Авторский рассказ + Биография

Я проснулся от страшной головной боли. И поташнивало.
Открыв глаза, обнаружил перед собой неровно крашеный белым потолок и оранжевый луч света на нем, по диагонали. Рассвет? Закат?
Попробовал повернуться на диване – все болело. Как один большой синяк. Но особенно – спина.
Не то чтобы ужас, наверное, ничего не сломано, но можно представить как, примерно, чувствует себя отбивная на второй день после молотка. Повертел глазами – маленькая комната, диван, в углу столик с двумя стульями, комод с древней видео-двойкой и три ряда таких же древних кассет на полках над ним. И книжный стеллаж во всю противоположную от окна стену.
Интересно, где я?
У дивана – еще стул, а на нем - пластиковая бутылка воды. И кружка.
У меня аж желудок свело – ужасно, ужасно хочется пить!

Кряхтя, повернулся на бок. Как же все болит, Господи!
Сосредоточился, закрыл глаза, сел на диване. Цветные звезды под веками, “вертолетики” в голове. Что со мной было, интересно? Что я такое пил вчера? Или не вчера? Похоже на страшное похмелье. И еще - как будто, меня переехало грузовиком, но аккуратно, без членовредительства.
Дышу, шевелюсь, крови нигде нет, вроде, конечности и другие органы - в должном количестве.
Руки вот – тянут к себе бутылку и кружку. Глаза наполняются слезами. Черт, больно же как шевелиться!
Пью, проливая воду на грудь. Полную кружку, в один присест.
Хорошо-то как! Господи, как хорошо! Много ли человеку надо для счастья? – еще кружечку.
И еще.

Наверное, я задремал. Когда снова открыл глаза – было темно, а на потолке – уже не солнце, а луч фонаря с улицы. Обстановка не изменилась. Те же, там же. Те же – это кто? Кто я? Там же – это где? Как я тут оказался? И почему никто не приходит? Вопросов больше чем ответов.
Проинспектировал самочувствие. Голова ватная, но не болит. Ручки-ножки, по-прежнему, желают покоя, но как-то уже щадяще. Поднял бутылку и попил, прямо из горлышка.
Пора дойти до окна, пожалуй. Хоть что-то попробовать понять.

Сжав зубы, преодолевая сполохи боли из разных частей меня, встал и выглянул за веселенькую, в голубой цветочек, занавеску. Глухой двор, огороженный деревянным забором, слева кусты, заваленные снегом по горло, справа – гараж, наверное. Деревянный сарай с большими воротами.
Двор аккуратно откопан, но по периметру – сугробы, чуть не в человеческий рост.
Зима, стало быть.
Под окном, такая же деревянная как все вокруг, будка и здоровенный лохматый пес, на цепи. Несколько овчаркообразный, но только мордой. Килограммов на восемьдесят детинушка. Очень возможно, что бабушка его согрешила с водолазом.
Смотрит с интересом в окно. Серьезно. Молчит, ничего не говорит.
- “Привет”- бормочу я со своей стороны стекла и поднимаю руку.
Пес гавкает разок в ответ, суровым басом, и слегка поливает сугроб, приподняв лапу.
Залезает в будку и ложится мордой к калитке. Хозяев ждать, надо полагать.

Мне бы вот, кстати, тоже в туалет не помешало, и еще как!
Пора расширять знакомство с этим миром. Наверное, не такой уж он опасный, если кто-то здесь ставит воду рядом с изголовьем неизвестного путника, прежде чем исчезнуть. Хотя, что мы можем уверенно утверждать? Может, местным жителям оный путник вполне себе знаком?
Выхожу в дверь – большая кухня. Скорее даже – комната с кухней в углу. Поперек – стол, одной стороной прикрепленный к стене, и пара лавок вдоль него. Удобно – ненормированные сидячие места. У стены – ноутбук, экран открыт, но темен. Спит.
За столом, ближе к окну - плита, мойка и шкафчики. “Встроенная кухня”, вспоминается.  Я такое знаю. Холодильник в углу. За окном – через невысокий забор из сетки и, опять, какие-то кусты – соседний дом с темными окнами. И еще фонарь, с параллельной улицы.

Туалет же!
Нахожу еще одну дверь, в коридор, нащупываю выключатель, лампочка вспыхивает, больно глазам. Щурюсь – слева прихожая, справа – он, родимый. И тут же – ванна.
Ванна – это хорошо. Откуда-то я это знаю. Мы с тобою встретимся! Но не сейчас.
Возвращаясь, выключаю свет. Фонарь за окном подсвечивает изрядно, да и, как выяснилось, в сумерках я прекрасно вижу. Иду на ближайшую лавку.
Присаживаюсь, навалившись на стол. Вздыхаю. Интересно, конечно.
Cпасибо что живой, но!
Дальше-то что? Где все? И – что со мной? Напилася я пьяна, не дойду я до дома…

Под локтем шуршит бумажка какая-то. Поднимаю, поворачиваю к свету - записка: “Митрич, если ты очнулся, бутеры в холодильнике, чай – на плите. Надеюсь, справишься. Слава.”
“Митрич”, надо полагать – я. Ну, хоть что-то. Пойду, поищу бутеры.

Когда на улице загремела цепь и раздался радостный гав, я так и сидел за столом, спиной к окну, лицом ко входу. Решил, что стану ждать хозяев тут. Хоть триста лет.
Бутерброды давно кончились, а чайник кипятку пошел уже второй. Катастрофический сушняк не прекращался, хотя и ослаб. Заварник был вполне подходящих размеров для подобных процедур.
За окном светало, но пока неуверенно.

Через некоторое время в конце коридора появился крепкий мужик, в толстых штанах, валенках, зимнем подшлемнике и с полушубком в руках. Глянул, улыбнулся узкими глазами: “О! Ты таки-ожил! Как самочувствие?”, и обратно исчез в прихожей. Я пробормотал вслед – “Жить буду.”
Слава (это был Слава, но узнал я об этом чуть позже) выглянул опять, переодетый полегче и сказал: “Сейчас я Пирата прогуляю и вернусь. Поставь чайник пока!”
Дверь хлопнула, потом калитка.
Я пополз ставить чайник.

Потом мы сидели на кухне, Слава варил макароны и сосиски и излагал историю моего появления на его диване.
- Я на тебя наткнулся по пути с работы. Тут есть народная тропа с моей автобазы, через снежный полигон… Снежный полигон – это такой здоровенный пустырь на краю города. Тут недалеко. Он на высоком берегу реки. Всю зиму туда свозят снег с улиц и складируют здоровенным грейдером, горою в два этажа. К весне всю поляну, как правило, забивают, а летом она сама тает и стекает в реку. Удобно и экономично.
Так вот, шел я со смены домой. Ну, утра нынче от ночи не отличаются, темно, звезды. Тишина. Иду это я, “Темную ночь” насвистываю. На полигоне два фонаря, да и те по краям. Но ходить удобно, снег там сгребают каждый день. И по времени - быстрее гораздо, чем вокруг, по улице.
И вот, иду это я вдоль этой двухэтажной снежной стены и вижу – торчит из стены голова. В красной, блин, шапочке! Сначала думал – примерещилось. Глаза поднимаю, а там до самого верха стены – зарубка в снегу. Вертикальный след, как от метеорита. Такой, знаешь, сугроб, разваленный пополам. И на нижнем конце этой, так сказать, зарубки – башка в дурацкой вязаной шапочке. В полуметре от земли.
Не знаю откуда ты туда свалился, самолеты у нас тут давно не летают, а вертолет есть, разве что, у спасателей, но вряд ли они так стали бы заморачиваться. Это ж какой травы надо накуриться?
Но, если б ты упал на метр ближе – был бы красный блин, в красной шапочке. Повезло тебе несказанно!
А еще повезло, что я как раз с работы шел. Потому что в этих джинсах и хилой курточке через час был бы ты – филе мороженое, а не живой человек. При нынешней погоде.

- В общем, протер я в глаза, поначалу, чтоб убедиться, что ты мне не мерещишься и решил проверить твой хладный труп на предмет извлечения. А сам думаю – что я потом ментам скажу, если это мертвяк? Но рою.
Откопал слегка, нашел руку  и стал тащить. Тут ты застонал и я понял, что живой.
Говорю – “Ты откуда тут, мужик? Как звать?”
Ты говоришь: “Митрич“
Я: “А я – Слава!”
Ты такой: “Слава!” И потом только бормотал непонятное, пока я тебя отрыл и до дому вел.
Надо отдать должное – шел ты своими ногами, хоть нести не пришлось.
Но тут – просто сознание потерял и рухнул в прихожей.
И двое суток лежал, в отрубе, пока я на смену не ушел.
Пришлось мне тут, в кухне, на лавках жить, как бомж.
Он улыбнулся.
- Бухлом ты не пах, кто такой – непонятно. Так что ни к ментам, ни в больницу я тебя отправлять не стал, проверял иногда, что дышишь. Ну и интересно же – может, расскажешь, как ты там оказался.

“Это вряд ли,  - говорю, - так далеко я еще не продвинулся. Я, честно сказать, даже не помню имени своего. “Митричем” меня, вроде бы, звал приятель один, в армии. Мы туда вместе попали из Ленинграда. Есть такой город – Ленинград? “
- Нету. Был раньше. Теперь Санкт-Петербург называется. Хотя вон, у нас, до сих пор Ленинградский проспект, вполне себе существует со времен советской власти.

- Ну вот. “Митрич”, соответственно, может быть и фамилией, типа сербской, и отчеством “Дмитриевич”. А может и вообще – прозвище студенческое?
А как я связан с Ленинградом-Санкт-Петербургом – еще один вопрос. Может и Ленинград и армия – это фантомные воспоминания.
Слава кивнул.
- Ладно, добрый молодец Митрич, пойду я поспать, пожалуй. С суток же.
А потом вместе подумаем, как дальше жить. Может, еще вспомнишь чего.
Ты наружу не ходи пока, вдруг потеряешься. Да и холодно там. Надо тебе одежду потеплей подобрать.

Ушел в комнату, повозился там на диване и затих.

Вечером сидели на кухне, доедали сосиски, с каким-то адски острым соусом. Было вкусно. Есть хотелось страшно и я просил добавки. И еще добавки.
Слава улыбался и доставал еще пачку сосисок. Или макарон. И заваривал еще чаю. Не жадничал.
Я давно должен был бы лопнуть, но - нет.
Он рассказал, что находимся мы в маленьком городе на берегу реки и огромного сибирского озера, что кроме большого железнодорожного узла иных заметных достопримечательностей тут нет. А в названиях улиц – следы бывшей цивилизации вполне о себе напоминают – Бамовская, Магистральная, 60 лет СССР…
Что сам он работает на автобазе, механиком, сутки через двое.
Что мама его умерла два года назад и это вот – ее дом, достался по наследству. Не слишком большой и слишком старый, со времен еще комсомольской стройки, но родной.
Что с женой Слава развелся год назад. Она живет с детьми тут недалеко, в пятиэтажке.
Отношения нормальные, дети большие уже.
Что нынешняя его подруга, рыжая веселая Катя, работает проводницей в пассажирских поездах и ездит аж до Санкт-Петербурга, надо же – совпадение. Сейчас как раз в рейсе.
Что пес под окном, по имени Пират, только с виду страшный, а так – залижет до смерти всякого встречного и поперечного, хотя, по специальной просьбе, может делать страшное лицо и пугать людей до полусмерти.
И никто не пытается лезть через забор.
Что отчество у него Жаргалович, не это ваше – Митрич! Жаргал – значит –“счастье”, хотя никакого такого счастья от папы ему не досталось. Да и вообще, отец исчез как-то слишком рано.
Зато достались узкие бурятские глаза, жесткие черные волосы, изрядно уже и седые и бурят-монгольская выносливость, которая часто выручала по сей день.
Что нынешний телевизор он не любит. Если хочется кино – есть интернет или старый видик на комоде с проверенными фильмами. Он рабочий, можно пользоваться.

Мне ему ответить было нечего, ибо прошлое было – сплошной туман. Пока, как я надеялся.
Договорились, что зваться я пока буду “Митрич”.
Ну надо же как-то человека называть.
А там посмотрим.
Потом Слава притащил от соседа матрас и устроил мне постель под книжным шкафом.

Утром я подружился с Пиратом. Потом мы сходили к месту моего “приземления”, чтобы “может, чего вспомнилось”, но снежная стена была чиста и прекрасна, никаких посторонних следов. За эти несколько дней, ее, конечно, достроили. Снег шел, что ни день и грузовики сюда сновали исправно полными. Так что, если там, где я упал, остались какие-то, например, документы – следовало забыть о них до конца лета, а, скорее – навсегда.
Слава показал мне, в порядке знакомства с местностью, пару ближайших магазинов и выдал две тысячи рублей “на всякий случай, мало ли что”, хоть я и отнекивался.

Я, по мере сил (болело все у меня еще изрядно) помогал грести снег в нашем дворе и это было в радость. Вообще, хотелось как-то размяться. Синяк во всю спину, а это был, реально - один большой синяк, начинал уже скорее не болеть, а чесаться.
Похоже, мой организм справлялся не хуже хваленого бурятского.
А вот ночами на меня накатывало.
Попытки толи вспомнить что-то, толи куда-то прорваться. Неприятно, мучительно и одинаково утомительно. Досыпал днем, отрубаясь минут на пятнадцать, где настигало.
Слава списывал это на процесс восстановления. Я – не спорил.

Перед очередным его выходом на смену я получил пульт от видика и, конечно, воспользовался.
Достал первую попавшуюся кассету и запустил. Это было старое кино про индейцев.
Хочется сказать – “кино из моего детства”, но знать бы – где то детство прошло?
Суровый и благородный Гойко Митич, побеждал злодеев, лихо скакал на коне и, без промаха попадал в цели что из лука, что из винчестера.
Прекрасное.
Я с увлечением посмотрел все фильмы подряд, что были на кассете, отлежал бока и решил поразмяться, погулять Пирата в соседнем лесу. Пират никогда не возражал прогуляться.
Вышли к деревьям, я спустил собаку с поводка и стал бродить вдоль дороги, дожидаясь его возвращения из сугробов, которые он радостно форсировал на пути к важным кустам, подлежащим непременному опрыскиванию.
“Митич. Гойко.  – думал я, - он же серб? Митич-Митрич, это же где-то рядом? Может, надо хотя бы проверить – не знаю ли я, например, сербского языка?” Митрич – это фамилия, отчество или ветром навеяло, пока в сугробе лежал?
Сказано – сделано.
Вернувшись, набрал в поисковике – “видео на сербском языке”. Потыкал. Послушал.
Ну – нет. Ничего, в общем, не понятно. Не родное. Грусть, наверное?
С другой стороны, я могу быть обрусевшим сербом.
Мало ли на большой родине обрусевших-кого-угодно? Немцев, шотландцев… и прочих шведов.
Не довод, в общем.

Еще через неделю такой жизни я затосковал.
Ночами я снился себе разными людьми. И весьма подробно. Мужчинами и женщинами. И детьми. Иногда – даже животными.
Ночью я просто жил чью-то чужую жизнь, вполне в контексте, зная “что было раньше” – про детство, отрочество, юность и так далее – вплоть до текущего момента.
Вот просто – засыпаю и… понеслось. При том, что свой нынешний “контекст” вспомнить мне так и не удавалось.
С утра я ходил задумчивый и по нескольку часов приходил в себя, прокручивая ночные события внутри текущей, Митричевой, жизни, пока они как-то не рассеивались и не теряли осязаемость.

Я напросился работать к Славе в подмастерья.
Во-первых, стыдно было жить за его счет взрослому мужику. (Это хорошо еще, что он один в доме, была б жена – выперла бы меня давно) Он же – не возражал против моего присутствия.
Во-вторых, но не в последних – воспоминания говорили мне, что руки занятые работой сильно помогают расслаблению взволнованной головы.
Отсутствие документов не позволяло устроиться на работу “по-настоящему”, но в мастерской всегда были “шабашки” за наличку и лишние рабочие руки – не лишние.
Оказалось, что эти их железяки, болты и гайки – вполне мне послушны, откуда-то знакомы и, в основном – понятны. Может, я работал механиком “в прошлой жизни”?
И, через некоторое время я, “как взрослый”, приходил на работу и без Славы, и даже начал копить заначку, потихонечку, не зная зачем.

А потом, случайно, я нашел и метод борьбы со своим “ночным мороком”.
Однажды утром я откопал старую толстую тетрадь на стеллаже и попросил у Славы ручку.
Сел, и стал писать, не задумываясь, все, что с ночи крутилось в голове и не давало мне жизни, обычно, до середины дня. Через некоторое время, слегка взмокший и чуть-чуть усталый, я был совершенно свободен. Чист аки младенец и пригоден к человеческой жизни.
А в тетрадке с клеенчатой серой обложкой появилось полторы страницы текста.
С тех пор такая тетрадь всегда где-то рядом.
И, кстати, вот это “краткое изложение моего появления в нашем мире” я тоже пишу в своей, последней, на сегодня, тетради.

Пришла весна. На ближайших сопках зацвел багульник, необыкновенно красиво.
Запахло мхом и молодыми лиственничными иголками. Солнце и раньше припекало, с теперь совсем распоясалось. Сугробы днем отекали, а ночью замерзали в ледышки. А потом – опять.
На майские мы со Славой, вместе со всей бригадой, пошли на берег озера, на шашлыки.
Где, под водочку и разные домашние маринады, бригада решила, что пора “нашему сыну полка”, то есть – мне  становиться опять человеком. Что – не дело человеку жить без имени и документов и что – пора пойти в органы и “объявить меня в розыск” или как там это называется.
И оформить как положено.
Жаргалыч мой, надо сказать, не рассказывал никому настоящую историю нашей встречи.
По его официальной версии – я был найден, без памяти, на углу Ленинградского проспекта и проспекта 60 лет СССР, у вокзала. Наверное – избитым и выброшенным из поезда.

Сказано – сделано.
После дня Победы мы со Славой пошли сдаваться в органы правопорядка.
Там были долгие нудные объяснения с хмурой (как сказать – девочкой-сержантом? – сержанткой?) он заполнил примерно тысячу бумажек, меня сфотографировали, сняли отпечатки пальцев и записали Славин адрес и телефон.
- Ждите, говорят. Это месяца три или даже больше.
Если только не найдется кто-то, пропавший в поездах, на момент его появления у вас.
- И, кстати, если он окажется рецидивист в розыске – не обижайтесь.
Мы обещали не обижаться. И пошли ждать. В дом на уже родной Магистральной улице.

Долго ли, коротко ли, пришел август.
Никто не позвонил.
Слава ржал: “Ну, по крайней мере ты не рецидивист! Иначе бы давно был скручен и нахлобучен!”
Смешно. Да.
В середине месяца мы были у нашей знакомой, сержанта.
Оказалось – зовут ее  - Света, на дверной табличке было написано “Инспектор с-т.Курская Светлана Евгеньевна”, и не такая уж она хмурая.
- По вам ничего не найдено. Ни по уголовной части, ни среди пропавших.
Нет похожих среди разыскиваемых. Надо еще подождать, это может быть долго.
Слава заныл, прямо как второгодник на классном часе: ”Ну Светлана Евгеньевнаа… человек уже полгода живет без документов. Как жить взрослому человеку без бумажки, ну сами посудите!?
Нельзя ли как-то это… - и, понизив голос, - попроще решить?”
- нельзя, к сожалению, - отвечает Светлана Евгеньевна. И прощается.
И смотрит на меня, задумчиво так.

А вечером зазвонил Славин мобильник.
Он поднял, слегка округлил глаза, послушал, сказал – “Да, мы придем.” И дал отбой.
- Загадочно, - говорит.
И, подумав, - любое приключение должно с чего-нибуть начаться.
Вставайте, граф, нас ждут великие дела!
Я изобразил вопросительное лицо.
- Звонила Света-сержант. Говорит, что знает способ решить наш вопрос, но это не телефонный разговор. Пошли, мало времени!

Нынче в каждом городе, от Брюсселя, до Владивостока обязательно есть “Чайхана”. Или “Чайхона”. В зависимости от национальности хозяина и склонностей дизайнеров.
Минут через двадцать мы сидели  рядом, на красном диванчике в “Чайхане”, и, натурально, пили чай без ничего.
“Чай - чтоб не привлекать внимания” пояснил Слава, известный в узких кругах конспиратор.
Сидели в углу,  лицом ко входу, под колонкой, из которой неслось что-то несусветно старинное из группы “Руки вверх!”
Минут через десять вошла Света.
Света сегодня была – ого-го! Не то, что вчерашняя Света.
Каблуки, макияж,  джинсы в облипочку и маечка с хорошим таким декольте – от былого сержанта не осталось и следа.
Покрутила головой и двинулась к нам походкою модели.
Мы встречали ее перекрестием взглядов и одинаково глупыми улыбками, кажется.

Сержант присела напротив нас и, без предисловий изложила:
- Можно  сделать паспорт, российский, настоящий. Будет работать всю оставшуюся жизнь, при вашем возрасте. И посмотрела на меня. Интересно?
Мы со Славой молча кивнули в такт. Близнецы-братья.
- Стоить будет вот так. – достала из заднего кармана стикер с цифрой, написанной карандашом и подвинула по столу в нашу сторону.
Я хмыкнул, - это мне полгода не есть.
Слава почесал пальцем переносицу и спросил: “Насколько надежно? Когда получим?”
- Надежно, проверено. Недели через две-три. – серьезно ответила барышня, по пунктам, - если согласны – завтра, здесь же, в такое же время к вам подойдет человек. Скажет – от меня. От вас – деньги, фото  на паспорт, дата и место рождения, фамилия, имя, отчество. Прописка будет Иркутская, тоже настоящая.
Прописка добила окончательно.
Я посмотрел на Славу. Слава, подумав минуту, сказал: “Хорошо, мы согласны.”
- Ок, - сказала Света, и поднялась.
Махнула этак ручкой плавненько, типа попрощалась, и двинулась к выходу, притягивая взгляды этими своими задними карманами.
- Денег я дам. Отдашь потом. – сказал Слава. Я кивнул.
И мы допили чай.

По дороге домой решили, что без бутылки тут не подготовиться. Взяли пару сухого красного, закуски разной, мяса и овощей. Вечер обещал быть долгим.
- Катю надо позвать, - говорит мой товарищ по интригам. – это вам не шутки, вот так сесть и придумать живого человека. Две головы хорошо, а три – лучше. Тем более, что ей одной я рассказал, как, на самом деле, тебя нашел. И она не смеялась.
- Эвона как… - протянул я, - ну, звони!

Еще через час я жарил мясо, Катя резала салат, а Слава открыв разные банки и нарезки, разливал по второму разу в мамины хрустальные бокалы, извлеченные, по такому случаю, с антресолей.
-  Кто ты, человек?!  - пафосно восклицал он, обращаясь ко мне – загадочный марсианин ,или американский шпион?!  Впрочем… был бы ты шпион, документы бы у тебя были такие, что не подкопаешься.  Предлагаю, коллеги, составить краткое описание объекта, коий будет поименован и зарегистрирован! Начну - я! – и потянулся к нам бокалом.
Чокнулись втроем. Отпили.  И он приступил:
- Мужчина. Возраст… около полтинника, плюс-минус… лет пять, в зависимости от сохранности организма, генов и т.п. о чем нам неведомо. Выглядит – ничего, но щетина  седая, когда на морде отрастает.
- И, там где отрастает на башке! – улыбнулась Катя и провела теплой сухой ладошкой по моему бритому черепу.
Слава продолжил:
- Рост – средний, ближе к невысокому. Телосложение… среднее. Возможно даже где-то там, под поверхностью, есть кубики пресса, ибо я сам видел, как в прошлом месяце он перетащил в боксе с места на место двигатель, килограммов на сто, хотя и громко кряхтя. Не спортсмен, но – мог быть раньше. Когда-то очень давно. - Тут он ухмыльнулся.

- Дальше: белый, гетеросексуальный… вероисповедание… поглядел на меня вопросительно.
- Ну, если считать меня сербом, вероятно – православный – задумчиво ответил я, -
но в церкви я, в этой жизни, не был.
- “В этой жизни” – отдает буддизмом каким-то! Буддизм мы тут любим и уважаем, но ты – явно не из наших. Записываю: сочувствующий православию.
- Что еще? – русский? Хорошо – серб русскоязычный? Это оставим пока.
Во владении другими языками  - не замечен.
Я кивнул.
Он: - Не женат… Детей не имеет… родственники за границей?  -  и смотрит, серьезно так.
- Да тьфу на тебя! – говорю.
Ржет и заявляет : Пишем – по родственниками – данных нет! Я – все! Теперь ты, Кать.
И потянулся за тарелкой с истекающим соком поджаристым куском.

Катя теперь сидела на стуле, между нами, нога на ногу и, побалтывая периодически вино в бокале плавными движениями, иногда отпивала. Закусывала оливками.
Прищурилась на меня, изучающее. Начала:
- Ну что… красавцем его не назовешь, без обид. Мог бы быть шпионом, да. Сливался бы с толпой, если бы не походка. Походка характерная, видна издалека. Но не дает нам никаких сведений.
Характер – толи Швейк, толи Шрек… особенно когда решает включить солдатский юмор, с окончанием на гы-гы-гы. Но это он придуривается… на Шрека ведь даже и похож слегка, да? – повернулась к Славе.
Тот, увлеченный мясом, кивнул: – только не зеленый!
Она продолжила: - речь правильная, богатая. Начитан, наверное… да и сейчас книжку любит полистать, как мы знаем. Образование, наверное, высшее… теоретически.
Пожрать любит, но и приготовить  - весьма способен. Говна всякого, типа Макдака, не ест никогда, хотя может. Может, был поваром?
Помолчала. - Ерундой мы какой-то занимаемся, ребята. Нам надо просто придумать как его звать и дату рождения.

Слава разлил остаток бутылки по бокалам, макнул кусочек мяса в соус, взмахнул вилкой, по-дирижерски, и важно произнес:
- а не выслушать ли нам теперь начальника транспортного цеха?
- Чего? – сказал я, удивленно.
Катя улыбалась.
- Не обращай внимания, - сказал он, - докладывай, какие у тебя-то предложения, по нашей кандидатуре?

Я задумался:
- Полагаю, дату рождения надо выбрать просто рандомазером. Найдем в интернете какой-нибудь…
Место рождения – может, Ленинград? Если я оттуда ушел в армию, значит был прописан.
Родился? Учился? Может, у меня там родня? Жил у них?
Хотя этот вот город мне тоже кажется иногда знакомым. Но тут, вспоминаются, скорее, окрестные сопки, чем, скажем, улицы. Может, не зря я именно здесь… оказался?
Но Ленинград кажется вернее.

Слава подтянул к себе ноутбук, поклацал и заявил:
- Ставлю в рандомайзере годы, чтоб возраст был от 45 до 55. Вот! Сюда жмакни, своя рука – владыка!
Я жмакнул. Получилось – 1969. Вращающиеся цифра 6-9. Ну, хорошо.

- Месяц пусть будет седьмой,  - сказал я, - счастливая цифра.
Они вместе кивнули.
Наш узкоглазый оракул вводил: “выбрать случайную цифру из 1-31”.
- Жмакай опять и – да будешь ты рожден! – говорит – берет мой палец и тычет в кнопку Enter.
- 16

- Шестнадцать, – говорит Катя – это два в четвертой степени, а еще – четыре на четыре…
А ты знаешь, что у японцев “четыре” и “смерть” – один и тот же иероглиф?
- “минус на минус дает плюс”!“смерть на смерть” – дает – “вах, какая жизнь”! – весело смеясь, врывается в этот философский диспут наш задорный друг и тянется долить по бокалам.

Потом, уже серьезно, объявляет:
- Осталось тебе имя выбрать! Самому. Редкая возможность для человека. Обычно люди узнают свое имя от других и сами не помнят – как оно появилось. Или, например, принимая постриг в монахи. Отрекаясь от себя бывшего – получают новое имя.
На твой случай похоже, некоторым образом.

- Знаешь, я, конечно, об этом думал, и не раз. Но без фанатизма, сам понимаешь…
Я привык уже откликаться на “Митрича”. И считать себя сербом – улыбаюсь.
И в первые дни, по прибытии, помнишь, я полюбил кино про индейцев, с Гойко Митичем.
Он там такой… как надо – суров и справедлив.
Тогда еще подумал: - интересно – Митич-Митрич – похожее.
Порылся потом в интернете, есть такое славянское имя – Гайко.  Значит – “воин, защитник” Доброе. “Гайко Митрич”,  -  как думаете, звучит? И будет напоминанием о бесчисленных гайках в мехколонне – улыбаюсь.
Друзья поглядели с уважением:
- Звучит. Заметано! Осталось придумать отчество. Без отчества  - паспорт – не паспорт.
- Так это проще простого, - говорю – Дмитриевич. Чтоб уж не путаться.
Гайко Дмитриевич Митрич.
Гайко Митрич, проще говоря.

отрывок из романа Тамары Шелест "Рождённый выжить"

Второе лето пришлось скрываться в лесу уже без коня. Воронка продали. Брат Ваня выдал мне курковой пистолет. Очень старинный, от прадеда остался. Наверное, ещё в войне с Наполеоном принимал участие. Пистолет заряжался самодельными  свинцовыми пулями. Был ещё один пистолет короткий, как обыкновенный наган. Его специально для меня сделал дядя Ефим из Осиновки. Он заряжался патронами тридцать второго калибра, хотя его можно было заряжать и дробью. Дядя Селевёрст отковал кинжал, похожий на клинок. Таким образом, я вооружился, как говорится, до зубов и стал похож на бандита с большой дороги. Теперь мне никто не страшен: ни зверь, ни человек!

Как и в прошлом году, с утра пораньше, когда  все ещё спят, я  уходил в глубь леса. В этот раз прятаться пришлось на дереве. Там меньше комаров, далеко видно, да и трудно  заметить меня в вышине среди веток. Ночью скрывался в деревне в разных местах: в хлеву, амбаре, бане, под крышей. Оружие придавало мне уверенность, с ним я никого не боялся.

Однажды, сижу под крышей и вижу: идёт по улице самый ярый враг деревни и личный мой враг Данил Чернов. Взял я его на мушку, взвёл курок. Уже хотел нажать на спусковой крючок и выстрелить. Думал: «Убью, гада!!!» Но вспомнил историю о кирпичах. Опять ведь многих невинных людей арестуют и посадят из-за меня.
Вечером захотелось мне расспросить друга детства Мишку, что делается в деревне, какая обстановка, что говорят? Он явился под ночь.
– Люди узнали, что ты опять где-то недалеко и скрываешься, – сказал Мишан, удобно развалившись на сене и, подставив свою руку под подбородок.
– Ничего! У меня теперь оружие есть, пусть только кто сунется. Стрелять буду, живым не дамся!
– Да ну! Покажи.
Я вытащил из сена припрятанные пистолеты и кинжал. У Мишки сразу загорелись глаза.
– Дай пострелять!
– Это не игрушка. Просто так стрелять нельзя.
– Ну ладно, не жадничай, давай хоть разок стрельнём? – уговаривал он.
Я согласился по разу выстрелить. Заодно надо было проверить боевую готовность оружия.
Ночью вышли на окраину, поднялись на увал. Выстрелили пару раз и другим путём вернулись домой. Эхо от выстрелов дошло до деревни. Ночью слышимость отменная. В деревне поднялся переполох. Активисты (колхозники активно участвующие в раскулачивании) бросились прятаться по углам, кто куда смог. Одна семейка активистов забегала по двору. Хозяин кричит:
– Девки, прячьтесь в погреб!
В селе жил старик Максим Артамонов (по кличке Артамон) бывалый солдат, участвовал в Японской войне и Первой мировой. Он всегда начинал говорить со слова «знысь». Услышав наши выстрелы, он сделал вывод:
– Знысь, выстрелы произведены с боевой винтовки.
После его заключения по хатам пошла гулять молва: «Пришли бандиты и будут убивать всех без разбору!» А Артамон продолжал наводить страх на деревню:
- Знысь, варфоломеевская ночь пришла!
И сам спрятался в амбар. Активисты подумали, что кулаки банду сколотили, пришли их отстреливать и мстить. Потом кое-как угомонились и решили, что, видимо, какие-то охотники ночью стреляли в волков.

Наши деревенские девчата обычно летом спали в амбаре, завозне или просто под крышей на сене с подружками вдвоём или втроём. Иногда к ним присоединялись парни. Сидели, болтали, а то и засыпали там же до утра. Это не считалось зазорным, так как в близкие отношения никто не вступал. Я договорился с двоюродными сёстрами, что приду сегодня ночевать в амбар. Вечером вышел из леса да прямиком к ним. Было темно, но молодёжь ещё гуляла по деревне. Девчата зашли в амбар и закрылись. Я сел неподалёку в огороде в тёмном углу и ждал часа, чтобы незаметно проскочить к сёстрам. Но тут к амбару подошли два парня и стали стучать.
– Девчата, откройте. Это мы, Петька с Матвеем, пришли.
– Нет, ребята, мы уже спим, идите домой.
Расстроенные парни отошли от амбара. А я надумал их пугнуть. В моих руках была палка длиной около метра. Я бросил эту палку им под ноги. Они не испугались, но остановились.
– Кто это, чёрт подери, там скрывается? – они старательно вглядывались в тёмный угол, пытаясь увидеть наглеца.
Тут я встал во весь свой рост. Из-под полы выхватил кинжал (саблю) и взмахнул ею. Кинжал при свете луны сверкнул, словно молния, и парни с криками «Помогите!» дали дёру. А я ушёл в лес,  не стал в амбар заходить. Кто знает, может, они приведут своих друзей на это место разобраться с неизвестным хулиганом.

На следующий день я встретился с Андреем и рассказал историю, как пошутил над ребятами. А он сообщил, что эти парни собрали восемь человек взрослых мужчин и пошли к месту, где видели блеск сабли. Они убедительно начали рассказывать им:
– Мы видели здесь двух лохматых бандитов. Их глаза сверкали злобой. Точно головорезы! Они обвешаны гранатами, винтовками, обрезами и саблями. Мы их испугались и убежали.
Пошёл слух, что в деревне появились бандиты, ходят по ночам и нападают на людей. Дошло до того, что при наступлении темноты сельчане стали боялись выходить на улицу. Приезжал наряд милиции, искали банду. Обыскивали всех и всё, в том числе и наш двор, но, так никого не обнаружив, уехали.

Любили мы с Мишаном шутить, чего греха таить. Хлебом не корми, только дай разыграть кого-нибудь. Однажды захотелось нам напугать пастухов-подростков, которые пасут по ночам рабочих лошадей. Собираются они по шесть человек и обязательно крадут в деревне куриц, яйца, картошку. Краденых куриц две штуки, а то и три оборачивают тряпкой и закапывают глубоко в землю. На этом месте разводят костёр и через два часа курицы готовы. И вот мы решили отнять у них это лакомство. Их лошади паслись на лугу вблизи речки, мы разделись на противоположном берегу, бросились в воду и с воем и визгом начали верещать нечеловеческими голосами. Пастухи эти со страху убежали в деревню, бросили и коней, и свою добычу. В деревне опять появились слухи, но уже другие, что ночью пастухи увидели чертей, которые кричали страшными голосами.
– Знысь, конец света близок, – объявил дед Артамон, услышав их рассказ.
Народ всё ждал варфоломеевскую ночь, которую обещал дед, вот все и поверили в чертей и в конец света.

Скрываясь в лесу, я подолгу сидел на дереве, словно птица. На соседней кедровой сосне свила гнездо кедровка. Она прилетала и кормила своих птенцов, а иногда смотрела на меня, видимо, соображая, что я за птица. А мне было и смешно и грешно. Сижу, как орёл с подрезанными крыльями, один-одинёшенек, полететь бы, да крыльев нет. Из дупла соседнего дуба виднелись жёлтые глаза совы. Как только стемнеет, она вылетала из своего убежища на охоту, а я возвращался в деревню на ночёвку.

Частенько приходилось размышлять о своей судьбе. Как так случилось, что жизнь убрала меня с дороги, оставив на обочине? Я стал своей тенью. Ускользающей тенью, которую нельзя поймать и на которую невозможно надеть кандалы. Вспомнил Макара, беглого каторжанина. Всего несколько лет прошло с той встречи. Теперь и мне пришлось влезть в его шкуру и познать долю беглеца, убегающего от неволи. «Но Макар был один на один с судьбой, а у меня есть родные, друзья они поддержат, спасут от голода, – и, утешая себя, я пришёл к выводу: - Что ни говори, я везучий! Отец и его братья остались там, в пекле неволи, где мается тело и душа, где каждый день может стать последним, а я вот как никак живой и на свободе».

По вечерам в деревне, бывало, подползу поближе к месту, где собираются парни, девчата, играет гармонь, а я прячусь в укромном месте и слушаю их разговоры и смех. Сердце от волнения и обиды стучит так, что за метр слышно, и снова неприятные чувства начинают одолевать меня: «За что такая участь выпала на мою долю? В чём я виноват, что живу, как загнанный зверь, да людей пугаю?» Неудовлетворённость нелегальным положением росла во мне с каждым днём и однажды в лесу, когда я был уже в полном отчаянии, ко мне пришли страшные мысли: «Э-эхх! Да разве это жизнь?! Нужна ли мне такая жизнь? А может, покончить с ней и со своей тенью разом, словно и не было меня?» Я взглянул на верёвку и вниз под дерево, на котором сидел, прикинул, как уйти от всех проблем…

Нет! Не смогу. Я же так молод и не жил ещё. Выстою, вытерплю, я сильный и главное: живой, а значит, есть будущее. Подумав о своей горькой участи,  твёрдо решил: во что бы то ни стало выжить и не сдаваться!
Ведь как устроен человек! Только недавно я мог погибнуть, только недавно радовался, что спасся. А теперь это спасение не в радость. К сожалению, никуда не деться от истины: больше жизни человеку нужна свобода! Без неё он не живёт, а существует.  Я привязал себя верёвками к стволу дерева, чтобы не упасть, и уснул. Во сне вижу: будто сижу за закрытой дверью. Кто-то сильно стучится в неё и начинает дёргать. Держу её крепко, но она открывается, и я падаю в море. Долго плыву и, наконец, очутился на берегу, мокрый и замёрзший… Тут я проснулся. Надо мной идёт дождь, гремит гром, сверкают молнии. Сижу на дереве весь промокший и продрогший. Пришлось быстро слезть и бежать в деревню греться.

В один июльский день сидел я под деревом, ни о чём не думал. К этому времени передумал уже всё и обо всём. Вдруг зашуршали ветки, хрустнули под чьими-то тяжёлыми ногами. Я быстро забрался на дерево. Смотрю, а это медведь! Идёт, обнюхивает землю, ищет корм. Подошёл к сосне и, видать, почуял меня. Поднял морду и громко заревел. Сижу и думаю: сейчас полезет, придётся стрелять. Но тут что-то спугнуло его, и он убежал. Я увидел сквозь ветки двух охотников. Узнал дядю Степана и его сына Егора из нашей деревни. Они как раз проходили мимо и спугнули зверя.

Так сменялись дни и ночи, время шло. Как-то в деревню приехали трое уполномоченных. В это время я сидел в хлеву и играл с маленьким барашком. Мачеха узнала об их приезде и предупредила меня:
– Мишка, беги в лес. Уполномоченные приехали, видать, тебя ищут.
Она всучила мне еды на два дня, и я ушёл. Пошел сразу в берёзовую рощу, нашёл густые заросли ельника, сел и, разложив своё оружие, стал его чистить. На минуту отвлёкся от этого занятия и вдруг увидел, что в моём направлении движутся три фигуры с ружьями наперевес. Это были те самые уполномоченные. Один из них пошёл влево, другой направо, а третий двигался в моём направлении. «Это облава!» – испугался я.  И в этот момент твёрдо решил: «Если подойдут ко мне, буду стрелять первым, терять мне нечего!». Руки мои дрожали от волнения. Того и гляди палец дёрнется и нажмёт на курок. Но уполномоченный, который шёл прямо на меня, неожиданно свернул влево, в густой ельник не пошёл. Все трое стали удаляться в глубь леса. Опасность миновала. Я решил, что они пошли искать меня в лесу и отправился в сторону деревни. Прошёл по лощинке, кустарникам, пробрался к мосту через ручей, забрался между перегонов и пролежал там дотемна. Дело было к осени. К вечеру пошёл дождь, и я промок основательно. Долго трясся от холода, но ждал темноты.

Вечером по мосту пошли люди и скот. А я лежал и дрожал, как подбитая птица с мокрыми крыльями, дожидался, когда все исчезнут в своих домах, и уже поздно ночью забрался в нашу баню, стоявшую под горой возле речки. В дом заходить нельзя, возможно, засада. Просидел в бане до восхода солнца. Уснуть не мог, боялся проспать рассвет, а то потом не выбраться. Как начало светлеть, поднялся на гору и залез в хлев моего двоюродного брата Фёдора. Рано утром его жена вышла доить корову, увидев меня, она испугалась.
– Мишка! Откуда ты взялся?
Я рассказал ей свою историю и попросил сходить к мачехе и узнать, ищут меня или нет. Через некоторое время она вернулась и сообщила, что уполномоченные приезжали на охоту за рябчиками.

После этого дня я сильно заболел, простыл основательно. Болел две недели. По ночам меня водили в баню, натирали разными травами и жирами. Насилу окреп и ушёл опять в лес.
Наступила середина сентября. Тёплые дни были на исходе. В один из таких дней пошёл я на болото за клюквой. Иду, опасаюсь: не попасться бы кому на глаза. Вскоре резко похолодало, и на болото опустился туман. Не видно, куда идти, но всё равно иду, не останавливаюсь. И тут случайно наступил на топь. Она стала тянуть меня вниз. Я начал лихорадочно соображать, за что зацепится. Озираюсь, видимости нет. Рядом со мной трава и мелкие кустики. Квакают лягушки, слышатся трубные звуки выпи и урчание козодоя. Сквозь туман еле разглядел поваленную берёзу. Изо всех сил стал тянуться к ней, но достать не мог. Ну, думаю, пропаду здесь ни за что, и никто не узнает, где мои кости лежат. От отчаяния стал звать на помощь:
– Помогите!!!
Мне стало уже всё равно, что меня могут узнать и сдать милиции. Лишь бы выбраться из болота, а там будь что будет! Люди часто ходят сюда за клюквой. Наверняка кто-то да услышит. Страх сковывал тело, а неведомая сила тянула вниз. Вдруг у ног я почувствовал что-то твёрдое. Опустил руку прямо в тину к ногам и нащупал толстую ветку. Она тянулась к упавшей берёзё. Схватившись обеими руками за ветку, я стал подтягиваться к суше. Но ноги словно приросли. Топь не хотела отдавать добычу. Превозмогая её сопротивление, мне всё-таки удалось вырваться из смертельных болотных объятий…

Наконец я вылез… и долго лежал, приходя в себя, собирая последние силы, чтобы уйти отсюда и высушиться. Недалеко от этого места находилась охотничья заимка. Она была ближе, чем деревня, и я пошел к ней. Начало темнеть. Через час дошёл до заимки. Продрог до костей. Хорошо, что там никого не было. Вошёл, зажёг лучину и огонь в печи. Нашёл чью-то рубаху, сменил одежду и согрелся. Снял с верёвки сушёную рыбу, достал из железного ящика сухари и стал грызть. Вода в бочке оказалась затхлой, пришлось выйти к колодцу. В лесу уже стемнело, ничего не видно. Надо мной ухает филин, будто смеётся. И эхо его жуткого дьявольского смеха разносится по всему лесу. Где-то отчаянно воют волки...

Полный текст в Литрес
https://www.litres.ru/tamara-shelest/rozhdennyy-vyzhit/

«РОЖДЁННЫЙ ВЫЖИТЬ» – биографический роман. В его основу легли подлинные биографические записки героя книги. Вместе с ним мы окунёмся в самую трудную эпоху – первую половину двадцатого века, эпоху становления Советского государства. Окажемся в самом сердце Сибири, увидим её красоту, почувствуем её запахи. Пройдём через все преграды, стоявшие на жизненном пути простого деревенского парня с сибирским характером из глухого таёжного края, записки которого фактически являются свидетельством того времени. Нас ждут приключения и испытания, смех и слёзы. Мы перенесёмся из Сибири на Урал, побываем на Севере, уедем на Дальний Восток, увидим Среднюю Азию, пройдём через горнила второй Мировой войны.
Имя главного героя подлинное.

Сами леса Лордерона прошептали мне это имя – Артас…

Кхм, прошу прощения, что-то мы в другую степь уходим, однако параллели в образах падшего принца и последнего царя греческого мира явно прослеживаются.

В предыдущей части Понтийского цикла мы подробно рассмотрели рождение и становление Понта как одного из сильнейших государств своего времени. Несколько поколений царей строили могущество державы при помощи изворотливой внешней политики. Митридат Эвергет, готовившийся воевать с Римом, пал жертвой интриг. Его сын убит горем, но во взгляде матери юнец видит злое торжество, что же ждёт наследника Понта?

Нырнем чуть глубже в прошлое. На дворе 132 г. до н.э., Синопа. Темноту черноморской ночи озаряет небесный огонь – комета, предвестившая рождение наследника престола. Мальчику дали династическое имя – Митридат, что означает «данный Митрой». Митра – бог Солнца, Милости и Света у древних персов. В восточных верованиях комета считалась счастливым явлением, символом надежды. В противовес выступали представления о небесном огне как о вестнике страшных несчастий у западного мира. Весьма иронично, учитывая сплав западной и восточной культуры в Понте.

Детство будущего правителя Понтийского царства овеяно легендами. Не мудрено, ведь ещё до рождения Митридата Евпатора в народе жила вера в пророчество о царе-освободителе. Окрылившийся после победы над Карфагеном Рим воспринимался соседями как чванливый выскочка.

К 130-м годам до н.э. римляне установили свою власть над почти всей территорией западного Средиземноморья. В отношениях с Республикой было 3 пути:

1) Подчиниться сразу и стать новой провинцией – вариант для лохов, у которых нет возможности и желания оказать сопротивление;

2) Оказать сопротивление и навлечь на своих людей тяготы войны, голода, эпидемий… Скорее всего, закончится победой Рима и обращением жителей покоренных земель в рабство;

3) Стать «другом и союзником римского народа» – вступить в НАТО Римский политический блок. Это означает по первому требованию снабжать армию Республики подкреплениями, провиантом, квартировать солдат на зимний постой. Попытка противиться расценивается как измена со всеми вытекающими последствиями. В обмен ваше государство получит надежную римскую крышу. По крайней мере до тех пор, пока у ребят в тогах вновь не проснется аппетит…

Поэтому ещё до рождения у Митридата скопилось определенное количество поклонников. Впоследствии, уже после прихода к власти, царь установил настоящий культ своей личности. Говорили, например, что в младенческом возрасте в колыбель царя ударила молния, ребенок остался цел и невредим, а произошедшее списали на благословление самого Зевса. Царь активно распространял этот миф, дабы утвердить свое божественное происхождение. Часто он сравнивал себя с героями преданий Персии и Эллады, такими как Геракл и Ясон.

Легенды легендами, однако отец взаправду обеспечил звездному сыну лучшее образование своего времени. С детских лет Митридат совместно с другими детьми из знатнейших семей Понта обучался верховой езде, стрельбе из лука, управлению колесницей. Заучивал наизусть «Илиаду» и упражнялся в ораторском искусстве. А особенно мальчику нравилась наука токсикология. Черноморские земли – это настоящий край изобилия лекарственных и ядовитых растений, редких минералов, применяемых в химии. Парень быстро подметил, что одно и тоже вещество в разных дозировках может быть как медикаментом, так и ядом. И не гнушался ставить опыты на братьях наших меньших. Вероятно, это увлечение спасло мальцу жизнь во время будущих покушений.

Наследник престола сопровождал отца на званных приемах. Наваристый бульон из наций, проживающих в Понтийском царстве, обеспечил пацану знание иностранных языков – Митридат свободно владел персидским, греческим, латынью. Обладал он и глубокими познаниями в географии, истории, мифологии и военном деле.

Известно, что для юного царя Александр Македонский и Кир Великий, основатель Персидской империи, были кумирами, и он старался подражать им. Мальчик в мельчайших подробностях знал историю и Ганнибала Барки – врага Рима под №1, погибшего за 50 лет до рождения нашего героя. Но наиболее сильное впечатление на Митридата произвело событие, которое он застал лично, — антиримское восстание Аристоника в соседнем греческом государстве Пергаме. А дело было так.

Правитель полиса Пергама — царь Аттал III — был человеком своеобразным. Вместо государственных дел он предпочитал заниматься ботаникой в своем саду, носил простую одежду, не устраивал симпозиумов. А как говорил Антон Павлович Чехов: «Если человек не курит и не пьет, поневоле задумаешься, уж не сволочь ли он?». Злые языки поговаривали, что владыка Пергамского царства перетравил всю свою семью и сошел с ума. Вопрос сумасшествия Аттала весьма спорный и заслуживает отдельного разговора. Сейчас нам важно то, что этот античный хиппи умер не своей смертью, а его завещание шокировало родственников. В нем черным по белому было прописано: «Отдать ВСЁ Римской республике»…

Брат несвоевременно почившего монарха, Аристоник, немедленно поднял восстание против Рима. Началась война, греческие полисы, по своему обыкновению, разделились на 2 лагеря: один в поддержку восставших, второй — римлян. Мятежники собрали могучий флот, но в сражении при Кимах потерпели разгромное поражение от сил Республики. Аристоник сбежал, казалось бы — всё кончено…

Но не тут-то было. Лидер повстанцев ушел в Центральную Анатолию (центр современной Турции) и основал там город Гелиополь — «город солнца». Все граждане полиса объявлялись свободными независимо от своего происхождения, все долговые обязательства отменялись. Жители обладали равными правами. Фактически, Аристоник создал первую коммуну, а ее члены назвали себя «гелиополитами».

Римлянам существование такого государства изрядно подпортило настроение. Не удивительно, ведь в те годы рабы составляли 20% населения Республики, каждый пятый человек. Интересно, что же эти люди будут делать, когда узнают о волшебной стране, где все невольники обретают свободу?

Гелиополь был взят в осаду, но стойко держал удар. Аристонику удалось нанести римлянам несколько поражений. Тогда консул Маний Аквилий пошел на хитрость. По его приказу ночью римляне отравили колодцы и канализацию города. Люди умирали от яда прямо на улицах, даже в Риме не одобрили такую тактику, сочтя ее бесчестной. В конечном итоге Город Солнца был разрушен, жители проданы в рабство, а античный «коммунист» сложил свою голову в Туллианской тюрьме.

Несомненно, Митридату, которому на момент этих драматических событий было 6-7 лет, крепко засела в голову повесть об отважном борце за свободу от произвола Рима. Стратегия освобождения рабов стала одной из его любимых.

Царевич рос, креп и набирался знаний об устройстве государственных дел. На смену счастливому детству пришла пора отрочества, начавшаяся с убийства отца… Престол унаследовал сам Митридат и его младший брат с таким же именем. Регентом при малолетних правителях назначили их мать, царицу Лаодику. С этих пор спокойное житье нашего героя завершилось. На мальчика было совершено несколько покушений, его пытались отравить, давали диких лошадей во время упражнений в верховой езде. Юноша смог справиться с трудностями, однако на всю жизнь приобрел хроническую паранойю и спал с кинжалом под подушкой.

Лаодика, очевидно, стремилась избавиться от неугодного сына и брала пример со своей коллеги из соседней страны Каппадокии. Та, дабы подольше посидеть на троне, по очереди отравила 5 сыновей. В целом практика убийства детей для продления собственных полномочий не была чем-то шокирующим в то время. Абсолютная власть развращает абсолютно…

Митридат, всерьез опасаясь за свою жизнь, принял решение бежать из Понта. Вместе со своими друзьями детства он разработал план, согласно которому юный царь в сопровождении свиты отправлялся на охоту, с которой им не суждено было вернуться. Отрезок жизни Евпатора от его добровольного изгнания и до возвращения на Понтийский престол – самая таинственная часть биографии последнего великого греческого царя.

По рассказу римского историка Юстина и обрывочным сведениям более поздних биографов можно составить следующую картину. Митридат скрывался в горах и лесах Понта. Добывал пропитание охотой и собирательством, сражался с дикими зверьми. Со своей свитой царь познал все тяготы жизни собственных подданых. Они видели и труд деревенских жителей, и гибель рабов на рудниках от испарений мышьяка. Побывали пацаны и у диких племен, проживающих на побережье Черного моря, от чьих набегов страдали местные жители. В конечном итоге юноша нашел убежище у царя Малой Армении Антипатра. У старика не было наследника, а потому он принял изгнанников под свое покровительство.

Из Малой Армении Митридат стал готовить фундамент для своего возвращения на Родину. Понтийский двор раскололся на 2 части, царицу Лаодику волновали лишь развлечения, о благополучии державы дама не беспокоилась. Проримская политика Лаодики сильно не нравилась соратникам погибшего царя, а повышение налогов злило простых людей. Реальную власть она сохранила лишь в Синопе и окружавших столицу землях, остальной Понт или пребывал в безвластии и запустении, или находился под контролем бывших военачальников отца Митридата.

О том, как Митридат вернул себе царство, не осталось практически никаких свидетельств. Известно лишь, что произошло это бескровно и царица с младшим братом монарха без сопротивления отдали власть законному владельцу. Вероятно, наследник Понта, находясь в Малой Армении, создал разветвленную сеть информаторов и узнал о положении дел своей вотчины. Далее Митридат заручился поддержкой старой аристократии, распустил в народе слух о своем возвращении и вуаля – дело в шляпе. Антипатр за свое благородство был щедро вознагражден. Его царство всегда имело в Понтийском царстве автономию.

Младший брат царя был казнен. С матерью же Митридат поступил более… изящно. Ее заточили в темницу, однако сынок приказал, чтобы Лаодику никто и пальцем не смел тронуть. Приказ был исполнен в точности, к бывшей царице заходили все реже и реже. А потом ее перестали кормить.

После 7-летнего отсутствия, полного страданий и лишений, на престол взошел истинный правитель Понта – Митридат VI Евпатор. Он уже не тот запуганный мальчик, каким был в начале своего пути. Теперь он полный сил и энергии юноша. На дворе 113 г. до н.э. и у царя много дел. Но о них мы поговорим в следующий раз.

До скорого, друзья!

- Наталья Игоревна, вы великолепная актриса и любимица миллионов! Спасибо, что согласились на это интервью.

- Пожалуйста.

- Мой первый вопрос. Что вам дала популярность?

- Ничего о чём стоило бы говорить.

- Кхм, ладно... а профессия артистки?

- Одни проблемы.

- Серьёзно?

- Абсолютно. Мне было всего шесть лет, когда я пошла в булочную за хлебом. На улице подошел актер Михаил Михайлович Майоров и за руку привел в свой Театр Советской Армии на пробы в спектакль «30 сребреников», в котором впоследствии я играла целых три года.

- Но это же судьба! Ваш талант открыли!

- Я бы назвала это по-другому, но промолчу.

- А что было потом?

- На одном из представлений меня увидела детская писательница Агния Барто и решила, что в кинофильме «Алеша Птицын вырабатывает характер» по ее произведению должна сниматься именно только я. Режиссёру пришлось неделю уговаривать моих родителей.

- Тогда наверное все девочки хотели быть актрисами...

- Молодой человек, мы говорим про СССР. Лично я с детства мечтала быть учителем истории.

- Кхэ-кхэ! Наталья Игоревна, давайте вернёмся к вашей роли в кино.

- Как хотите. Поскольку съемки фильма проходили в Ленинграде и к тому же в учебное время, нам вместе с мамой пришлось на целый год переехать из Москвы в другой город. Там нам дали номер в гостинице «Астория», а меня устроили в ближайшую школу. Незнакомые дети, чужие учителя, пронизывающий ветер который я терпеть не могу.

- Наталья Игоревна, но потом вы же всё равно остались в кино?

- Да это вышло само собой. По партийной линии меня двигали в актрисы. К тому же меня постоянно узнавали. Это немного раздражало.

- Но у вас столько классных, простите великолепных ролей!

- Классная и моя любимая только одна.

- Танюша из комедии «Не может быть»? Или пани Катарина из «Кабачка 13 стульев»?

- Ха-ха! Не угадали. Хорошая девочка Лида из «Операция "Ы" и другие приключения Шурика».

- Почему она?! Ой, простите что особенного в этой роли?

- Я там играю сама себя.

- Ясно. Получается вы не довольны своей жизнью?

- Отнюдь. Я играю для людей которые меня любят. Просто не упиваюсь профессией. И не задираю нос. А кандидатом исторических наук стал мой сын Егор.

- Здорово. Наталья Игоревна, а чем вы увлекаетесь? Хобби? Что вам по настоящему нравится?

- Люблю читать. Когда за окном непогода завернусь в тёплый плед в кресле у окна, налью сладкого кофе, и с удовольствием погружаюсь в интересный роман.

- И всё? Вы же такая... такая особенная...

- Особенная? Нет, не всё молодой человек. Ещё я ярая болельщица. ЦСКА! ЦСКА! ЦСКА!

- Спасибо-спасибо. Интервью закончено.

- Ну слава богу... До свидание.

Появился канал в телеграме там выкладывать рассказы буду рандомно всех приглашаю.

Страничка ВК здесь

Канал на дзене тут