- Двенадцать уж, - поспешно ответил за матроса мальчуган, но матрос погрозил ему пальцем:
- Николка, не ври! Вот же мальчишка какой вредный: что касается протчего, он не врет, а как спросят, сколько годов имеешь, ну, завсегда лишнее прибавит! Ему еще и одиннадцати нету, - я же это в точности знаю: на его крестинах был, а ему все хотится, чтобы поболе... Эх, Николка, Николка!
Николка же ничуть не устыдился, что его уличили, только качнул лихо головою в сторону от такого памятливого книжника, потом отвернулся и независимо циркнул через зубы.
Другой матрос, приколотивший уже к тому времени набойку, натянувший сапог на расправленную портянку и поднявшийся, тоже счёл нужным похвалить Николку:
- Он, Николка этот, повсегда отцу своему обедать приносил, господин юнкирь. Баловство, конешно, бабье, ну, все им корпится свое доказать, что ихний борщ не сравнить с казённым, какой дают... Ну, одним словом, забота, дескать, бабья об муже об своем... А она, забота эта, вышла ему гораздо хуже... В тую вон лощинку обедать он отошёл, пообедал, все как следует, покрестился: "Вот, говорит, спасибо тебе, сынок, накормил свово батьку!" И только это шага на три отшёл назад к батарее, а ядро, значит, вот оно! И сигнальный кричал - все честь честью было. Ну, что ты сделаешь, все одно как по нем пущено было, - враз на месте убило! Что твёрдости больше в себе имеет - ядро ли чугунное, или же голова?.. Ну вот... Собрали мы его, что осталось, отправили на Северную, а мальчишка, спустя время, явился, как у него уж привычка была сюда к нам ходить: "Я, грит, заместо отца стану! У меня, грит, глаз, и батька говорил, меткий". Ну, а батька его, он, конечно, наводку уму показывал, так шутейно... Видим мы, мальчишка ревёт, слезами исходит, а идти от нас не хочет. Упросили командира батареи - разрешил. Что же с ним сделаешь? Вот и вышел из него наводчик...»
Сергеев-Ценский С. Н. «Севастопольская страда. Том 2»