Я рос на советских фильмах. В основном военных. Уже в зрелом возрасте как-то обсуждали с сестрой, что самое главное мы усвоили из них и, к обоюдному удивлению, пришли к общему выводу, что это страх не соответствовать моменту (не совсем точное слово, больше подошло бы какое-то более сложное определение типа: «внутренний трепет перед экзаменом на состоятельность»), когда на кону стоит не только наша собственная жизнь, но и жизнь других людей. Проще говоря — смогли бы мы выдержать пытки и не сдать партизан фашистам.
В нас оказался встроен колокольчик помимо воли запускающий условный рефлекс. Не колокольчик храбрости, дарующий суперсилу сокрушать врагов, а колокольчик адекватности — тихо, но безапелляционно указывающий на правильный выбор: неудобный, призывающий к самоотречению и сверхусилию, зачастую болезненный и даже разрушительный, но избавляющий от мук совести и дарующий душевный покой.
Духовная заноза, которую нельзя ни вытащить, ни игнорировать.
Как-то на рубеже нулевых я возвращался из института домой. Был зимний (не поздний, но уже тёмный) вечер. Я вышел на остановке с девушкой с которой мы ехали в одном автобусе от метро. Не помню её лица, помню только длинные волосы, шубку и общее состояние женственности и недоступности, которое выделяло её из общей массы пассажиров. Так же помню, что мы — все пассажиры — в тёплом автобусе как-то оттаяли, наконец-то выдохнули после трудового дня и долгого ожидания на морозе, размякли телом и душой. И это нас немного роднило.
При выходе из автобуса я замешкался, упаковывая книгу в рюкзак, и между нами образовалась дистанция в 3-5 метров. С таким интервалом мы подходили к пешеходному переходу.
Внезапно прямо на переходе резко затормозила чёрная иномарка и из-за моей спины буквально из самой ночи материализовались две крепкие мужские фигуры. Я не столько их увидел, сколько почувствовал мощь и грубую животную силу, которую они излучали. С ястребиной стремительностью они подхватили девушку под руки, втолкнули в распахнувшуюся заднюю дверь машины и растворились вместе с ней в её недрах. Иномарка рванула с места и исчезла в ночи.
Пространство заполнил дух насилия и беспомощности, которые породили во мне твёрдое знание, что эта девушка домой сегодня не вернётся. И не вернётся уже никогда. Все пешеходы продолжали своё движение к намеченным целям по намеченным траекториям как будто ничего не произошло.
Меня трясло от состояния мерзости и собственной неадекватности. Из-за неожиданности я не успел не то, что запомнить номер машины, даже по-хорошему струсить.
Мы все когда-нибудь взрослеем и все взрослеем по-разному, и в разное время. Нет общего возраста, после которого можно считать человека взрослым. Кто-то взрослеет в 18 лет, кто-то в 40 остаётся ребёнком, а у кого-то вообще нет детства. Но все взросления объединяет одно — экзистенциальный выбор, который ставит нас на границе между жизнью и смертью, и который мы должны сделать сами без опоры на родителей, близких, друзей и другие авторитеты.
Родителям я ничего не сказал. Было чёткое понимание, что из этой ситуации я должен сделать какой-то свой собственный особый вывод. Всё, что мне могли сказать родители я и без того уже знал: да, ситуация трагическая, но не было возможности ни помешать (слава богу, что сам жив остался), ни успеть запомнить номер машины, чтобы обратиться в милицию.
Не успокаивало. Внутренний колокольчик звенел, перекрывая все остальные звуки и мысли. Я чётко знал, что это знаковая ситуация в моей жизни, которую нельзя заглушать стандартными оправданиями и самоуговорами. Любые привычные варианты, которые крутились в моей голове, не успокаивали. Да я и не хотел успокаиваться. Наоборот, хотелось максимально разжечь это пламя собственной никчёмности и несостоятельности, чтобы выжечь в нём какую-то часть себя самого. Ту часть, которую всегда считал важной, но на деле которая оказалась лишь балластом.
Я чувствовал себя грешником, который ищет прилюдного покаяния и жаждет епитимьи, способной погасить внутренние терзания.
Решение пришло и оно было простым: лучше сто раз умереть, чем снова допустить подобное состояние. Кидать себя в самую гущу драки. Без навыков и оружия. Грызть, рвать зубами и ногтями. Не ради другого. Ради того, чтобы «это» больше не заполняло душу.
Как только принял эту мысль сразу отпустило.
Так я повзрослел. Оказалось что есть ситуации, которые способны полностью обесценить собственную жизнь. И что недопущение подобных ситуаций намного важнее самой жизни.
Через пару лет после этой истории как-то ехал в метро. Как обычно читал. Как обычно стоя, несмотря на то, что порядка 7-8 мест были свободны. У дверей (противоположных от выхода) стояла девушка из разряда домашних красавиц, чистых и трепетных, приходящих в смущение от любой пошлой шутки и слишком пристального внимания. Было даже странно, как она попала к нам в метро из своего 19 века.
На очередной станции в вагон ввалились пятеро молодчиков. Из разряда тех молодых людей, которые заполняют собой весь объём свободного пространства, даже если в нём уже присутствуют другие люди.
Самый смазливый и мажористый из них сразу начал докапываться до девушки, «приглашая» её присоединиться к их компании, обещая в конце неземное наслаждение от райских утех в его постели.
Нужно ли говорить, что девушка была готова от стыда провалиться сквозь землю. Она не то, что не нашлась, что ответить — не могла поднять глаз и только беспомощно краснела.
Мажор не унимался и, чувствуя свою безнаказанность, начал сокращать дистанцию явно намереваясь пойти на физический контакт.
Все мужики в вагоне, как и положено, вжали головы в плечи и всем своим видом начали усиленно изображать предельную вовлечённость в свой богатый внутренний мир.
Им было тяжело.
Мне было проще. Несмотря на то, что я не знал, что и как нужно делать в подобной ситуации, я точно знал чего делать нельзя. Поэтому я просто поместил себя между девушкой и молодым человеком.
Адреналин зашкаливал. Слова путались и отказывались покидать рот, но я смотрел ему прямо в глаза и всем своим видом давал понять, что буду стоять здесь до конца, каким бы он ни был.
Этого оказалось достаточно, чтобы возник сбой в отлаженном механизме. Мажор сбился. Поезд подъехал к станции и его друзья, настроенные менее агрессивно, стали вытаскивать его из вагона. Уже на перроне он как будто очнулся от оцепенения и кинулся обратно, чтобы разобраться со мной, но столкнулся лбом с закрывающимися дверями. Чтобы хоть как-то досадить он плюнул мне в лицо. Слюна густо стекла по надписи «Не прислоняться» с обратной стороны двери и я понял, что победил.
Нужно ли говорить, что я не встречал в своей жизни более благодарных глаз, чем глаза этой девушки. Нет лучшего способа для знакомства чем спасти прекрасную принцессу от ужасного дракона. Но, на тот момент романтические отношения с женщиной явно созданной только для замужества в мои планы никак не входило, поэтому я открыл книгу и, чтобы хоть как-то успокоить адреналин, начал усиленно концентрироваться на прыгающих строчках.
Нужно ли говорить, что кроме благодарности, излучаемой девушкой, вагон наполнился тихой ненавистью «созерцателей своего богатого внутреннего мира», направленной лично на меня. Правда длилось это недолго — пара остановок и новые пассажиры полностью обновили атмосферу. А потом пришла и моя очередь выходить, и я незамедлительно вышел из их жизни.
Храбрость — это глагол. Глагол, существующий только в одной форме — форме настоящего времени. Нельзя раз и навсегда стать храбрым, как нельзя наесться на всю жизнь, намыться или начистить зубы. Никакие былые подвиги не засчитываются когда возникает необходимость снова совершать поступок.
