Кассир протягивает чек и показывает, как пройти к сервисной стойке, чтобы поставить печать. В гипермаркете людно, воскресенье, даже за печатью нужно отстоять очередь.
Оставляю мужа в очереди с чеком и убегаю по делам. Он в инвалидной коляске. Перед Евгением стоит несколько мужчин, никому из них и в голову не приходит пропустить инвалида вперед, а муж так и не привык думать о себе, как о больном.
Внезапно скучное ожидание прерывается: к стойке подходит женщина и встает впереди всех. Мужская очередь приходит в волнение: «Женщина, мы вообще-то тут в очереди стоим!» — «Я инвалид, мне положено!» — «Так вон инвалид вообще в коляске, и то в очереди!» — «Да что ему сделается? Они целый день в метро сидят, деньги собирают!»
Выходим из гипермаркета, спрашиваю мужа: «Ну что, домой или в переход?» Нам было очень смешно. И не обидно. На человеческую глупость не обижаются.
Но сесть в коляску было не просто. Как и признать себя инвалидом. Жизнь постепенно отучала от гордости. Первые шаги были сложными. Когда мы с детьми выкатывали Евгения во двор, сбегалась вся детвора с округи. Они ничего не говорили, не дразнили, не смеялись. Просто смотрели. Я понимала, что им это нужно. Чем больше они увидят инвалидов, тем проще будут воспринимать их в дальнейшем. Но так всегда хотелось крикнуть: «Ну что вы смотрите, это же живой человек, а не цирк!»
Взрослые люди оглядывались на дороге, смотрели вслед. Пока колясочники «в диковинку у нас».
Для сравнения, в Аргентине чувствуешь себя невидимкой. Инвалиды и просто пожилые в колясках — привычное зрелище на улице. В метро — лифт. Автобусы с низкой посадкой и пандусом для инвалидов. В супермаркетах — электроскутеры с корзинками. Стоит только остановиться около препятствия с растерянным видом, как подбежит несколько человек, подхватит коляску и перенесет через барьер.
Мы не позволяли болезни исключить нас из общества, находили места и возможности для прогулок и экскурсий. Было непросто отпроситься из больницы, но один-два дня удавалось выкроить.
В дельте реки Ла-Платы по многочисленным каналам курсируют разные суда. Мы выбрали самое большое судно, чтобы спокойно передвигаться на коляске по палубе. Подъезжаем к пристани и — о, незадача! Чтобы оказаться на корабле, нужно преодолеть несколько склизких бетонных ступеней. Какое разочарование...
— Это Аргентина. Тут нет ограниченных возможностей! — сообщает наш друг. Со своего мостика спускается капитан, подходят несколько сотрудников, берут на руки коляску и спускают мужа на палубу, как на паланкине. Для них это первый опыт, но они не растерялись.
Но самое трудное — это коммуникация с людьми, с которыми сталкиваешься впервые. Тут все: и суеверие, и брезгливость, и сомнение в умственных способностях инвалида. Друзья-приколисты мужа могут запросто сесть в его коляску и опробовать несколько трюков. Она маневренная. Кто-то от одного предложения присесть в нее за неимением стула дрожит: «Ты что! Я никогда не сяду! Это же... святотатство!»
Возможно, пройдет немало времени, когда гипс, коляска, костыли встанут в единую категорию в сознании людей. А пока коляска каждый день учит смирению. То, что привычно нам, может быть дико другим, и с этим надо жить.
К чести наших соседей скажу, что никто ни разу не прошел мимо в подъезде, не предложив помощь. Мы чаще всего отказываем, так как сознательно учимся независимости. Но были случаи поломки техники, делающие задачу попадания в квартиру невыполнимой. К счастью, нет ни одного поврежденного равнодушием сердца у окружающих нас людей: их руки доносили до квартиры и помогали чинить капризный ступенькоход. С такими людьми возможности становятся безграничными.
Мы счастливы иметь таких друзей, и нам совестно быть обузой, но такая уж эта инвалидная коляска — ей мало смирить хозяина. Надо еще и залезть в душу всем, кто встретится на пути.
