Говард Филлипс Лавкрафт + США

Что если бы историю про Чебурашку и Крокодила Гену написал бы Говард Лавкрафт? Приключения героев советской сказки в мрачном мире «Джентльмена из Провиденса».

Вступление.

В краткие часы беспокойной дрёмы наше сознание, истерзанное тяготами бытия, становится невольным странником в иных сферах за гранью постижимого. Наш скованный рассудок пытается отыскать в зыбких видениях привычную действительность, но находит лишь намёки на запредельное.

Но ярче всего это ощущается между сном и явью, когда пробуждение близко, а душа еще блуждает среди немыслимых созданий и сумеречных пейзажей. Пока разум отчаянно хватается за обрывки сновидений, плоть влечет нас назад, в темницу привычного мира. Мира с его привычными правилами.

Сколь же тщетны людские попытки преступить законы бытия, даже в малой степени! И лишь ветхие рукописи, сокрытые от непосвящённых, доносят свидетельства о тех, кто когда-то обладал утерянными знаниями. Кто мог сделать шаг за грань известных измерений, проникая в иные сферы, откуда нет возврата.

Вот уже много дней, недель и месяцев мне мерещатся картины, неизменно связанные с тремя фигурками. Они и поныне стоят на моём письменном столе средь пыльных фолиантов и таблиц. К сожалению, ум мой уже не столь ясен, как прежде, и зачастую память подводит меня. Она, то стирает целые эпизоды моей жизни, словно их и не было вовсе, то являет причудливые картины, в реальности которых я не могу быть уверенным.

И всё же, я твёрдо помню тот день, когда отец, вернувшись из долгого морского похода, принёс мне эти диковинные статуэтки. Лицо его было болезненно бледным, движения скованны. А взгляд, некогда полный тепла и участия, сделался холоден и отрешён. Отец молча положил их на мою кровать. Через какое-то время он принялся расспрашивать о моих занятиях в его отсутствие. Об успехах в штудировании книг и о том, что из прочитанного могло бы пригодиться мне в будущем.

О, сколь настойчиво он, единственный в нашей семье, прививал мне тягу к учёности. Твердя, что даже в жалкой лачуге бедного рыбака можно, имея лишь несколько книг, одолженных у более просвещённых соседей, воспарить мыслью и духом. Только так можно преодолеть железные оковы безрадостного существования. От него столь многие теряют рассудок, день за днём монотонно повторяя одни и те же слова и действия.

Увы, я ещё не знал тогда, что тот визит отца станет последним. И что нашей семье, состоящей ныне лишь из меня, матери и младшей сестры, предстоит погрузиться в беспросветную нищету. Мне, едва вступившему в отрочество, пришлось перебиваться случайными заработками. В то время я был слишком хилым, чтобы найти постоянную работу. Времени на чтение почти не было.

Поздней ночью, принеся домой скудный заработок, я зажигал керосиновую лампу. И, борясь со смертельной усталостью, с трудом осиливал несколько страниц, прежде чем, в измождении, рухнуть на скрипучее ложе. Недолгий, исполненный смутной тревоги сон неизменно обрывался на рассвете касанием материнской руки.

Как известно, самые яркие впечатления, будь то восторг или ужас, приходят к нам в юном возрасте, и остаются на всю жизнь. Даже если люди не способны оценить этот дар по достоинству. Так и я до сих пор ясно помню тот миг, когда, едва закрылась дверь, оставленные родителем вещицы, приковали к себе всё моё внимание.

Сперва я не решался к ним прикоснуться, улавливая исходящую от них ауру неизъяснимой тайны. Это было нечто на самой грани восприятия, ускользающее от точного определения, но неумолимо будоражащее смутные глубины естества. Не хватает слов, чтобы описать то чувство - прошло слишком много лет.

Мои воспоминания поблёкли, словно черно-белые гравюры, испорченные сыростью и тленом. Знакомые контуры тускнеют и размываются, и уже не понять, было ли это творением искусного мастера, отобразившего реальность, или просто иллюзией, свойственной юности.

Размером фигурки были дюйма эдак в три-четыре, на ощупь холодные и тяжёлые, словно высеченные из камня. Но куда более увесистые, чем можно было ожидать от столь миниатюрных изделий.

Первая изображала приземистое, покрытое косматой шерстью существо, вторая - прямоходящую ящерицу с пятнистой кожей и массивными челюстями. Третья походила на фарфоровую куклу, какими играют дети богатых горожан. Долго я отгонял от себя эту мысль, полагая её нелепой причудой больного ума, но постепенно начал замечать, что эти создания неизвестного мастера медленно, почти незаметно, но меняются.

Сперва изменения были едва различимы, но месяц за месяцем, их черты претерпевали тонкие трансформации, становясь всё более чуждыми и пугающими. Менялся наклон головы и положение конечностей, углы и изгибы их тел смещались.

Порой казалось, что статуэтки то увеличиваются, то уменьшаются на долю дюйма. Более того, случалось, что я оставлял их поутру в одном углу комнаты, а вечером они оказывались совсем в другом месте. Хотя мать и сестра клялись, что не прикасались к ним в моё отсутствие.

Поначалу эти необъяснимые происшествия повергали меня в неподдельный ужас. Гнетущую тревогу и бешеный стук сердца сменяли приступы всепоглощающей паники, какие я пытался подавить силой воли. Мало-помалу, однако, я проникся горьким осознанием своей ничтожности. К чему исследовать бесконечность, если я бессилен отгадать загадку в собственном доме?

Годы унылого существования шли, и эти три миниатюры, непонятно кем и для чего сделанные, постепенно начали на меня влиять. Сначала появились смутные образы на краю сознания, затем - навязчивые видения, захватывающие мои мысли. И вскоре я уже чувствовал незримое присутствие безмолвных созданий, словно обладающих собственной волей и погружённых в свои думы. Но знающих мои сокровенные помыслы, проникающих в бездонные глубины моей природы.

Не подумайте, что я слышал их голоса, как то бывает в россказнях безумцев из проклятых лечебниц, что внимают нашёптываниям потусторонних сущностей (кои суть лишь плод их воспалённого ума). Это была глубокая и пугающая связь, словно невидимые нити соединили мое сознание с душами, заточёнными в камне. Я улавливал обрывки зловещих видений, неясные символы на чужих языках, что не поддавались ни прочтению, ни даже поверхностному осмыслению.

Картины из жизни трех причудливых статуй проносились в моем сознании. Как всполохи северного сияния, то вспыхивая изумрудным пламенем, то угасая до тусклых багровых отблесков. Я представлял, что в седой старине эти создания ступали по земле и говорили на неведомых людям наречиях.

Они совершали великие деяния и чудовищные злодейства во славу забытых Древних богов. Которые правили юным миром за эоны до того, как первый представитель нашего рода покинул царство животных.

Время шло, и странная одержимость моя крепла день ото дня. Я ощущал всё более явственный и неодолимый зов, настойчиво побуждавший меня исполнить свой долг. Возможно, мое единственное истинное предназначение - рассказать о своих видениях, перенести на бумагу то, что меня терзает. Чтобы неживые творения обрели плоть и кровь, и вошли в нашу реальность. Перед лицом безучастных стихий, извечных свидетелей человеческих стремлений проникнуть в неведомое.

Я снова и снова убеждался в том, что желаю вдохнуть жизнь в холодный камень. Заставить немые изваяния говорить устами тех, кто давно отошёл в мир иной, но оставил свой узнаваемый след. Сейчас я начинаю свой труд, создание этой рукописи. Приоткрывая завесу тайн, сулящих лишь погибель в вечных муках, я рискую рассудком и самой жизнью.

Ведь в глубинах времён таятся чудовищные силы, способные ввергнуть мир в бездну хаоса. И да будут Древние боги милостивы к нам, коль мои записи попадут в руки безумца, жаждущего запретных знаний!

продолжение здесь:

https://author.today/work/356382

Оказывается, Лавкрафт ещë в 1912 году предсказывал падение США из-за мигрантов в 2000 году. Похоже, предсказание было ошибочным.

Взято из Википедии.

«Страх — самое древнее и сильное из человеческих чувств, а самый древний и самый сильный страх — страх неведомого.» Говард Филлипс Лавкрафт

Пожалуй, нет более интересного американского писателя, который повлиял на всю мировую культуру. Думаю, каждый хоть раз встречал произведение, в котором делаются отсылки на Некрономикон, Ктулху или Дагона.

Но каковы главные идеи творчества Лавкрафта. Неужели простое желание напугать читателей? Или за этими «Древними Богами» стоит какая-то большая идея.

Краткая биография

Говард Филлипс Лавкрафт родился в Провиденсе. Этот город входит в регион «Новая Англия», который стал первым местом для переселенцев англичан из Старого Света, что во многом повлияло на воспитание Лавкрафта, который рос в семье англофилов.

«Мой район известен как “Ист-Сайд” (ничего общего с нью-йоркским “Ист-Сайдом”!!!), он отделен от остального города крутым холмом Колледж-Хилла, на вершине которого расположился Университет Брауна. На всей этой местности едва ли наберется две-три семьи, которые не происходили бы от первых род-айлендских янки — здесь все такое же строго англо-американское, как и 200 лет назад.» - Из письма Рейнхарту Кляйнеру, 6 декабря 1915 года

В будущем Лавкрафт будет говорить следующее о противостояние Британии и Германии:

«В 1914–1916-м я работал с “литературным” клубом ирлашек, обитавших в мрачном северном районе города. Самым талантливым из них был чудной твердолобый парень по имени Данн, старше меня на два года. Он ненавидел Англию и яростно поддерживал Германию — а я оказался достаточно глуп, чтобы тратить на него время и пытаться переубедить — как будто ирландцы могут внять доводам рассудка!» Из письма Альфреду Гальпину, 29 августа 1918 года

Но детство ребенка не было безмятежным. Его отец, Уинфлид Лавкрафт, попал в психушку, когда юному Говарду было всего два года. Данные потрясения стали катализатором неврозу матери Лавкрафта, которая стала его очень сильно оберегать.

Родители Говарда

Семья была вынуждена перебраться к дедушке Говарда, который вскоре тоже умер, не оставив после себя наследство. И вскоре психоз добил и мать Лавкрафта, которая попала в ту же психушке, где содержался ее муж.

К 20 годам у Лавкрафта из родственников остались только его тетушки.

Лавкрафт с самого детства проявлял себя, как очень талантливого. С раннего возраста он писал небольшие рассказы, что и определило его будущее. В 1924 году Лавкрафт переезжает в Нью-Йорк.

Лавкрафт ищет вдохновение среди старинных надгробий

Человек, из маленького английского городка, был шокирован порядками, которые царили в Нью-Йорке. Огромные толпы иностранцев и мигрантов вызывали у Лавкрафта отвращение, что нашло отражение в его рассказе «Кошмар в Ред-Хуке» действие, которого будет происходить в одном из портовых районов Нью-Йорка.

Сам Лавкрафт пробыл в Нью-Йорке всего два года, но это дало ему прорыв в его творчестве, и именно здесь он стал автором журнала «Weird Tales»

Но свои лучшие рассказы он напишет, будучи в Провиденсе. Несмотря на успех и признание Лавкрафт жил очень бедно, из-за чего ему приходилось питаться лишь два раза в день. Данные издевательства над организмом привели к развитию рака кишечника, из-за которого Говард Лавкрафт и умер в 1937 году.

Философия Лавкрафта и главные идеи

Космизм

В XX веке начали набирать популярность идеи космизма.

Космизм- это учение, которое утверждает, что во вселенной нет распознаваемого божественного присутствия, такого как бог, и что люди особенно незначительны в более широкой схеме межгалактического существования. И самый заметный страх- это страх космической пустоты.

Идеи космизма часто встречаются в прозе Лавкрафта. Общее депрессивное состояние Говарда сформировало особое отношение к человечеству, которое незначительно на фоне космических законов.

«Все мои истории основаны на фундаментальной предпосылке о том, что простые человеческие законы, интересы и эмоции не имеют никакого смысла или значимости в безбрежной бездне космоса. Для меня примитивность человека, убогость его страстей, условностей и норм, поданных как естественные для других миров или других вселенных, выглядит не более, чем ребячество. Чтобы познать сущность настоящей экстерналии, будь то время, пространство или измерение, следует отринуть такие вещи, как органическая жизнь, добро и зло, любовь и ненависть, и все прочие атрибуты незначительной и преходящей расы, зовущейся человечеством. Только человеческие чувства и сущности обладают человеческими качествами, и с ними нужно обращаться беспощадно реалистично (не с показным романтизмом). Когда мы пересекаем грань бескрайнего и отвратительного неизведанного, мы должны помнить о том, что человечество с его приземленностью должно остановиться на пороге этого призрачного запределья.» Из письма главному редактору Weird Tales.

Главные герои в таких рассказах, как: «Ужас Данвича, Зов Ктулху, Шепчущие во тьме, Гипнос» либо погибают, либо сходят с ума.

Идея порочного происхождения

Еще одна идея, которая не просто интересовала, но и пугала Лавкрафта это идея порочного происхождения. Оба родителя Говарда оказались в психушке, так что свое собственное ментальное здоровье очень сильно волновало Говарда, и это нашло отражение в его произведениях.

Как например, главный герой рассказа, Крысы в стенах, сходит с ума, узнав, подноготную своей семьи, которая в прошлом проводила жуткие ритуалы.

Фанатский арт к рассказу

Расизм Лавкрафта

Лучше всего об этом говорит письмо Лавкрафта адресованное Фрэнку Лонгу:

«Штуковины органического происхождения - итало-семито-монголоиды, которые наводняют это жуткое чрево, даже в вымученном воображении нельзя представить себе относящимися к человеческому роду. Это чудовищные и расплывчатые наброски питекантропа и амебы, кое-как слепленные из какого-то ила, смрадного и вязкого, получившегося в результате земляного гниения, которые пресмыкаются и перетекают по улицам и в улицах грязи, входя и выходя в окна и двери таким образом, который не наводит ни на что другое, кроме мыслей о всепобеждающем черве, или о малоприятных вещах, изошедших из морских бездн.»

Лавкрафт и кот

Но как отмечал Уэльбек «Теперь речь уже не идет о „хорошо воспитанном“ расизме „белых англосаксонских протестантов“; это ненависть животная, ненависть зверя, посаженного в клетку и вынужденного делить свою клетку со зверями другой - и сомнительной - породы»

Можно сказать, что расизм Лавкрафта- это защитная реакция на резкую окружающего мира при переезде в Нью-Йорк.

Политические взгляды Лавкрафта

Лавкрафт считал и демократию, и коммунизм ложными путями для Западной Цивилизации. Вместо этого он отдавал предпочтение некоторому виду фашизма, который помогая опасным массам за счёт излишне богатых, тем не менее, сохраняет основы традиционной цивилизации и вкладывает политическую власть в руки малого и развитого правящего класса.

Связь Лавкрафта и оккультизма

В прозе Лавкрафта подкупает подробное описание многих ритуалов, которые были вдохновлены реальными оккультными учениями. В своих рассказах Лавкрафт упоминает работы Корнелия Агриппы, Парацельса и Якоба Бёме и восходит к платоническим и древнеиндийским школам. Лавкрафт часто дополняет список подлинных фигур вымышленными мыслителями, придуманными им или писателями его круга: Ф. В. фон Юнцт и безумный араб Абдул Альхазред.

Корнелий Агриппа и Абдул Альхазред

Главная книга вселенной Лавкрафта- Некрономикон является полностью вымышленной, но недосказанность автора рождает мысль о том, что эта книга может реально существовать.

Можно сказать, что Лавкрафт предвосхитил моду создавать загадки вокруг атрибутов каких-то вселенных.

«Некрономикон», изготовленный поклонником Лавкрафта

Лавкрафт и наука

Но помимо антинаучного оккультизма в произведениях Лавкрафта много отсылок и на реальные науки: геодезию, геологию, лингвистику и математику.

В Хребтах Безумия главный герой дает подробную характеристику геохронологии многих отложений, а в Ужасе Данвича много отсылок на арабистику.

Подобные познания в разных науках неудивительны, ибо Лавкрафт вел переписку с многими учеными того времени.

Хребты безумия

Послесловие

Как и другие великие люди Лавкрафт не успел многое сказать, а многое, что мы находим в его творчестве, вполне могло быть не задумано изначально автором. Но восхищает то, как на весь мир повлиял человек из небольшого городка в Новой Англии, как на этот мир повлиял – The Outsider from Providence.

Товарищи, позвольте рассказать вам историю перед сном. Как в каждой хорошей сказке, в ней есть места, от которых кровь застынет в жилах и элементы, заставляющие прилагать немалые усилия, чтобы не разбудить соседей по общежитию хохотом. Как и каждый хороший рассказчик, я расскажу вам о событиях, умещающихся едва ли в 10 минут, но имеющих завязку и кульминацию. Завязка такова: проехав суммарно часа 4 за день на велосипеде по забитым, парящимся и гудящим дорогам европейской столицы, я оставил все свои вечерние планы на этих самых дорогах и отправился вовсю прожигать свои молодые годы, а именно бессовестно валяться на кровати и листать Инстаграмм, забросив Виттгенштейна и Кальдерона. От поэзии, однако, сбежать не удалось. Практически моментально в историях обожающей Лавкрафта старой подруги всплыло следующее:

"О, дайте пожить мне в деревне - Спокойно, свободно, легко !

Здесь песни поются напевней

И можно дышать глубоко.

Поклонниц и критиков свора

Меня только делает злей.

Как радостно петь для простора

Широких лугов и полей !

Тут все маляры - Рафаэли,

Здесь гений - любой стихоплёт.

Кто знает - а вдруг в самом деле

На крыше тут Муза живёт ?"

С тэгом- самый доверчивый из вас прыснет!- #ГФЛ . Сказать, что я охуел- это даже не ничего не сказать, а кинуть в чёрный список. Если бы это было подписано именем Есенина или меня в пятом классе, я бы и то резво дал щелбан любому, кто утверждал бы, что такая школьническая пастораль могла быть написана автором "Ужаса Данвича". Естественно, сомнения в авторстве развеялись мигом- стихотворение гуглится и числится даже на lib.ru (http://lib.ru/INOFANT/LAWKRAFT/r_stihi.txt_with-big-pictures...). К моему, вашему, и репутации мастера weird fiction счастью, на этой Вавилонской Библиотеке рунета рядом с переводом, на который сразу переместилось недоверие, лежал и оригинал. Вот он, я принёс его сюда:

O give me the life of the Village,

Uninhibited, free, and sweet.

The place where the arts all flourish,

Grove Court and Christopher Street.

I am sick of the old conventions,

And critics who will not praise,

So sing ho for the open spaces,

And aesthetes with kindly ways.

Here every bard is a genius,

And artists are Raphaels,

And above the roofs of Patchin Place

The Muse of Talent dwells.

В глаза моментально бросается обилие заглавных букв, которых в русском переводе Николая ШОШУНОВА (как указано на сайте) аж две (Рафаэль и Муза), а в оригинале- на как минимум три имени собственных больше- улицы какие-то, крыши... а пастухи со свирелями куда делись? и был ли вообще-то пастушок? Пастушков не числится, а заглавная буква в слове "Деревня" явно не обозначает обожествление места, где проживают упомянутые свирели с прикреплёнными к ним пастухами и козами. Как оказывается спустя три клика по Википедии, The Village, кроме русского интернет- журнала с неопределённой аудиторией, означает в английской разговорной речи знаменитую Гринвич- Виллидж- часть Манхэттена, в которой обитали в своё время Аллан Берроуз и Боб Дилан, перекликиваясь с балконов соседних домов, и в которой даже однажды устроили восстание возмущённая действиями полиции новорожденая ЛГБТ- суюкультура. Конечно, всё это было уже через какое-то время после Лавкрафта (Берроузу было 15 лет, когда ГФЛ принял ислам), но славу богемной столицы район успел приобрести ещё с начала нулевых, когда в него заезжали Уорхол и Поллок. Несложно было бы догадаться, что все остальные упоминаемые в стихотворении топонимы (а оказывается, что та самая "деревня"- это тоже топоним) располагаются именно на Гринвич- Виллидж, а не в Моринцах или Покровском, и эти самые "aesthets with kindly ways"- это точно не о сельских священниках и библиотекарях, с открытыми ртами внимающих заезжему городскому аристократу и исследующих четвёртое измерение по ночам.

Я забыл подчеркнуть кульминацию, которая всё- таки наступает, когда видишь в Википедии загловок статьи "или просто "Виллидж" как альтернативное название того самого квартала. Вывод? Как всегда в Интернете. Если верите в чей-то талант, то верьте в него вернее, чем в Господа Бога, а если вам пытаются доказать, что обладатель этого самого таланта произвёл на свет какую-то подозрительно пахнущую стеной восьмиклассницы Вконтакте и дедовым томиком раннего Есенина субстанцию, то лучше десять раз проверить. А то можно и в литературе разочароваться, после чего недолго и до суицида.

На прощание дарю вам несколько фото Гринвич- Виллидж и собственную версию перевода.

Подайте мне жизни Деревни

Безлюдной, свбодной и пьяной

Места, где цветут искусства

Гроув Корт и Кристофер- Срит

Мне плохо от древних традиций

И критиков, что не похвалят.

Тепер буду петь полям

И эстетам с большими глазами

Здесь каждый трубач- Бетховен

И Рафаэль- местный маляр

На чердаке Патчинг- плейс

Поселилась муза навечно