёшь новой жизнью. Я стала готовиться. Мысли об Андрее постоянно лезли в голову, и моя подготовка шла трудно. Потом случился скандал с отцом. В сущности, из-за ерунды - я поздно пришла домой. А я просто гуляла по улицам, по тем местам, где мы ходили с Андреем вместе, вспоминала, плакала. Отец не хотел меня понимать, стал кричать...

Потом был экзамен. Мне показалось что не смотря на то что я мало готовилась, я не плохо всё сдала и была рада что смогу доказать отцу что я чего-то стою.

Но вот пришло время зачисления. Список вывешен, а меня в нём нет. Что-то внутри надломилось…

Я побрела домой. Мать накричала на меня, сказала, что это потому что я не готовилась, что забила себе голову ерундой, что отец если узнает, убьёт.

Я вышла из дома. Я уже не хотела, не могла возвращаться назад. Я брела по городу униженная и никому не нужная. Но это никого вокруг нисколько не волновало. Город продолжал жить свой жизнью. Мимо проходили весёлые студенты, какие-то парочки, пробегали дети. Этот мир продолжал жить, как ни в чем ни бывало, и был вполне счастлив и без меня. Ему я тоже была не нужна…

Я не видела куда мне идти дальше. Мне захотелось подняться наверх, чтобы взглянуть на город с высоты и посмотреть куда бы ещё стоило пойти. Я поднялась на крышу одного здания и посмотрела на город. Но в нём не было места для меня. Идти было некуда. Вспомнился кричащий отец и негодующая мать. Они, близкие мне люди, предали меня. Они предали меня! Отвернулись от меня, когда были нужны больше всего. Предали меня в самый трудный момент. Мне захотелось им отомстить. Но что я могла им сделать? Как их наказать что бы поняли, что бы знали, что бы страдали, как теперь страдаю я? Захотелось вырваться из всего этого...

Оставался только один выход. Тем более отец всё равно убьёт…

Судья. Ваш случай суду понятен. Садитесь, Синичкина.

Пристав. Рассматривается дело грешницы Капельки. Встаньте Капелька!

Судья. Капелька, Вам понятны обвинения?

Капелька: Ваша честь! Мне всё, всё понятно. Но и Вы поймите - я не со зла это делала, а по необходимости. То, что я грешная, я признаю, но прошу помилования. (Обращаясь к присутствующим). Люди добрые, простите меня грешную! Каюсь, каюсь за всё. Простите меня и Вам простится. (Падает на колени)

Судья: Капелька, немедленно встаньте! Защищайте себя в суде по существу! Расскажите о своей жизни вкратце и приведите доводы в свою защиту.

Капелька (вставая). Вкратце о своей жизни? А что говорить? Родилась я и выросла на селе. С юных лет приучена к труду. С утра до вечера, то за коровами, то за гусями, то за курами, то на покос… Труд тяжкий, а заработок малый. Жили мы бедно. Бабка молоко сдавала, и государству, и частнику. Как-то перебивались. Государство нам за молоко копейки платило. А если вовремя не приедут, то скиснет и того не получишь. Меня тут ругали что мочу подливала. А куда денешься?

Это меня бабка подучила. Я, сперва, противилась, не хотела. А бабка говорит: «Ничего страшного, ты мол, сама выпей - ничего во вкусе не меняется, только не киснет, вот и всё». Я попробовала, и правда – молоко как молоко.

Выросла. В город приехала. Пошла продавцом на базар работать. Я поначалу не умела как надо - по-честному работала. Взрослые продавщицы надо мной смеются - дура, мол, жизни не знаешь, будешь горбатиться за гроши. А я к труду привычна, быстро всё успевала… и товар поднести, и разложить, и не обсчитаться. Не хуже, чем те, кто со стажем. Меня даже начальство хвалило. Вот только когда пришло время получки, стали считать, у взрослых продавщиц у кого по 80 рублей, у кого по 100, а у меня полтинник. В следующий месяц, у кого 100, а у кого даже и 150, а у меня полтинник. Женщины с получки, кто платье купит, кто брошку, а я пирожное…

Как-то подходит ко мне одна пожилая продавщица и говорит, мол, зачем себя мучаешь, девочка, эти городские все хорошо по устраивались, по учреждениям за столами сидят, деньги хорошие имеют, в рестораны по выходным ходят, вот пусть и платят нам за наш тяжкий труд, мы - тоже люди, мы тоже хотим и купить чего и в ресторан сходить.

Стала я, понемногу, учится у старших как правильно торговать. Смотрю через месяц уже не полтинник, а семьдесят. Потом, уже и как у всех, по сотне и больше. Пальтишко себе к зиме справила, сапоги купила. А потом, завертело… Даже какой-то азарт охватил. Уже испорченный товар практически и не выбрасывали. Всё - в дело. Где помоешь, где подчистишь, где – на фарш. Весы подкрутишь, сухое смочишь, сдачи не додашь. Так и жила по тиху.

Бывало чувствовала, что как-то не по-божески это, что грешу… Но бабка ещё в детстве учила меня, что надо каяться за грехи и тогда простится. Я и каялась, и в церковь на праздники ходила. Вот я и прошу простить меня и не направлять в ад, я же всё как сказано делала, как научили.

Судья: Суду Ваши аргументы защиты ясны. Сядьте, Капелька. Объявляется перерыв.

Пристав: Встать, суд идёт.

Суд удаляется. Подсудимые остаются в зале Суда.

Александров (Дятлову). Боязно как-то. Похоже, вышак нам светит Дятлов. Вот вроде было всё схвачено, всё просчитано, а тут – как пацан какой-то, стою оправдываюсь. Да и сказать нечего. Жил как все… Тьфу ты. Надо было лучше подготовиться, да гады времени не дали. А Вы что скажете?

Дятлов. Да всё она.

Александров. Кто она?

Дятлов. Да всё она, жена моя, будь ты не ладна…

Александров. А причём тут жена?

Дятлов. А притом. Притом. Сейчас небось живёт себе, жизнью наслаждается, может и завела уже кого, а мне тут отдувайся за неё. У…сука ненасытная…

Александров. Да, сладку ягоду рвали вместе… Бывает.

Дятлов. Не оправдаться мне уже. Не оправдаться. Чует сердце, пойдём мы с Вами Юрий Дмитриевич по этапу.

Александров: Да, тут, похоже, никому не оправдаться…

Грушевский: А я и оправдываться не собираюсь. То же мне, умники, нашлись. Судить решили. А кто виноват, что мы так устроены? Что так созданы, сделаны, слеплены? Я сам, что ли себя, так слепил? Кто нас такими сделал? Кто? Вот пускай и отвечает. А то как создавать - так я, а как отвечать, так – «сами виноваты».

Александров. Так Вы не считаете себя виновным?

Грушевский. А какая моя вина, если я желал то, что мужчине положено желать? Запрограммирован он так. Ну не станете же Вы винить компьютер, за то, что в нём стоит не та программа?

Судья возвращается.

Пристав. Перерыв закончен. Встать, суд идёт! Рассматривается дело грешника Грушевского. Встаньте Грушевский!

Судья. Грушевский, мы ждём от Вас аргументов в свою защиту.

Грушевский. Ваша честь! Оправдываться я ни перед кем не собираюсь, и не буду, поскольку совершенно не считаю себя в чём-то виноватым. Но раз уж так всё вышло и все хотят услышать и мою историю, то мне скрывать нечего…

Вырос я в семье музыкантов. С ранних лет меня определили в музыкальную школу на специальность скрипка. Занимался с утра до ночи. Родители хотели что бы из меня получился известный музыкант. Сами они не достигли славы и признания, и видели во мне реализацию собственных несбывшихся амбиций. Поэтому сделали так, что мне кроме как на музыку и на учёбу ни на что и времени не оставалось. Рос, как сейчас говорят, ботаником. Интересы окружающих детей мне казались глупыми, а я им казался скучным, и мы особо не общались. Хотя, в любом случаи, родители старались огородить меня от всего, что не было связано с учёбой, то есть с реализацией их плана на меня. Окончил на отлично школу, поступил в консерваторию. Так же, как и в школе, продолжал отдавать всего себя учёбе. Но однажды на перемене обратил внимание на одну девушку. Она училась на фортепиано в параллельной группе. Настенька. Это я потом выяснил что её звали Настя. Сначала я просто, можно сказать, преследовал её. Ждал когда она выйдет с занятий на перемену, шёл за ней по улице до остановки, наблюдал за ней в буфете. Но подойти к ней не решался. Это даже отвлекло меня от учёбы. Новое чувство поразило меня своей остротой и яркостью, и в тоже время обнажило мою внутреннюю слабость. Я, тот, кто привык быть отличником, победителем конкурсов исполнителей, вдруг ощутил полную неуверенность в себе, какую-то собственную ущербность. Я не знал, как подойти к ней, как и о чём заговорить, как подружиться, а, тем не менее, безумно этого хотелось.

Но вот однажды, после занятий, видимо она заметила моё пристальное внимание к себе, она сама подошла ко мне. Спросила как зовут, в какой группе учусь, чем занимаюсь. Я взахлёб стал рассказывать о скрипке, пытаясь в потоке слов скрыть собственную робость и страх.

Она слушала и улыбалась. Не думаю что ей было интересно слушать про скрипку, скорее, ей было просто забавно наблюдать за мной. Это было как раз перед каникулами.

После этого разговора я уже не находил себе места. Все каникулы не мог ни есть, ни спать. В моём воображении уже рисовались какие-то истории, где мы - вместе с Настенькой, где мы влюблены…

Мне показалось что раз она мне улыбалась, то я ей понравился, и она ждёт встречи со мной. «Ах почему я не взял у неё телефон и адрес» – думал я., наверное, она сейчас так же как и я страдает, ждёт.

Но вот каникулы закончились. Я летел в консерваторию. Летел к Настеньке. Её нигде не было. Но вот после занятий я увидел её. Подбежал к ней. Она улыбнулась и спросила как дела. Всё было как-то обыденно, как будто между нами и не было ничего. Я было хотел сразу узнать её телефон, чтобы не забыть, но тут подошли какие-то её подружки, она отвернулась к ним, они стали весело болтать и пошли... Я остался стоять один. А на следующий день я ждал её после занятий, что бы всё сказать. Рядом стоял какой-то парень с цветами, я ещё пожалел, что забыл купить букет. И вот вышла она. Я стал подбирать подходящие слова, чтобы начать разговор. Вдруг парень с букетом рванул к моей Насте, они обнялись, она его поцеловала, и они ушли. Она даже не посмотрела в мою сторону…

Судья. Грушевский, давайте немного короче и по сути обвинений в Ваш адрес.

Грушевский. Ах да, по сути обвинений. Настя потом бросила консерваторию, вышла замуж и уехала в другой город. Я старался забыть о ней, хотя её образ долго преследовал меня.

Я ещё больше погрузился в музыку. Стал выступать. Добился определённого успеха. Оброс нужными связями. Были, конечно, какие-то женщины, но той любви, того трепета я больше не испытывал.

Так вот мы и приближаемся к самому главному, в чём, собственно, меня и обвиняют.

Прошли годы. Я занял должность ректора консерватории. Возглавлял приёмную комиссию. Подходили родители абитуриентов, что-то там предлагали, обещали. Ну вы понимаете. Но я никогда не испытывал тяги к деньгам и отвечал отказом.

Но как-то ко мне в кабинет зашла девочка абитуриентка. Она повернулась ко мне лицом и у меня - мурашки по коже. Да это же Настенька! Нет, конечно же это была не моя Настя, но вылитая она. И фигурой, и лицом, даже голос похож. Я остолбенел.

Она начала что-то лепетать о том, что всю жизнь мечтает стать музыкантом, о том, что очень хочет учиться в консерватории, но по конкурсу не прошла… Наконец, она замолчала и нужно было что-то решать. А что решать? Ну конечно, надо как-то помочь девочке. «Как тебя зовут? Лена?». Вот Лена не прошла, но хочет учиться. «Может на следующий год попробуешь?». «Нет, я бы хотела в этом». Лена, Леночка, Лена... Сколько таких не поступивших Лен? Она знала, что просто так за одну просьбу её никто не примет. Но судя по тому, что она не тыкала в меня конвертом, денег у неё не было. Она подошла ближе и посмотрела мне в глаза. В глазах читалась просьба и одновременно предложение... Поняв, что я всё прочитал в её глазах, она смутилась и как нашкодившая школьница опустила глаза…

«Ну ладно, посмотрим, ступай, приходи завтра». Я решил всё обдумать.

В сущности, я ничего не терял. Внести её в списки зачисленных мне не составляло труда. Ах Леночка, Лена… Милая девочка похожая на мою первую и единственную любовь. На ту, о которой я грезил. А что если вернуться в те дни, а? Может у меня бы всё сложилось иначе. Была бы любовь, радость близости. Не вернёшься. Ах Леночка, Лена. Может ты мне вернёшь те дни, тот порыв, ту надежду?

На следующий день она пришла снова, и мы без лишних разговоров пошли в ресторан, потом ко мне…

Я получил то, что хотел и Лена стала студенткой консерватории. Все были довольны. Я ни о чём не жалел. Я как бы вернулся на 20 лет назад и решил нерешённое уравнение. Наверстал упущенное. Взял своё.

После, меня как бы отпустило, образы Насти больше не преследовали меня. Мы ещё несколько раз встречались с Леной. Обычно перед или после сессий. Я был нежен с ней, хотя иной раз, я как бы мстил Насте через неё.

Потом были другие абитуриентки, студентки. Я ощутил себя господином тех, кто отворачивался от меня в юности. Теперь не я, а они искали встречи со мной, не я унижался перед ними, а они. Конечно, это была не любовь, но с моих плеч упал какой-то тяготивший меня груз. Я воздал им, и наконец, почувствовал себя самцом, победителем.

Судья. Вы отдавали себе отчёт в том, что принимая кого-то по блату, вы лишали места более одарённых?

Грушевский. Да, кто-то лишался места. Конечно, это было несколько несправедливо по отношении к ним. Но я устраивал отнюдь не десятки абитуриенток. Так, по нескольку штук за год. Это, в сущности, ничего не меняло.

Судья. У суда вопросов нет. Садитесь.

Пристав: Рассматривается дело грешника Дятлова. Встаньте Дятлов!

Судья. Дятлов, Вам обвинения понятны?

Дятлов. Ваша честь, обвинения мне понятны. Я не отказываюсь от своих показаний, но хочу прояснить суду некоторые важные детали моей биографии, которые могут быть учтены при вынесении приговора.

Я вырос в нормальной семье, учился хорошо, с отличием окончил школу, поступил в престижный экономический ВУЗ. Был лучшим в группе. Некоторые даже пророчили мне научную карьеру. Но мои математические способности оказались совершенно невостребованные, и по окончании ВУЗа я пошёл работать простым клерком в банк. Я, наверное, так бы и проработал до конца своих дней клерком, если бы не моя будущая жена. Не знаю почему, но она остановила на мне свой выбор. Её отец помог мне «забраться в седло». Вскоре я уже был финансовым директором одной крупной компании. В общем, жизнь удалась.

Моя жена была довольна моими успехами, хотя всякий раз, при малейшей ссоре, напоминала мне, кому я ими обязан. То есть, ей. Данный факт позволял ей манипулировать и решать все вопросы в её пользу. Я всё понимал, но старался не лезть на рожон что бы ни нарываться на скандал. У нас родилась дочь. Мать воспитала её на свой манер - что самое главное в жизни это социальный статус. А статус определяется уровнем потребления. Поэтому весь смысл жизни в том, чтобы повышать свой статус, потребляя всё больше. Вот такая у неё была философия. Что я мог с этим поделать? Лично мне и так всего хватало. Я и деньги то воспринимал не в плане платёжного средства, а в плане ресурса, материала из которого можно что-то построить, что-то слепить. Мы инвестировали, давали кредиты, превращали, в сущности, резаную бумагу, в мосты, дороги, фабрики. У моей жены и дочери всё было иначе - они воспринимали деньги, исключительно, как возможность потреблять ещё больше и этим повышать свой статус. Причём главное было не то, что бы эта вещь была лучше, главное - что бы дороже. Потребности росли, причём, в геометрической прогрессии. Со временем моих довольно высоких доходов стало не хватать. Но как им объяснишь? «Закрой рот и открой кошелёк» - вот и весь ответ. Пришлось выжимать из банка всё что можно. Продумывать как добиться роста прибыли. Прибыль, прибыль, прибыль - любой ценой. Больше ни о чем и думать было… Мои менеджеры разработали схему по кредитованию населения. Говорят, мол, народ - жаден до халявы, грех этим не воспользоваться. Раз уж новой религией стало потребление, то почему бы не стать её успешными жрецами? Надо просто использовать мечту обывателя о красивой, состоятельной жизни. Надо дать населению то, что жаждет оно, а затем взять у него то, что жаждем мы, то есть, проценты. Проценты мы вначале брали не такие уж и большие, и кредиты давали не всем. Но аппетит приходит во время еды…

Судья. Дятлов, Вы понимаете, что потакая слабостям Вашей жены и дочери Вы не сделали их жизни лучше и, кроме того, сделали жизни окружающих гораздо хуже?

Дятлов. А как я мог не потакать? Мне что нужно было развестись? Потерять жену, дочь? Возможно, и нужно было. Но я не был к этому готов и мне приходилось идти на поводу…

Судья. Понятно, Дятлов. Садитесь. Выступления в свою защиту окончены. Прокурор, Вам есть что сказать?

Прокурор. Ваша честь, в ходе слушаний все подсудимые пытались переложить свою вину на общество или близких им людей. Выставить себя в роли потерпевших. А между тем, каждый из подсудимых имел возможность прожить иную жизнь и получал для этого соответствующую помощь.

Александров. Помощь?

Рябинина. Какую ещё помощь? Лично я ничего не получала!

Судья. Тишина в зале! Прокурор, у вас есть какие-то факты?

Прокурор. Я прошу допросить свидетеля.

Судья. Введите свидетеля!

Входит Свидетель

Судья. Свидетель, поясните суду какая помощь и в каком виде была Вами оказана подсудимым.

Свидетель. Ваша честь, я свидетельствую что данным подсудимым оказывалась помощь в виде внушённых им мыслей в тот или иной период их жизни.

Судья. Какого содержания были эти мысли?

Свидетель. Эти мысли были о том, что жизнь дана лишь раз и её надо потратить на что-нибудь стоящее.

Судья. Это всё? Вам известны какие-то ещё мысли внушаемые подсудимым.

Свидетель. Да, Ваша честь. Им так же внушалась мысль о том, что стоит сделать что-то важное и хорошее для окружающего мира перед тем как покинуть его.

Судья. Подсудимые у вас есть вопросы к Свидетелю?

Дятлов. Я делал хорошее. Я делал важное и хорошее для семьи. Или это не в счёт?

Прокурор. Протестую. Хорошее для собственной семьи приравнивается к хорошему для себя и не может считаться доводом в защиту.

Судья. Протест принят.

Капелька. А если я милостыню давала и жертвовала, это хорошее?

Судья. Отвечайте, Свидетель.

Свидетель. Каждый раз, когда Вы жертвовали, Вы рассчитывали получить что-то взамен от Небес. Корыстное действие не может классифицироваться как хорошее.

Александров. Свидетель, вы говорите, что посылали нам какие-то там мысли, но на самом деле скрыли самую важную информацию, скрыли всё то, что здесь происходит, то благодаря чему мы могли бы прожить совсем другую жизнь, с другими целями. И это называется преступное сокрытие.

Но за него вынуждены расплачиваться, почему-то, не Вы, Свидетель, а мы. Почему Вы скрыли от нас важные факты способные изменить нашу судьбу, а, Свидетель?

Прокурор. Протестую. Это - давление на Свидетеля.

Судья. Протест отклонён. Отвечайте, Свидетель!

Свидетель. Я скрыл от Вас важные факты для того что бы Вы могли попасть в Рай.

Александров. Ваша честь, я протестую. Свидетель издевается.

Судья. Протест отклонён. Объяснитесь Свидетель, что Вы имеете в виду.

Свидетель: Я скрыл все факты, потому что знай, подсудимые о них, они, конечно бы, пожелали достичь Рая, пожелали корыстно, ради собственной пользы. А значит, не достигли бы Рая никогда.

Александров. Ради собственной пользы… А какой ещё? Вашей, что ли?

Судья. Подсудимые, есть ли у Вас ещё вопросы к Свидетелю?

Рябинина. А инопланетяне есть?

Судья. Вопрос отклонён. Ещё есть вопросы по существу?

Синичкина. Почему все говорят о любви, а её нет?

Свидетель. Потому что любовь невозможно получить, её можно только дать.

Судья. У суда больше вопросов к Свидетелю нет. Вы свободны Свидетель.

Судья. Суд удаляется для вынесения приговора.

Действие пятое

Пристав. Всем встать, суд идёт!

Судья. Именем Небесной канцелярии, подсудимые Александров, Грушевский, Дятлов, Капелька, Рябинина, Синичкина приговариваются к исправительным работам на Земле сроком на одну жизнь.

Грушевский и Александров - в условиях общего режима. Дятлов, Капелька, Рябинина – в условиях усиленного режима. Синичкина – в условиях строгого режима. Приговор вступает в силу с момента оглашения и обжалованью не подлежит.

Пристав. Всем встать! Суд идёт!

Все выходят из зала и идут по коридору. Александров заметил Управдома и устремился к нему

Александров. Послушайте. Я тут кроме Вас никого и не знаю. Вы не могли бы подсказать? Ну, то есть, порекомендовать? Ну, то есть, посоветовать?

В общем, я хотел бы узнать, как бы всё это дело не забыть, а потом вспомнить и прожить так что бы уже не возвращаться, а прямиком в Рай, а? Может есть какой-то принцип, метод? В чём фокус?

Управдом (удаляясь). Забыть о себе.

Александров. О ком забыть? Как забыть? Забыть или вспомнить? Что вспомнить? Что мы должны вспомнить? Мы должны что-то вспомнить…

ЗАНАВЕС

СОЦИАЛЬНО-ПСИХОЛОГИЧЕСКАЯ ДРАМА В ПЯТИ ДЕЙСТВИЯХ

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

Дятлов, банкир
Рябинина, домохозяйка
Александров, чиновник
Капелька, торговка
Синичкина, студентка
Грушевский, ректор консерватории
Пристав
Прокурор
Управдом
Судья
Свидетель

Действие первое

Раннее утро. Река. Берега реки в тумане. По реке идёт теплоход. Мерный звук двигателя.

Александров ходит по палубе.

Александров. Вот надо вспомнить, а не могу… Ну что ты будешь делать, а? Эх, Юрий Дмитриевич, Юрий Дмитриевич … Дожил. Ну не помню, не помню и всё тут…

(Проходит по палубе дальше)

Вот черти, а? Где команда? Ну куда все подевались? Нигде порядка нет, нигде…

Александров входит в ресторан теплохода. Там за столиками сидят пять человек: Дятлов, Рябинина, Грушевский, Капелька, Синичкина.

Александров (подсаживается к Дятлову). Доброе утро! Извините, можно у Вас попросить сделать один звонок по телефону? Мой что-то не ловит здесь…

Дятлов. Доброе! Мой тоже не ловит. Наверное, вне зоны покрытия плывём. Но что-то долго. Обычно везде ловит, а тут…

Александров. Да, вот напасть то. Прошёл весь теплоход и ни души. Всё закрыто, никто не открывает. Ходил, стучал, и на капитанский мостик, и в машинное отделение – как будто все померли…

Дятлов. Да, странное здесь отношение к клиентам. Но хоть бар открыли и на том спасибо.

Александров. Да уж…Открыли то, открыли, но - ни бармена, ни официанта …чудеса… (протягивая руку) Александров Юрий Дмитриевич, будем знакомы.

Дятлов. Дятлов Виталий Павлович, очень приятно. А я Вас знаю. Вы – заместитель мэра города. Вы путешествуете, или по делу?

Александров. Да, чёрт его знает… Может сигаретой угостите?

Дятлов. Я не курю. Да, тут всё есть.

Дятлов идёт к бару и приносит пачку сигарет

Дятлов. Вот. Курите такие?

Александров. Да всё сойдёт. Спасибо. Пройдусь. Компанию не составите? А то тут совсем волком завоешь.

Александров и Дятлов вышли на палубу.

Александров. Обошёл весь теплоход. В каждую дверь постучал - ни души.

Все стены рассмотрел. Ни лицензии, ни маршрута следования, ни ответственного за противопожарную безопасность! Ничего! Как работают, ума не приложу! Как будто в другом мире живут! Только плакатик повесили. Видели? «Счастливого Пути!»…

Но хуже всего, то, что я, убей, не помню, как здесь оказался. Ну не помню и всё. Нет, вы не думайте… Я вчера не перебрал. И телефон. Вот надо же было выйти из зоны действия! Я думал, что у нас и зон то уже таких не осталось.

Дятлов. Значит остались… Нет, ну бывает ещё в глухомани какой, но здесь на реке должны же быть населённые пункты. Из-за тумана и не видать ничего.

На палубу из ресторана вышла молодая девушка и перегнувшись через перила стала смотреть на волны расходящиеся от теплохода.

Александров. Эй, девочка, поаккуратнее там! А то бултыхнешься вниз, а спасать некому!

Девушка испуганно посмотрела и быстро вернулась в помещение.

Александров (Дятлову). Слушайте, а расскажите, как Вы сюда попали! Ну кто Вас сюда пустил, кто билеты проверял. Ведь должны же были проверять.

Дятлов. Признаться, я как-то тоже плохо припоминаю. Вроде бы куда –то ехал… Но не на теплоход. И реки никакой не было. А тут раз и сижу себе в ресторане теплохода, коньяк потягиваю … И спросить не у кого. Да и как-то смешно спрашивать «где я?»

Александров. Да, друг мой, смешнее ситуации не придумаешь. Ну да ладно, будем считать, что судьба нас немного разыграла, да? Не впервой.

Александров и Дятлов возвращаются в помещение и присоединяются к остальным пассажирам.

Александров: Ну делать нечего, раз попали в эту чертовщину, то давайте хоть по рюмочке что ли… Как говориться клин клином…, да?

Грушевский (Капельке). Женщина, да хватит уже всех стращать, ну просто смешно Вас слушать.

Капелька. А что тут смешного? Вы вот небось атеист, а я верующая. И верю что загробная жизнь есть.

Рябинина. Ну какая загробная жизнь, женщина? Ну какая? Вот такая, с коньяком и сигаретами…? Верите в бог знает что!

Капелька. А может и с коньяком. В Писании не написано.

Грушевский. Ну перестаньте.

Рябинина. Нет, ну какой коньяк на том свете? Откуда ему там взяться то, а? И если человек умирает, то как он его там пить будет?

Капелька. А может душа и пьёт иногда. Много Вы знаете…

Грушевский. Ну всё нашему человеку не то! Всё не то… Вот - тишина, покой, воздух свежий, бар открыт, ешь, пей, наслаждайся - нет, всё равно не то, всё равно подвох какой-то разыщет.

Рябинина. Так вся жизнь – сплошные подвохи. Вот и не веришь ничему. Особенно когда всё хорошо.

Грушевский. Вот! Нашему человеку в хорошем неуютно, ему страдания подавай. Ему страдания чувство жизни дают. Всю жизнь бегаем, страдаем, а зачем, так и вспомнить не можем.

Александров (сидящим). Господа, господа! А подскажите, какая следующая станция?

Рябинина. Неизвестно. Вроде что-то объявляли вначале.

Александров (Дятлову). Вот и они не знают… Ну да ладно. Давай ещё по маленькой, а там глядишь и само всё устаканится.

Раздаётся звук громкоговорителя. Уважаемые пассажиры! Наш теплоход прибывает на конечную станцию. Экипаж прощается с Вами! В добрый путь!

Александров. Во, слышали? А я что говорил?

Теплоход замедлил ход и стал приближаться к причалу. От причала идёт дорожка, в тумане заметен большой дворцовый комплекс.

Александров (Дятлову) указывая на недопитую бутылку коньяка: Бери с собой, а то мне эти их сюрпризы уже — вот где… Я ещё разберусь с этой конторой. Тоже мне шутники. С кем в прядки играете, а!?

Все поспешили к выходу.

Александров (Дятлову). Ну вот и сказочки конец, а кто выпил молодец.

Дятлов (Александрову). Юрий Дмитриевич, Юрий Дмитриевич, Юрий Дмитриевич, чуть не забыл – вот моя визитная карточка. Я уже давно планировал попасть к Вам на аудиенцию, да всё как-то …

Александров. Ты приходи, приходи. Потолкуем. Перетрём. Вспомним, как мы с тобой здесь как дураки сидели и глазами вращали. А пароходству этому я ещё припомню. Ой припомню.

Действие второе

Группа из шести человек сходит на берег. Александров оглядывается, пытаясь увидеть кого-нибудь из экипажа.

Кругом туман. Вне дорожки – размякшая земля и слякоть.

Все поднимаются по дорожке вверх и входят в распахнутую дверь ближайшего здания. Из глубины здания доносятся звуки музыки. Все входят в здание и идут по коридору.

Александров. А почему нас никто не встречает, а? Где оркестр, где хлеб соль? Нет, ну такого вопиющего безобразия я ещё не видел.

Дятлов. Что-то в тумане это место не узнаю … Я все стройки знаю. Это что, Семёныч такое отгрохал что ли?

Александров. Ну Семёныч погоди! Если это его шутки, то я ему устрою. Я ему такое устрою… Ау, есть кто живой?

Капелька. Ну вот и всё, ну вот и всё.

Грушевский. Тьфу ты!

Рябинина. Нас тут, кажется, не ждут.

Группа идёт по коридору и входит в зал. В зале – стоит простой стол, стул и шкаф. Человек похожий то ли на старшину, то ли на управдома, завидев вошедших поднимается со стула.

Капелька. Я же вам говорила, говорила, что на том свете мы! Ага, вот и судья, ах батюшки боже мой!

Управдом. Ну здрасьте, жулики, блудники, проходимцы и прочие моральные уроды! Уж заждались вас…

Рябинина. Что за хамство!?

Александров. А Вы кем будите? Вы кто такой?

Управдом. Не твоего собачьего ума дело.

Александров. О… Понятно. Так, где у вас тут можно позвонить? Мне срочно нужен телефон.

Управдом. А куда тебе звонить, ворьё? Ты своё уже отзвонился. Теперь уже не звонить, а отвечать надо.

Александров. Во даёт, а…

Дятлов. Прошу прощения. Прежде чем нас тут оскорблять, да, господа (поворачиваясь к остальным), Вы бы, сперва, объяснили, где мы находимся, что здесь происходит, и что всё это значит.

Управдом. А значит это, что ты, Дятлов, больше не банкир, и не элита, а самый обычный грешник. И ждёт тебя, как и всю эту аморальную братию, Высший Суд.

Дятлов. Откуда Вы меня знаете? Какой ещё суд? Прекратите паясничать!

Рябинина. Напился, будь человеком! Эй, тут есть ещё кто-нибудь!?

Капелька. Я же говорила, я же вам говорила…

Грушевский. Да вы что тут все, сговорились что ли? Это что, новый розыгрыш такой?! Я не заказывал!

Александров. Да, товарищ, представьтесь и прекращайте это шапито. У Вас отлично получилось нас разыграть, я впечатлён, но пора заканчивать. Между прочим, перед Вами заместитель мэра!

Капелька. Вот мы и на том свете…

Грушевский. Где мы находимся? Ну не на том же свете, в конце концов?

Дятлов. Кто Вас нанял?

Управдом (Грушевскому). Именно!

Все замерли, челюсти отвисли, глядят испуганно по сторонам, на Управдома, и на самих себя.

Ко всем приходит осознание что всё стало каким-то другим. По неким признакам они осознают, что это место уже не тот мир, к которому они так привыкли.

Управдом. Да, грешнички, да, вы все благополучно сдохли и находитесь в том самом месте, где вершится Высшее Правосудие.

Грушевский (испуганно). Быть не может! Это всё мракобесие! Не морочьте нам голову!

Управдом. Заткнись, кот шелудивый! Я Вам не ректор консерватории, что бы голову морочить.

Все оглядываются, смотрят в окна, пытаются рассмотреть вещи в зале. Ужасная реальность отрезвила и накрыла своей неотвратимостью.

Дятлов. Как же так вышло?

Рябинина. Что ж с нами будет?

Александров. Слушайте, давайте всё как-то отыграем назад, а?

Грушевский. Что Вы с нами сделаете?

Капелька. Так нас Вы будите судить? Послушайте сюда, я в Бога верую, у меня - иконка под прилавком, я – крещённая, я в церковь ходила. Пусть я грешная, но на ад я не заработала. Не заработала я.

Рябинина. А я тоже в церковь ходила. И тоже верю. И не меньше Вашего. Ишь ты, на ад она не заработала. А мы что, заработали?

Александров. И я верю. И я ходил. И машину святил. И, вообще, я человек набожный. И жертвовал, между прочим. И не мало. Так что не надо тут…

Управдом. Вы, моральные уроды, зубы мне не заговаривайте! Машину он святил… А бюджет кто пилил, а? А то у него по бумагам - сотни километров новых дорог построено, а на деле - старые колдобины, да ямы!

Капелька. Ей Богу верую.

Управдом. В чём твоя вера, дура? В том, чтобы клянчить у Него как последняя шлюха у фраера? Так ведь Он не фраер… Короче, сейчас будем разбираться по каждому делу отдельно. Говорить буду я. Вы – молчать и слушать. Если где неточность какая или ошибка – можете прервать. Остальные – заткнулись и ждут своей очереди. После оглашения каждого дела, можете высказать своё мнение – чего достоин данный индивид: ада или рая. Не подсуживать! Не топить! Кто будет объективен, тому скостим срок. Чистосердечное признание приветствуется. Ясно?

Управдом берёт из шкафа несколько папок.

Управдом. Итак, с кого начнём?

Молчание.

Управдом. Желающие есть? Нету. Так и знал. Ну что ж, приступим (открывая папку). Дятлов! Начнём с тебя. Кандидат экономических наук. Экс депутат заксобрания. Учредитель и совладелец банка РОББанк, что значит «Развитие Отдельных Банковских услуг», да?

Дятлов. Да.

Рябинина. В нём мой покойный муж, Васенька, кредит брал. Ой, жульё ещё то.

Управдом (листая папку). Да, услуг вы на оказывали будь здоров. Кредиты по заоблачным процентам пихали всем подряд, даже многодетным и инвалидам.

Дятлов. Так ведь…

Управдом. Так ведь так заведено, да? Бизнес такой.

Дятлов. Мы кредитуем. Мы обеспечиваем спрос, а спрос стимулирует производство. Мы никого не заставляем. Просто оказываем финансовую услугу.

Управдом. Да, услуга ещё та… Только вот для многих она оказалась «медвежьей». За 15 лет ваших, как ты выразился, услуг, до нищеты были доведены 582 семьи, 32 человека получили инфаркт, 55 бросили семьи, 28 спилось, 16 закончили жизнь самоубийством. Вот такие вот услуги на оказывали.

Дятлов. Так ведь мы же не заставляли брать…

Рябинина. Да, да. И моего Васеньку тоже они довели. Он ведь у них кредит брал, квартиру начал строить, бизнес открыл, вот и взял. Бедный Васенька.

Управдом. Ну Васеньку, скажем, не банк довёл…

Дятлов. Мы не заставляли брать.

Управдом. Итак, господа грешники, достоин ли данный индивид попасть в рай?

Рябинина. Какой ему рай, жулик?! Сколько семей обобрал!

Капелька. Да он, поди, и не крещён.

Грушевский. Не хорошо как-то получается у вас, Дятлов.

Дятлов. Так я же не заставлял. Они сами приходили.

Управдом. Хватит ныть, Дятлов. Признаёшь свою вину?

Дятлов. Я же не заставлял… (после паузы) Признаю.

Управдом. Ну вот, так бы и сразу, без стенаний. Веселей надо признаваться в грехах, господа, веселей. Если так же быстро дело пойдёт, то к обеду и управимся.

(Берёт следующую папку). Следующий! Рябинина!

Рябинина. Ну, я. А что такое? Я никому зла не делала. Мне и Нэля экстрасенс говорила – Лиля, никому зла не желай, а то вернётся. Всем подругам помогала. Деньги одалживала. Без процентов.

Управдом. Что же ты, дрянь, Нэлю то не послушала?

Госпожа Рябинина с юных лет была редкостной стервой. В восьмом классе она заработала «три» за четверть по математике. А уже в десятом влюбила в себя того самого преподавателя, влепившего ей тройбан. Получив от него несколько любовных записок, она отнесла часть из них в милицию, а часть – его жене. Бедолага потерял работу, а затем и семью. Зато юная мстительница обрела признание и авторитет среди подружек – таких же начинающих стерв.

Рябинина. Ой, да то были просто школьные забавы. У нас так многие девчонки делали. То же мне грех нашёлся...

Управдом. В 23 года Рябинина вышла замуж за талантливого художника. Мечтала на его шее в «высший свет» въехать. Да вот только талант не приносил ему больших денег. И поскольку у него никак не выходило обеспечить Рябинину тем, что она заслуживала, а заслуживала она, по её мнению, самого лучшего, то жизнь его превратилась в сущий ад. В конце концов, бедный художник был вынужден бросить живопись и пойти в машинисты асфальтоукладчика, где, впрочем, он быстро спился от тоски и безысходности.

Но к тому времени Рябинина уже крутила роман с начинающим бизнесменом Васей. Сменив машиниста на бизнесмена, она уговорила Васю взять кредит на квартиру записав саму квартиру на своё имя. А когда Вася поднадоел, Рябинина вышвырнула его из квартиры, что, впрочем, не освободило его от выплаты кредита.

Дятлов. Вам бы у нас работать. Далеко бы пошли…

Управдом. Это мы ещё не касались всех измен госпожи Рябининой, а поверьте на слово, там есть чего коснуться.

Рябинина. Давайте, давайте, всё вываливайте! Чего стесняться раз уж начали…?

Управдом. Думаю, у окружающих и без того уже сложилось мнение о твоей персоне. А всеми подробностями ещё поделишься… с чертями в аду.

Рябинина. В каком ещё аду? Вы меня не запугивайте! Ещё ничего не решено! Управдом. А ты что, стерва, неужто на рай рассчитывала? Ну что, грешники, молчите, а? Заслужила она рай?

Дятлов. Такая и в аду неплохо устроится.

Грушевский. Как вы могли так поступить со своим учителем?! А с художником? Они же – тонкие натуры!

Рябинина. Да, вы все в своём уме? Ну изменяла. Ну использовала. Так я – слабая женщина! Крутилась как могла. А что было делать? А мужики то - ещё те были… Проходимцы. Меня тоже все использовали. Поглядите там в своей папке! Это же - борьба. Тут уж – кто кого. У меня все подруги так живут. Да все так живут. Весь мир так живёт. Разве нет? Так что теперь, всех в ад, что ли?

Управдом. Ты за себя ответь сначала! С остальными разберёмся ещё. Если ты – никчемное ничтожество, окружившее себя никчемными ничтожествами, то какие претензии к миру?

Управдом. Ну что, кто там у нас дальше? Ну раз уж затронули тему похоти и блуда, надо бы её и развить. Да, Грушевский?

Грушевский. Я так понимаю, вы намекаете на мои вне учебные взаимоотношения с некоторыми студентками нашего ВУЗа?

Управдом. И не только со студентками, но и с абитуриентками тоже. Он, будучи ректором консерватории, выбирал смазливых абитуриенток и предлагал им гарантированное поступление в ВУЗ. Естественно, не на безвозмездной основе. Но что могла предложить девушка в 17 лет кроме собственной натуры? Вот так они и поступали к нему в ВУЗ. Так, затем, и сессии сдавали...

Грушевский. А что тут такого? Всё по согласию. Рано или поздно всё равно бы отдалась какому-нибудь прыщавому пацану. Причём, без всякой пользы.

Управдом. Грушевский, ты, вообще, хоть раз прослеживал судьбы использованных тобою студенток, а?

Грушевский. Судьбы, судьбы… Как у всех судьбы. Выучились, да работать пошли. Что мне до их судеб? Это была честная сделка. Что, со мной не нормально!? А с прыщавыми пацанами в подъезде так нормально, да!?

Рябинина. Фу, старый ловелас.

Грушевский. Помолчите! Так я спрашиваю, я что - хуже тех пацанов, что ли!?

Управдом. В том то и дело что ты, Грушевский - не ровня тем пацанам. Тебе общество доверило обучать этих пацанов и девчонок искусству музыки, доверило пробуждать в них чистое, светлое, возвышенное. Доверило менять мир к лучшему. А ты как этим воспользовался, а?

Ну и что ты теперь заслуживаешь, блудник преподаватель? Рай?

Александров (со смехом). Да, он уже и так в Раю побывал…

Управдом. Да, Грушевский, в том- то и беда ваша, человеческая, что вам никому нет дела до судеб друг друга. Вот на судьбу Синичкиной всё плевали, плевали, а потом на неё плюнула и она сама. Выходи Синичкина! Будем тебя обсуждать.

Управдом. Бедная, бедная Синичкина. Она не поступила в институт, и её бросил мальчик. После такого она уже не видела смысла жить дальше.

Капелька. Господи, боже мой.

Александров. Какая молодёжь изнеженная пошла.

Грушевский. Эх, не туда ты поступала, девочка… Неужели и это бедное милое создание Вы отправите в ад?

Управдом. Милое? Ты сказал, милое? Милое создание - это её мама. Она 6 лет не могла зачать ребёнка. И вот божией милостью зачала и родила. Вообще-то, её мать собиралась стать актрисой, но рождение Анечки смешало все планы. Она бросила искусство и посвятила себя дочери. Ночи напролёт дежурила у её кровати. Нашла работу уборщицы - главное, что б поближе к дому. Что бы Анечки было хорошо. Потом её мама стала вести дневник. Вот зачитаю: «Сегодня мы гуляли в парке и на голову Анечки села птичка. Она испугалась, и птичка улетела. Всю дорогу домой Анечка донимала меня вопросом, зачем птичка села. А ей сказала, что птичка села потому что она – милая девочка».

И вот эта милая девочка выросла, не поступила в институт, и её бросил прыщавый мальчик.

Синичкина. Не прыщавый!

Управдом. А ну это, конечно, меняет дело. И наше милое создание решило, что это и есть веский повод одним махом перечеркнуть всё, и спустить в унитаз годы жизни своей матери и отца. Годы, которые могли были быть потрачены на себя, на собственное развитие, на искусство, да просто на собственное удовольствие. Но нет, они посвятили их ей! Что бы она, Аня Синичкина, жила, росла и строила собственную жизнь! Строила, Синичкина, именно строила, а не разрушала! Кто вернёт им годы жизни потраченные впустую на тебя неблагодарная дрянь?!

Синичкина вздрогнула и заплакала.

Синичкина. Я их не просила.

Управдом. А кто ты такая что бы просить о собственном рождении? Кто ты такая что бы распоряжаться жизнью, если ты даже не знаешь зачем она тебе была дана? Ты хоть раз об этом думала?! Хотя бы что-то для себя выяснила о её смысле что бы ею кидаться?! Решила, что раз жизнь – моя и принадлежит мне, то, что захочу с ней, то и сделаю? Ага. Открою тебе тайну, Синичкина – тебе, вообще, ничего не принадлежит! Ничего. И жизнь эта – не твоя. Просто дали попользоваться… на время…

Капелька. Может простите её? Она больше не будет.

Управдом: Простить? А кто вернёт её маме и папе потраченные время и силы, ты?

Повисла пауза

Александров. Да, не ценим мы родителей, не ценим. Всё принимаем как должное, а потом уже и поздно.

Управдом. Ладно, Капелька, сама нарвалась. Теперь твоя очередь на обсуждение.

Капелька. А что меня обсуждать? Я – баба простая и верующая. Я в …

Управдом. Да, слышали мы уже. Вот заладила. А ведь помимо того, что ты - как бы верующая, ты ещё и отпетая мошенница и вредительница.

Капелька. Я?

Управдом. Свою торгашескую карьеру Капелька начала ещё в ранней юности. Её бабка держала 5 коров. Молоко сдавала. Правда сдавала она не просто молоко, а молоко с мочой.

Александров. Как это?

Управдом. Подливала в молочко, что бы то не кисло. Так частенько делается. Не слышали, нет?

Рябинина. Да Вы что?! А мы с Васенькой любили молочко деревенское. Может и туда тоже…?

Грушевский. Гадость какая!

Капелька. Вот не сказали бы, никто бы и не узнал. А куда нам было деваться? Молоко скисает быстро. А нам сдавать, и утреннее, и вечернее. Выливать что ли?

Управдом. Повзрослев, Капелька, переехала в город и пошла работать на базар. Тут-то она и дала волю всем своим талантам. В её умелых руках заплесневелый сервелат обретал новую жизнь, весы – новую меру, а математика – новые формулы.

Капелька. Но я каялась.

Управдом. Ага. Наливала в сметану кефир и каялась, наливала и каялась. Но на доморощенном обмане и обвесе Капелька не останавливалась. Стала брать и сбывать мясо забитого больного скота. Ну не выбрасывать же его, да Капелька? А скольким ты здоровье подорвала, ты знаешь?

Капелька. Это - базар. Все так работают. Я одна что ли? Но я каялась и деньги жертвовала. Я – верующая.

Дятлов. А я – неверующий. Ну и что? Чем вы лучше?

Управдом. Ну что, народ? Куда определим Капельку?

Дятлов. Да её только за одно молоко в ад сажать надо и надолго.

Капелька. Так я не со зла. Просто чтоб не кисло. Приходилось обманывать. А кто тут честный? А я что? Я - как все.

Управдом. Вот именно, как все. Вы все за свою жизнь только и делаете, что подливаете друг другу мочу в молоко, грабите друг друга на кредитах, строите друг другу несносное жильё, воруете, предаёте, шантажируете, портите друг другу жизнь, сами страдаете и считаете, что так и надо.

При этом никто из вас не был счастлив и каждый то и дело проклинал судьбу. А ведь…

Входит судебный пристав.

Пристав. Вы закончили дознание?

Управдом. Практически.

Пристав. Тогда я забираю дела.

Пристав (ново призванным). Идёмте.

Александров. А как же я? А про меня забыли!

Управдом. А что тебя обсуждать, Александров? Ты – чиновник. С тобой и так всё ясно…

(продолжение следует)