Всю жизнь маюсь и мучаюсь различными тревогами и проблемами. Таблетки жрала, водку пила – все равно мучаюсь. Приехала на 30-минутную операцию, вся в стрессе, вся вообще жить не хочу, и анестезии до того момента никакой не испытывала кроме стоматологической. Лежу на этом столе, ужасаясь и содрогаясь – холодно, страшно, неуютно, вены все видать аж - до того кровь из кожи куда-то отошла. Видимо к сердцу прилила. Бабка ходит вокруг жирная, неряшливая, со шваброй «Господи, вот вроде молодая, ну куда ты так отожралась-то, а? Тебя так кто полюбит? Вот я в твоем возрасте…да мы все подтянутые, живенькие были. Господи. Зарядку утром хоть делай, смотреть невозможно. Теперь приехала. Ну и чего ты приехала, а?». А сама тряпкой кафель трет, хоть бы глаза подняла. Сука, ворчит и ворчит под нос себе. Я со страху внимания не обращаю, дрожу, думаю – «Иди-ка ты нахуй, тетенька, не до твоих обид сейчас». Врач заходит. Тоже тучная, но не настолько как уборщица, вид очень замученный и очень деловой. За ней две помощницы, худее и моложе. «Ну что, готовьте. Тут это.. в общем, или пан или пропал. Дай бог». И уходит.
Я думаю – «ёёёёёбаннныййй в рооот, бляять..Дай бог?! ДАЙ БОГ?! Медицина, ахах, хватит, перестань!» Мысли путаются, в окно смотрю – там ни штор, ни жалюзи, а просто огромное старое окно с видом на соседний корпус бюджетной больницы. Такой же обшарпанный и посерелый, многооконный, небо смурное, цвета питерских будней, в глубине туманной хмари высоко-высоко кружит пара черных точек – птиц.
- Птицы…хоть бы вороны, - думаю, – если пиздец, то хоть вороны в дождливом небе, хоть посмотреть на них.
Пытаюсь следить за их танцем.
Телки проделывают свои манипуляции - регулируют мое ложе, меряют давление, че-то еще. Я холодна как мертвец. Вокруг какая-то хмарь всеобщая, свет не горит, от мокрой плитки воняет дезсредствами, гремят железные мисочки, отлипают от пола и переминаются чешки помощниц врача. От страха слух обостряется, нарастает угрожающая, тревожная какофония, как роение опарышей в глубокой миске, как стук вилок о тарелки, об зубы. Врач возвращается.
- Нет, не было еще, - отвечают ей бабы.
Врач садится на стульчик рядом со мной голой:
- Ну, я сразу предупрежу, что гарантий нет, ну ничего! Ты молодец, живучая, глянь.. – начинает.
И тут открывается дверь и как Солнце, как Гендальф с горящим посохом рассеивающий тьму самых страшных лесов и подземелий, заходит анестезиолог Коля лет 45-ти. Я не сразу поняла его понт на самом деле. Он что-то напевал себе под нос, двигался свободно и легко, и прямо резал собою эту угнетающую холодную атмосферку, не обращая внимания ни на что. На позитиве короче.
Спустя время шприц был готов, мне вкололи наркоз, когда я уже достигла пика своей тревоги.
- Ничего не действует! – с ужасом говорю я, выпучив на Колю испуганные глазищи.
- Да что ты говоришь, – снисходительно, даже ласково усмехается дядя Коля, глядя на меня, - Ну-ка, Лилит, давай до 10 посчитаем вместе.
- Давайте, но ничего не будет, я точно вам говорю, что я ничего не ощущаю! – тараторю я.
Бляяяя, ребят… если смерть выглядит так же, то ее не стоит бояться.
Черные точки вокруг моего поля зрения быстро-быстро набежали к центру и все померкло. Ни боли, ни тревоги, ни страха, ни проблем. Какая там нахуй водка с психотропами – мертвому припарка. Тут черный бархатный фон теплый. Ты не ощущаешь ничего, но нельзя сказать, что ты просто вырубился и потом врубился – нет. Ты будто есть в этом черном теплом пространстве, но тебя НИЧЕГО НЕ БЕСПОКОИТ, и ты не чувствуешь НИЧЕГО. Роскошное ощущение, как от горячей ванны, если только тебе дополнительно отстрелить башку нахуй, чтобы она перестала, наконец, думать. Блин…просто нега. Ты вроде есть, но ты такой другой, всё так иначе.. так хорошо.. вообще не как в этой жизни. Паришь в густых приятных волнах без гравитации, без мозгового шороху.
И тут вдруг.. тц-тц-тццц - потолочные лампы трещат. «А я ей говорила! Вес то какой! Тягай эту тушу, а мне не доплачивают!».
Начинаю приходить в себя, разлепляю глаза потихоньку и тут же понимаю – Нет. Мучайся, падла, ты снова здесь. Это была лишь передышка на пару минут. Начнем охуевать заново, сука, ю-хуу!
Уборщица, оказывается, помогла своей мощью телкам меня с койки на койку переложить, и ходит бормочет свое возмущение по этому вопросу, гневаясь на все лады. Надорвалась, здоровенная.
Помощница небрежно катит меня по коридору, и мое тело трясется в такт швов на плитке, как сраный десерт.
- Мы тут это.. бок тебе случайно распороли, пока переносили. Не могли короче переложить и зацепили тебя боком об каталку, а там заусенец или что…старое всё, блять, че говорить! Ну мы помазали, пройдет.
Я опускаю взгляд на свой бок, где подозрительно щиплет. Там багрово-кровавый прямой порез сантиметров 8-10.
- Ниче страшного, - говорю вялым языком.
Палата на 4 человека. Я поспала. Когда проснулась, мне очень захотелось плакать. Я не могла видеть ничего, никакие лакированные советские тумбочки на ножках, никакой желтый стоптанный линолеум, никакие знакомства заводить я вообще не могла. Я оценила пододеяльник с ромбом в серединке, синюю печать на подушке, железный скрежет койки и ржавую решетку на большом окне. Огромные и глупые–преглупые круглые рачьи глазищи соседки смотрели на меня во всем своем идиотском великолепии и с большим интересом. У меня ком к горлу подкатил, как меня душили слезы.
- Отличное имя! Ну и видок у тебя! У тя парень есть?
- А у меня Игорек муж, он меня любит, хотя..хахахаххаа…я вешу думаешь сколько? Хахахахах, 147! ой, мы так любим друг друга, хахахаха, знаешь как стоит сморчок то его? Хахахаха! А ты вроде поменьше, но квёлая вообще, никакая. Твой то к тебе придет?
- О! вон он, вон он!!! – тычет в окно (мы на 1 этаже)
К окну подходит целая толпа мужиков, самый коротенький из которых, видимо, Игорек. Аленка, похожая на самку кита – 147 кг и 180 с лихуем сантиметров, кидается распахивать огромную створку. Я смотрю на эти её могучие щиколотки, что столбы, на эти икры, что бегемотов душить, и пластиковые шлепки на опухших не накрашенных ступнях, буквально с силой втопленные во взвод стопы, и думаю – «Надо домой. Я не могу, надо домой». В эту же минуту открывается дверь и в палату заходит врач, но тут же оборачивается в коридор – кто-то окликнул ее с вопросом. Увидев это, Аленка оттолкнула Игорька в лоб, прошипела «прячьтесь! нагнись, я открою скоро!» и начала закрывать раму.
Врач направилась прямой наводкой ко мне.
- Даже не думай вставать. Лежать, в туалет – в утку. Паспорт твой нужен.
Я ищу в ящике и даю свой паспорт.
- Так это ж не ты, - заключает врач, глядя на фотку.
- Вообще не похоже. Тут вон девушка здоровая, взрослая, а ты – дитё малахольное, прости конечно, лицо не твое.
- Валерь Иванна, так бывает, - говорю я сквозь нарастающую боль в животе.
- Лааадно, лежи в общем. Увижу, что встала – смотри у меня.
- Валерь Иванна! А меня на осмотр когда?
- Ой, Алена, сиди ровно, а? На тебе пахать и пахать, ей богу!
Стоило ей уйти, как Аленка кинулась к окну к своему Игорьку. И знаете что? Он хотел ей передать трехлитровку вареных пельменей и банку сметаны. Сметану она сцапала сразу, а банка пельмешей в решетку не пролезала.
- Лилит, че делать то? Не лезет! Ты гляди, какие вкусняшки! Я с тобой поделюсь!
- В пакет, Ален. Дай ему пакет, потом перевалишь в миску свою.
Когда Игорек ушел, Аленка принялась трапезничать и захуякала разом половину. Бля, пиздец, я вообще не понимаю, как можно столько съесть. Но неважно. Она предложила мне, но я отказалась. Мне было брезгливо, уж простите, я все время смотрела на это серое пельменное тесто, на ее серые мозоли на ступнях с желтыми ногтями, и у меня болел живот. Сильно.
Ночью в палату привезли Ангелину - девушку лет 25-30, с которой было что-то не так. Она постоянно выла, и у нее прямо на лице было написано психическое заболевание. Я точно не могла понять какое, но явно видела, что пизда рулю. Все ее движения и реакции были неверными, но с виду вроде как нормальными – не ДЦП, не даун, но какое-то слабоумие или типа того. Аленка уже не могла вынести этот вой.
- Дай поспать то блять, а!!! Заткнись, наконец!
Прошло еще время, Аленка богатырски захрапела. Ангелина завыла еще громче. Я, сдерживая брюшную боль, подтянулась за металлические перекладины спинки кровати, чтобы быть к ней поближе.
- Эй, чего плачешь? – шепчу
- К тебе придет кто-нибудь?
- Завтрааааа, но я тебе не дам!! Не дам еду, поняла?!
- Поняла-поняла. Хочешь, я тебе бульон свой отдам, у меня и курица есть.
Я отдала ей все, что у меня было. И бульон, и курицу, и пару апельсинов и какую-то сладкую поеботинку маленькую. Она громко чмякала в темноте, съедая всё это. Я понимала, что возможно это вред, может ей нельзя, но мне было ее так жаль.
На следующий день к ней пришел Ваня и принес в фольге курицу. Ване лет под 60, на секундочку. И это ее любовник.
К сожалению, буквально через день в палате начало сильно вонять, что отметили врачи, потому что этого нельзя было не заметить. Она прятала куски курицы прямо под матрас даже без фольги. Ей сделали замечание, но Ваня все приносил курицу, а она все прятала ее под матрас. Это было неискоренимо, пока уже Аленка-богатырь не стала угрожать ей расправой, но и это не помогло, она вцеплялась в матрас, и ее было сложно оторвать даже врачам.
Моя кровать была слева от окна, и я все дни смотрела туда, смотрела на небо, на камень здания, на редких птиц. Хотелось бы мне выть ночами как Ангелине, ох как хотелось. Иногда рисовала.
Через какое то время, довольно продолжительное, после выписки мне нужна была новая операция с тем же наркозом.
Я лежала без сил на этом стальном ложе и наблюдала, что ничего не поменялось – все тот же ремонт и карикатурно ужасающие, обиженные тёти, все те же птицы. Но в этот раз все было еще серьезнее и я по - прежнему боялась и трусила, потому что я ссыкло.
Но в палату вошел дядя Коля. Да не просто вошел, а с сигаретой в зубах и снова тихонько напевая.
- Дядя Коля! – обрадовалась я молитвенным голосом.
- Лилит, день добрый, не боимся, да, красавишна моя?
- Не боимся, - живо разулыбалась я
- Тогда поехали, укольчик.
- Конечно, только и ждала, дядь Коль, - лыблюсь сквозь слезы
