Через пару домов бабка, которую я не узнавал со спины, забравшись на табурет, что есть мочи колотила веником спутниковую антенну и громко на неё кричала.
А вот и жилище дяди Егора. Старший брат отца всю жизнь проработал плотником, поэтому дом выделялся на фоне всех остальных множественными резными изделиями и походил на праздничный торт с крышей: пёстрый и даже чрезмерно приторный. Номер 23.
Я, конечно же, предупредил дядю, но все равно чувствовал себя в роли навязывающегося, непрошеного гостя. До того момента, пока он не вышел нам на встречу.
Ему было лет под шестьдесят с небольшим, но выглядел намного старше: мясистое лицо, испещрённое миллионом морщин, сам в тельняшке и холщовых штанах, огромный, но сутулый, с поникшими плечами. А вот глаза – глаза светились радостью, а довольная улыбка медленно заполняла и оживляла каждую складочку, каждую клеточку дяди Егора.
- Ну, здравствуй, племяш! – Он широко раскинул руки для крепкого объятия.
Я спрыгнул с мотоцикла, подошёл к дяде сдержанно, ведь мне уже третий десяток никак, - негоже бежать, сломя голову, - но прижался к нему уже маленьким пацаненком.
Юрец помог выбраться Кате и достать сумку, и мы все вместе зашли в дом.
В сенях царила адская жара. Оказалось, на старой газовой плите, сосланной сюда по сроку давности, стояла фляга. Самогон капал в трехлитровую банку, расположившуюся на высокой стопке старых книг. Помню, для этой конструкции существовало даже псевдонаучное объяснение.
- Это для местных «помощников», - оправдался дядя. – Ты же знаешь: я не пью.
Мы прошли на летнюю кухню. Тут солнышко чувствовало себя вольготно, так как окон было море: друг за дружкой, во всю стену.
- А куда можно вещи сложить? – спросила Катя.
- В сундук. - Дядя Егор неопределенно махнул в сторону. – Покажу, не спеши.
Уже через пять минут мы втроём сидели за столом и хлебали окрошку: я с Юрцом, уплетая за обе щеки, в догоночку шли ещё и батона ломти, а Катя – осторожно, сидя с прямой спинкой, аккуратно пробуя на вкус. Хозяин дома любовался нами у холодильника.
- Что за дела-то у вас? Заколупки серьёзные?
- Да не особо. – Я вытер рукавом испачканный подбородок. Посвящать дядю во все подробности не хотелось. – С папиными марками связано.
- А-а-а, - Егор протянул с пониманием и добродушно улыбнулся, словно вспомнил о старом друге. – Любой мужчина должен тратиться на свои привычки, которые всем кажутся вредными, сколько бы он не получал. Запретишь тратить на марки, книги или саженцы редкой розы – в ход пойдут сигареты, рулетка, а в итоге - водка.
Я сначала не понял, к чему он клонит, но тут заметил, как хитро он щурится в сторону Кати. Та уловила его взгляд тоже, и, замотав головой, выдала слово в слово, что и я:
- Правда, что ль? - Дядя Егор перевел взгляд на Юрца, а тот лишь пожал плечами и хохотнул. – А чегой-та вы так резво заартачились?
Я молча продолжил есть. Наверное, он подумал, что мы поругались из-за марок, а в деревню приехали отдохнуть от городской суеты и ссор. Пусть уж лучше так, чем правда о чёрных брокерах.
- Ладно! – Дядя Егор смачно прихлопнул. – Я сено вертать, а вы тут располагайтесь. Покочумарьте, а завтра утречком на рыбалку. Ну как?
- Я, дядь Егор, - Юрка вздохнул и встал из-за стола, - с удовольствием бы, но сейчас обратно, в город. Так что, всего хорошего и спасибо за окрошечку.
Они пожали друг другу руки на прощанье.
Мимо выходящего прошмыгнула девчушка в оранжевом платье, походу та самая. Зашла и встала на пороге, покачиваясь и с интересом на нас поглядывая.
- Пливет! – звонка заявила она.
- Привет, - первой отозвалась Катя. – Тебя как зовут?
- Белка! А у тебя тушь есть?
- Тушь? – Катя почему-то напряглась. – А тебе зачем?
- Глаза класить! - выпалила девочка так, словно её спросили о невероятно очевидной вещи. – Ты что, дулёха?
Юрец беззвучно посмеивался, закрыв рот ладонью. Я посмотрел на Катю – та выглядела сбитой с толку. Поджав губы, она полезла в сумку, лежащую у ног, и достала косметичку. Протянув ожидающей Белке тушь, Катя строго наказала:
Девочка схватила, присела в реверансе и, промямлив что-то неразборчивое, поспешила исчезнуть.
Через несколько минут мы уже прощались с Юркой, он попросил передать «салют» Пашке, пожалев, что так и не свиделись: друг детства обещался, - я созванивался с ним по пути, - зайти лишь к вечеру: семейные дела в райцентре.
Когда звук мотоцикла стих, а дорожная пыль уже почти рассеялась, я спросил Катю:
- Почему ты мне помогаешь?
- Помогаю? – она даже усмехнулась и ничуть не скрывала этого. – Ты слишком веришь в людей, Серёжа, я же смотрю на них точно так же, как и они на меня: оценивая выгоду. Когда я пойму, что мы отделались от брокеров, толкну марки, заработаю на тебе и «асталависта, бэйби».
Я даже немного растерялся от проявления такого откровенного прагматизма.
- Ага. – Катя пожала плечами и, не спеша, направилась вдоль дороги. Я последовал за ней. – Только хребты не ломаю. Тебе бы не мешало поучиться у меня отношению к жизни, а то, знаешь ли: пользоваться будут только тобой.
- Мне кажется, ты не права…
Катя не дала мне закончить фразу, скорее всего зная, о чём я хотел возразить:
- Я в бога не верю, потому что не видела его. Всё! Людям я не верю, потому что не была свидетельницей бескорыстных побуждений. Ты знаешь, кем был мой первый приёмный отец?
- О! – Мы услышали возглас со стороны – на лавочке, у куста шиповника сидела одноногая баба Тоня в бледно жёлтом халате с цветочками и тапочке. Рядом – костыли. – Серёня! Ты ли это? Идём-идём! У меня для тебя кое-что есть.
Я выругался про себя, но понимал, что встречи с ней все равно было не избежать. Сейчас главное найти аргумент повесомее, чтобы сбежать, но пару минут потерпеть придётся. Баба Тоня была из тех, чьё общество я на дух не переносил, даже не смотря на то, что в деревне моя асоциальность притуплялась, скорее всего, из-за отсутствия многочисленных, перебивающих друг друга, звуков.
Мы подошли. Бабка достала из бездонного кармана крендельков, и я с покорностью принял, потому что иначе последовала бы речь обиженной жизнью домохозяйки. Знаем – этап пройденный.
- Ну, как ты там поживаешь, в городе? Невесту, смотрю, нашел – ладная…
- Не-не, баб Тонь, это ну... как бы сказать, коллега - не невеста. А так - все путем, а у вас как?
- Коллега, говоришь? – Бабка очень подозрительно осмотрела Катю, та держалась стоически, даже не моргнула. – Знаю я таких коллег, - и не обращая внимания на присутствующую девушку (как, впрочем, делала и всегда), она продолжила: - Вон Васька Рыжий, - помнишь такого? – тоже привёз прошлым летом такую вот коллегу - выгребла его начисто! И поминай лихом! А бедный Васька взял да повесился с горя.
- Я вас уверяю, - встряла Катя, убедительным тоном проговаривая каждое слово. – Я не такая.
- Знаю я вас «не таких»! - не унималась бабка. – Сама «не такая» была!
- Вы лучше мне про Пашку расскажите, - решил сменить тему я. - Что у него за дела в райцентре?
- А ты не знаешь? – Вроде успокоилась, почуяв новое русло для распространения слухов. – Оформляет опёку над Наденькой.
Я почувствовал смятение от такой новости.
Баб Тоня аж в ладоши прихлопнула и озарилась маленьким счастьем. Откуда-то со двора на хлопок выбежал лохматый и грязный пёс по кличке Тигр. Это я ещё помнил. У него так же, как и у хозяйки, не было одной конечности. Собакевич присел возле и, приветственно заскулив, лизнул кормящую руку.
Между тем баб Тоня, набрав в легкие побольше воздуха, начала:
- У Матрёны-то, через два дома по верхнему порядку, сына непутевого помнишь? Охотник доморощенный. В город подался, женился там, и родили дочку больную. А пили-то безбожно. Оба. Семён каким-то чудом отсудил дочь и приехал с ней сюда прошлым летом. На постоянку то бишь. Исправляться начал, закодировался, как и дядька твой. Но видать такова доля ваша мужичья – слабаками быть: утонул по весне. А Пашке она троюродной сестрой приходится. Он же недавно женился, своих бы рожать, ан нет, пригреть решил чужую, хотя как тут осудишь – на Матрену-то её не оставят, а как никак кровинушка, хоть и дальняя, но своя.
Тут глаза у баб Тони увлажнились, голос дрогнул.
- Децепэ у неё, головку совсем не держит, не говорит… Как вижу – сдержаться сил нет, слёзы льются.
Она махнула рукой, отвернувшись в сторону, достала платок и высморкалась в него. Я потянул за локоть Катю, и мы отошли.
- Лучше сейчас уйти, - пояснил я. – А то начнет очередную кровавую историю рассказывать. У неё на каждую есть своя, но со смертельным исходом.
- Странно, что он раньше тебя повзрослел?
Катя промолчала, а я подумал: может, она права?
Мы прошли мимо местного активиста, я его помнил подростком без тормозов, которого никто всерьез не воспринимал, даже собственные родители. Шалопай шалопаем. А теперь, видать, вдарился в блоггерство: шёл с телефоном, привязанным изолентой к палке, и разглагольствовал с умным видом:
- С вами снова я, Чубчик из Дубровки, и сегодня, мои презренные городские жители, мы с вами посетим конюшню…
- Слушай, а он прикольный, - Катя кивнула в сторону «Чубчика».
- Так кем был твой первый приёмный отец? – Я решил вернуться к прерванной теме.
- Серийным насильником-педофилом, - ответила она будто сказано было о слесаре или водопроводчике.
- Ты серьёзно? – я опешил. Даже остановился.
- Вполне. С виду добропорядочный семьянин, учитель начальных классов. Был, на момент моего удочерения. А потом жена от него ушла. Может, что и заподозрила в нём, что-то нечистое, чертей в омуте. Я осталась. Он обо мне заботился больше. К нему и привязалась. А оказалось он, в свободное время насиловал девочек и мальчиков исключительно двенадцатилетних. Когда на него вышли и заперли, мне тоже было двенадцать.
- Ужас, - вымолвил я после некоторого молчания. Внутри всё съёжилось и похолодело. Захотелось обнять Катю, пожалеть, но рука даже не дрогнула в её сторону. Зато потянулась… душа, нутро - я не знаю, но каждая клетка меня жаждала укутать собой Катю. – Думаешь, он тебя…
- Клялся, что нет. Я его об это спросила года через три – навестила на зоне. Он со слезами на глазах убеждал меня, что не тронул бы и пальцем.
- Ты ему не поверила, – понял я.
Мне нечего было ответить.
Неожиданно из-за забора вынырнула Белка, радостно к нам подскочила и отдала Кате тушь. Звонко шмыгнув носом, она так же быстро исчезла.
- А «спасибо»? – успела крикнуть ей вслед Катя. - Не научишься вежливости – бабайка тебя заберёт!
Мы услышали в ответ лишь громкий детский смех и радостное:
Катя открутила флакончик и, выругавшись матом, сплюнула. Судя по всему, девочка что-то натворила с её косметикой.
- Бабайкой нынче никого не напугать! – услышали мы «прищуренный» голос деда Мазая, который сидел на пеньке у дома напротив. – Бабайка у нас не в авторитете. Гена – вот лютый ужас.
- Подпишусь под каждым словом, - сказал я, вспомнив Гену – лохматого, с взъерошенной бородой и выбитым глазом, он гонял нас по всей деревне, а визжали мы, убегая, не хуже девчонок. – Если Гена ещё жив, бабайка нервно курит в сторонке. А чего ты так злишься? Из-за туши? Она ж ещё ребенок.
- Знаешь что! – Катя была на взводе. Бросала в меня фразы туго сбитым комком желчи. – Я тоже была ребёнком. Меня учили быть примерной девочкой. Потому что взрослым нравятся только послушные, не капризные дети.
Я хотел возразить, но у неё зазвонил телефон. Катя отошла и отвечала так, чтобы никто не расслышал.
Дед Мазай беззвучно посмеивался. Горячий порыв ветра растрепал волосы, пронесся по зеленой, сочной листве и, не задерживаясь, двинул в сторону песчаного карьера. На Май, должно быть, – пруд, где он замучает беззаботно загорающих: сорвет с них панамы, закрутит в салат дольки помидор и огурцов с одноразовыми стаканчиками, разложенными на покрывале, и улетит дальше. Дышалось легко.
Мазай разложил на лавке шахматную доску, расставил фигуры. К нему подошла коза.
- Чёрные ходят первыми и проигрывают! – торжественно объявил он и жестом руки предложил козе ходить.
Мне стало интересно проверить его контуры. Как и ожидалось – кто куда, но без суеты, что наблюдалась у городских.
- Какой-то «щенячий патруль» трётся возле твоей квартиры, - сообщила она, чем породила во мне нешуточную тревогу. – И я пока не знаю, кому дать проверить марки. Есть несколько человек, но ни к кому нет абсолютного доверия. Может, сама справлюсь. Ещё нужно пробить на счёт сертификатов. И кое-что должны привезти. Привезут – и рвём когти.
- Уже? – Волнение возрастало.
- Да. Зря я тебе доверила выбирать место нычки, теперь всё будет по-моему.
Ужалило. Заскребло. Моё сердце металось в сомнении: нужно ли пытаться завоевать эту девушку? И чем больше я смотрел на нее, пытаясь понять, разобраться, тем глубже осознавал: это нужно в первую очередь ей. Я должен постараться ради неё самой.
Вечером мы с Пашкой сидели под березой и перетирали за жизнь. Катя стояла, прислонившись к дереву, и слушала. Верила ли она в искренность намерений моего друга или думала, что всё затеяно ради денег? Я в Пашке нисколько не сомневался. Он всегда был более ответственным, чем я, хотя вот, как и раньше, сейчас убеждает меня, что отношению к семейным ценностям научился, глядя на то, как я ухаживаю за отцом. «Так то отец!» – «Нет-нет, Серёг, ты был для меня примером того, как безоговорочно и безусловно нужно заботиться о тех, кто в этом нуждается». – «Хватит штоль…» - «Ничего не хватит! Тебе, Кать с ним очень повезло…» - «Да мы не пара! В третий раз тебе говорю!» – «Ага, мы тоже со Светкой думали, что не пара, пока я ногу не сломал, когда комаров от неё отгонял». – «От ноги?» - «От Светки!» - «Это как?» – «Щас расскажу, уржошься!»
И мы ржали, никого не стесняясь, вспоминали детство, одноглазого Гену, Кащея, и то, как он списанный прикатил из армии и разговаривал только фразами из американских боевиков 90-х. А всё потому, что крутил кассеты в местном видеосалоне до армии. Всё потому, что ему об голову разбили табурет.
Краем глаза я отмечал, что Катя тоже улыбалась, но каждый раз отворачивалась, а потом и вовсе ушла в дом.
У соседнего дома забренчали на гитаре. Оказалось, там разместилась группа ребят. Девочка-подросток, пухлая, в тесной футболке, запела что-то знакомое про «ноченьку». Голос был удивительно хорош. Не сговариваясь, мы заткнулись и слушали.
Пашка, заметив кого-то в траве, подозвал тихим свистом, и к нему на руки запрыгнул толстенный кот, помялся немного и улегся. Тоже слушал песню.
- Это Матрёны кот, - пояснил друг. – Отзывается только на свист. На рыбалку если пойдете, мелочь не выбрасывайте – он любит.
Из крыльца выглянула Катя:
Позже ей привезли вещь, которую она заказывала – газетный свёрток размером с книгу. Катя начала собираться. И меня подгоняла - машина ждёт. И тут я понял, что это тот самый момент невозврата: нужно показать твердую мужскую натуру. Здесь и сейчас.
- Мы остаёмся, - сказал я как можно более убедительно. – До утра. – Через секунду добавил: - Машину найду.
Катя оторвалась от сумки и посмотрела на меня - каменное лицо. Она либо рассмеётся, либо сдастся. Мы были одни в комнате. Молчание затягивалось.
- Ладно. – Она села на сундук. – Ладно. – Словно себя уговаривала не сорваться.
Как-то легко сдалась. Подозрительно. Кто кого перевоспитать собрался?
Катя отпустила машину. И не разговаривала со мной весь оставшийся вечер, пока мы не легли спать после просмотра концерта Задорнова, шуткам которого никто даже не улыбнулся. Дядя Егор похрапывал с кровати. Я лежал на матрасе, на полу. Катя ворочалась на диване.
- Спокойной ночи, - пожелал я и выключил телек.
- Угу. – И отвернулась к окну.
Ночью она меня разбудила.
- Чего? – Ещё толком не проснулся, я еле разлепил глаза. – Тут же недалеко.
- Хер знает, - прошептала она жестко, но стараясь не будить хозяина дома. – Может тут у вас волки?
- Нет волков. Только бобры. Иди. - Я отмахнулся и завалился спать дальше.
- Ну, спасибо, кавалер. – Завелась. Обиделась.
Меня сморил беспокойный сон. И только злые и клыкастые хищники начали вырисовываться, а матёрый альфа-самец прислал мне телепатический вызов: «Чёрные ходят первыми!», как снова Катя растолкала в плечо. Издалека доносился лай собак.
- Слышь, кавалер, ничё, что у вас тут голый мужик по дороге бродит?
- Ничё, - пробормотал я. – Эт Улюляй. В карты небось проиграл. Наказывает себя. Спи.
Зажужжал телефон. Я снова разлепил глаза. Голова побаливала. Катя взяла, слушала буквально несколько секунд. Обернулась ко мне. Тревожный лай собак приближался. И тут до меня дошло. Я вскочил, словно шило в жопу воткнули и закричал:
Главный – плотный коротко стриженый тип в брюках и белой рубашке – расстегнул пару верхних пуговиц, поставил в центре комнаты стул и уселся на него, повернув спинкой к себе. В руках тускло поблескивал пистолет. Двое крупных парней скрутили и привязывали к кровати дядю Егора с кляпом во рту. Справившись, один из них подошел к двери и включил свет.
Лицо Главного было упитанным, почти квадратным, по-деловому умным. Он походил на бизнесмена. Ни тебе шрамов, ни наколок, глаза не горели дикостью и жаждой крови. Двое других и одеты попроще – в джинсы и спортивные кроссовки, в футболки с надписью «Россия» на спине – да и выглядели менее разумными.
Мы с Катей сидели на диване. Рядом. Я держал её за руки. Страх за неё, дядю Егора, да и за себя прорывался наружу нервной дрожью.
- Не люблю вступлений. – Главный покусал нижнюю губу, что-то пожевал, размышляя. Голос был твёрдым и властным, спокойным: – Всю эту киношную болтовню. Поэтому давайте поговорим о том, что важно: о ценности человеческой жизни. Вашей жизни.
На улице продолжали бесноваться собаки, но лай затихал. Разбуженная шумом моль билась о лампочку.
- Меня прислали люди, для которых ваши жизни ничего не стоят. Но они готовы отдать любые деньги за невзрачные квадратики бумаги. – Главный усмехнулся. – Сам не сразу поверил. Но они платят за совершенство. Для одних – это картины, для других – тачки, бабы, яхты. А по сути – это же все вещи. Вспомните: когда вещей не было, что для человека представляло наибольшую ценность? - Он посмотрел на нас с Катей, подождал для приличия, но ответил, конечно же, сам: - Тепло, сытный ужин и близость любимого – вот что. И это правильно. Это настоящие ценности. А сейчас что? – убивать за почтовые марки?
Говорил, вступления не любит, а сам затянул нравоучительный монолог.
- Знаете, кто мы? – На этот раз интеллигент терпеливо дождался ответа.
- Чёрные брокеры, - выдавил я, понимая: как же глупо это звучит.
Но главный лишь усмехнулся.
- Чёрные… - Перевёл взгляд на Катю. – Белые… Жизнь похожа на игру в шахматы – мы, как и фигуры, играем свои роли, ходим по правилам, убираем тех, кто угрожает нам или нашей стратегии выживания, но, исходя из этого, люди делятся на два типа: вы… - Он ткнул дулом пистолета на нас с Катей и продолжил: - Пешки. А они… - Показал наверх. – Те, кто сидят за шахматным столом.
Катя встрепенулась и вдруг молча указала на сумку возле сундука. Главный кивком головы приказал проверить. Порывшись с минуту в тряпках, сподручный нервно вытряхнул всё содержимое, поднял альбом, уложенный в целлофановый пакет и обмотанный скотчем. Некоторое время он терзал его зубами, отрывая куски клейкой ленты и отплевываясь, потом аккуратно достал сам кляссер и протянул Главному.
Тот с одобрением рассмотрел, перелистнув несколько страниц, довольно хмыкнул и поднялся.
- Приятно иметь дело с людьми, знающими своё место на доске.
Спрятал оружие и направился к выходу. Дверь первым открыл один из амбалов. Открыл и вздрогнул, попятившись назад, будто увидел в темноте что-то пугающее. Из живота у него торчала рукоятка вил, а на белой футболке растекались три алые полосы. Он рухнул на пол, схватившись за палку. Второй выхватил пистолет, снял быстро с предохранителя и стал беспорядочно стрелять в распахнутую дверь. Громкие хлопки выстрелов заложили уши. Я навалился на Катю, обхватив её руками.
И тут же с улицы раздался голос из громкоговорителя:
- Не стрелять! Дом окружён! Выходить по одному с поднятыми руками!
Дней через пять, разобравшись с протоколами в отделении полиции, поучаствовав в следственных действиях и похоронив Улюляя, мы все-таки отправились на утреннюю рыбалку. Пасмурное небо. Роса. Дядя Егор шёл с удочками впереди, а мы за ним, - высоко задирая ноги в калошах и толкая друг друга с тропинки. На обоих - куртки капюшоном, а дядя шествовал налегке: в тельняшке и солдатских, выцветших штанах песочного цвета.
Мы сидели уже с полчаса на берегу, когда налетел порыв холодного ветра, и начался дождь. Пробрало до дрожи. Дядя Егор все рыскал в поиске рыбного места, а мы особо не прыгали, устроились и так неплохо: одна удочка на двоих, поплавок – центр мироздания.
- Здорово ты придумала с копией альбома, - похвалил я задумку Кати.
- За короткий срок сделать это не так-то просто.
- Всё же есть те, на кого можно положиться?
- Деньги решают, - возразила цыганочка. – И я свои вложения верну, будь уверен.
Заплескалась рыбка – дядя Егор вытянул очередной улов.
- Серёг! – крикнул он. – Всё забываю сказать: там, на чердаке, альбомы отца твоего лежат. Он мне их отдал, просил приберечь до поры до времени.
Я заметил, как вспыхнули азартом глаза у Кати, но вслух она ничего не сказала.
- Может, ну их, - предложил я шёпотом, - не надо никакой оценки, сертификатов…
- Вот ты дурёха! – прервала она, широко улыбаясь поплавку. Но после непродолжительного молчания добавила уже серьёзно: - Я на самом-то деле тоже думала об этом. Но ведь ты не рассчитываешь изменить за день годами выработанные убеждения?
- Нет, конечно, - поспешил ответить я и заодно проверил контуры Кати. Один из образов дрогнул и неуверенно пополз, смещаясь и меняя окрас в багровый. Остальные всколыхнулись в такт, но всё же приняли отщепенца. Незначительные изменения совершенства, но я понял: лёд тронулся.
Легкая морось постепенно превратилась в настоящий летний ливень. Катя привалилась к моему плечу. Вода покрылась сеточкой: на испещренной следами дождя поверхности речки то тут, то там появлялись тёмные всполохи от сильных порывов ветра.
- Завтра я уезжаю, - сказала Катя, я еле расслышал её слова. – Через недельку навещу тебя. Будем верить, что с прибылью.
В сердце закралось слабая надежда, что она передумает.
Весь следующий день я боролся с желанием позвонить Кате. Ходил с дядей на пилораму, относил поесть Кащею на пастбище, зависал в больничке. А ещё помог Чубчику снять, как тот спускается в колодец, чтобы очистить его от веток после сильного ветра. Но к вечеру не сдержался. Показалось, что она была рада моему звонку:
- Привет, дурёха! – радостно, взволнованно - голос цыганочки обжёг, заполняя все мои пустоты. – Как ты там? Ничего больше страшного не происходило?
- Привет! Страшнее, чем ночной налёт бандитов? – да вроде нет.
- Какой нафик налёт? У вас там типчики похлеще бандитов способны страху нагнать. Один «Чубчик с Дубровки» чего стоит!
- А, кстати, я сегодня с ним зависал в колодце.
- Вот это я понимаю времяпровождение, не то что у меня: скучные встречи, филателистические клубы, штудирование каталогов…
- А то! Я ещё на пилораме был, отрезал себе пальчик, а потом на поле Кащея кормил и пил парное молоко, а вот ты, «презренный городской житель», парного молока не нюхавший…
- Стоп-стоп-стоп! - Катя всполошилась не на шутку. – Что ты сделал?!
- … Ты идиот? – мне показалось, что она всхлипнула.
- А что здесь такого? У меня папа на этой же пилораме отрезал. И дядя. Это, можно сказать, семейное…
- Сиди дома! – почти заорала Катя. – Через час я у тебя, и попробуй только что-нибудь ещё себе отрезать – я тебе башку оторву!
- Ты ж через неделю собиралась…
Есть люди, по взгляду которых не трудно определить: болен ли чем-то или даже кем-то этот человек, мечтает ли о возвышенных чувствах или же о возвышении над чувствами. Так вот – я теперь такой же.
А в шкаф уже больше не хочется. И однажды я выдержал минут двадцать пустой болтовни соседки и не сбежал, сославшись на неотложные дела.
А вот чего мне хотелось бы, так это научиться резать хлеб без крошек…
Да ну, это не правда. Сказал так однажды Катьке, поржали и забыли. Но пришлось ей клятвенно пообещать, что теперь я её одну ночью в туалет не отпущу. Особенно после того, как бобры на реке загрызли пьяного Мазая.