Серия «Ришелье. Интриги и котики»

Продавать Гастон умеет и любит, а потому барыжит без разбора принципами, сторонниками, родственниками… В наше время Гастон точно был бы бизнес коучем: он настолько обаятельный чертяка, что ему всё равно все верят и каждый раз вступают вместе с ним в заговоры, а потом оказывается, что совсем даже не в заговоры, а гораздо глубже. «Ой-ёй, – огорчается Месье на этом этапе. – А не срослось!» После чего сдаёт всех своих сторонников и идет мириться с братиком, интересуясь попутно – а не перепадёт ли ему за жест доброй воли, так сказать, гешефт?

Людовик и Ришелье переглядываются и пытаются Месье задобрить (потому что дешевле купить его, чем устраивать гражданскую войнушку с наследником престола). Потому Месье не только выходит сухим из воды – после каждого заговора у него прибавляется земель и денег. Потом Гастону становится скучно, и история повторяется.

Смотрите, какая няша!

По заговору де Шале мы примерно уже всё это видели, но после «дня одураченных» Гастон решил выйти на новый уровень. Поорав под окнами Пале-Кардиналь («Там март, что ли?» – «Нет, там Дитя Франции Ришелье ругает») – Гастон рванул просить помощи прямиком у испанского короля и герцога Лотарингского. Наделав при этом изрядной шумихи: наследник французского престола внезапно объявляется на землях вероятного противника! К тому же ещё и с воплями: «Мне нужны ваши деньги, ваша армия, ваша одежда и мотоцикл, я пойду воевать с тираном-Ришелье!»

– А как там насчёт ключа от квартиры, где деньги лежат? – поинтересовался Карл Лотарингский, который тоже отличался повышенным духовным родством с избранными народами. – Вот ежели ты, скажем, на сестре моей женишься…

Проект «женитьба» Гастон обещал рассмотреть. А пока что сгонял гонца к маме в Нидерланды, попросил мелочёвку на боёвку («Вам всего 100 тыс., а я с Ришелье воевать пойду!») и в короткие сроки навербовал себе внушительную армию в Лотарингии: наёмники Валленштейна + солдаты герцога Лотарингского, всего больше 20 тыс. человек. Причём, на секундочку, Валленштейну было обещано, что он сможет сохранить за собой все французские города, какие захватит (очень патриотично).

Радужному плану помешал плохой патриот и католик Ришелье, который уже успел договориться со швейцарскими протестантами. После упредительного протестантского «кусь» герцог Лотарингский со всей своей армией вспомнил, что ему срочно надо… надо, словом – и Гастон остался без защиты, с огрызками от армии, в целом ощущая себя старухой рядом с корытом в сказке Пушкина.

«И куда б остатки армии деть? – занервничал Гастон, озираясь по сторонам. – Наёмников жалко – за них деньги плочены! О, вон мама в Нидерландах, а пойду я к маме!»

– Не-э-э-э-э-эт! – драматично возопила нидерландская инфанта, которая рада была приютить бедную королеву-изгнанницу, но вот её мятежный сыночка да с войсками – это уже как-то нехорошо пахло войнушкой, а из Франции же слышатся боевые мявы и звуки точения когтей!

– Да-а-а-а-а! – выдохнул Гастон, посылая один из своих полков прямой наводкой в сторону Люксембурга. Полк даже пересёк тогдашнюю границу Испанских Нидерландов, но тут оказалось, что в военном марафоне приняли участие и французские войска.

– Ой, мама, – сказали наёмники Гастона и разбежались. Оставшиеся принялись бузить и вселять в ужас в местное население. Потом ещё была неудача в Седане – это там, где Гастон уже почти выдвинулся с армией, чтобы основать там штаб сопротивления, но город оказался в кольце французских войск, и Месье мудро решил основать штаб где-нибудь в другом месте.

В общем, мятеж не складывался. Проект «Женитьба» угрожающе замаячил на горизонте, и Дитя Франции сдалось, объективно перейдя в своё первое агрегатное состояние «Месье гадить».

Тайный брак с лотарингской принцессой был заключён, и новому родственничку все сразу начали давать денег и армии. Правда, про армии Гастон бубнил, что что-то солдаты там какие-то подозрительные, но зато теперь он мог развоеваться, прямо как старший брат!

Дело оставалось за тем, чтобы «правительство в изгнании» поддержали во Франции. Но из Франции на Гастона смотрели косо и бубнили что-то про «спутался с испанцами» и «прямо хуже Ришелье» (вот это уже было обидно).

Потому на сцену выступил Лангедок.

Лагнедок – это такой очаг вечных бунтов и недовольства, вроде Ла-Рошели, но гугенотов и стен поменьше и не порт. Мы говорим «Опять двадцать пять», Ришелье с Людовиком говорят «Опять Лангедок». В описанное время в Лангедоке с переменным успехом пытались внедрять новую систему налогообложения имени Ришелье. Потому недовольство достигло очередного пика, а тут ещё влез благородный Монморанси – и пошло-поехало.

Монморанси, как это водится, был принцем крови, маршалом Франции, храбрым воякой и вообще общим любимцем. К Ришелье он относился неплохо и даже как-то предлагал ему убежище. Но раз – жена – родственница Марии Медичи, два – хочется шпагу коннетабля, а Ришелье не даёт, три – все помнят, что казнённый дуэлянт де Бутвиль тоже был, в некотором роде, Монморанси? В общем, ещё и за родича обидно, айда, ребяты, бунты бунтовать и революции безобразничать!

Ришелье для пущего предупреждения вытащил из тюремного маринада другого маршала Франции – Марильяка (в маринаде тот был со «дня одураченных»). Бедного заговорщика показательно судили и укоротили на голову. Ещё более показательно войска короля захватили Лотарингию, где окопались союзники Гастона.

Монморанси решил, что это не к нему относится, затеял бунт и пригласил в гости Гастона с армией.

– Аз есьм спаситель Франции от злого Ришелье! – провозгласил Месье, вступая на французские земли во главе испанских войск. – Давайте, открывайте крепости и выворачивайте карманы! Будем вместе бороться за прекрасную Францию будущего! Эх, где же ты, любовь народная?

…где-то недружелюбно стрекотали сверчки. В отдалении раздавались торопливые голоса: «Валим, это брат короля! Сейчас и нас кому-нибудь заложит!» Любовь народная была видна воочию.

В паре городов Гастона просто оплевали с крепостных стен, кое-где открыли, но даже не особо кланялись. А одна прогрессивная крепость бахнула в сторону королевского братца из пушек.

– О, приветственный салют! – не унывал Гастон. – Господа, не будем задерживаться, пойдёмте в Лангедок!

Города Лангедокской провинции тоже не то чтобы все поддержали развоевавшегося наследничка. Они-то помнили, что король и кардинал тоже развоевались! Ага, а вон и две французские армии на горизонте, нет уж, тут без нас, нафиг-нафиг.

– И без нас, – сказали испанские солдаты и обратились в бегство.

– Прорвёмся! – воскликнул отчаянный Монморанси и поскакал прямиком на ряды французских пехотинцев с воплями: «Ребяты, Лангедок за нами, помрём за Лангедок!»

– А… как-то… не очень мотивирует, – отозвались ребяты, и Монморанси продолжил скакать на обалдевших французов во главе небольшого конного отряда.

Видели сцену конной атаки роханцев во «Властелине колец»? Вот скакал Монморанси примерно так же, только воинов у него было в двадцать раз меньше, перед ним была регулярная французская армия, а в армии было огнестрельное оружие.

Потому в лихого герцога незамедлительно начали пулять. Нужно отдать ему должное – он доскакал до шестого ряда французов, когда под ним убили лошадь. К тому времени сам вояка уже получил с десяток пулевых ранений – но с учётом доспехов, это было не очень-то и опасно.

Опасно было другое: Монморанси оказался в руках развоевавшихся Ришелье и Людовика. Хотя какая тут опасность – ну и что, что бунтовщик? Он же принц крови, народный любимец, маршал Франции, таких же не казнят…

– Крепко ты попал, вояка, ща мы вспомним Марильяка, – зарифмовал Ришелье, который, как известно, кропал на досуге стихи.

– Не везёт Монморанси – быть ему на небеси, – не растерялся тонкий ценитель поэзии Людовик – и заровнял в рифму: – А его предупреждали – мол, сиди, не мороси!

Наклёвывалась небольшая поэма с предсказуемым итогом. За Монморанси просили ВСЕ – даже офицеры охраны к королю с прошениями бегали. Говорят, флешмоб «Попроси за бунтовщика» поддержал даже Ришелье – мол, а может, мы этого принца крови… того? Замаринуем пока, будем вытаскивать, Гастона пугать: мол, у-у-у-у-у, смотри, чего со сторонником сотворим!

– Голову с плеч! – рубанул ладонью Людовик, который начал чувствительно относиться к попыткам свержения себя с престола.

В общем, Монморанси присоединился к Марильяку и де Бутвилю, которые как раз выясняли на том свете – зачем они связались с Ришелье.

Гастон же немедленно перешёл во второе и третье агрегатные состояния, покаялся и отрёкся от всех сподвижников, согласился на мирный договор, по которому должен был жить там, где прикажет король, не иметь никаких сношений с Испанией или королевой-матерью, удалить от себя всех, на кого король косо посмотрит…

– Да-да, - кивал Месье и делал щенячьи глазки, – меня, бедного… обманули-завлекли-настроили, да-да, буду предупреждать короля обо всех заговорах, если что… а денег не дадите? В смысле, да-да… и они называли его величество земляным червяком!

Как можно представить, договора Дитя Франции придерживалось недолго.

– А денег-то не дали, – вздохнул вскоре Гастон и перешёл опять в первое агрегатное состояние. А за ним потом закономерно и во второе, и в третье.  

Про игру в «перетяни Гастона»

Тут надо вспомнить про гастоновский возраст. Месье был младше своего братика на 7 лет, а потому долгое время его агрегатные состояния списывали на «молодо-зелено». Например, на момент заговора де Шале Гастон мог чётко пропеть про себя «Ах, много, сударь, много – восемна-а-а-адцать!» – так что на него даже Ришелье не особенно сердился. Мол, ну и что, что он меня убить хотел – вона, наш добрый король в шестнадцать Кончини завалил руками свиты, так что ж, может, младшенькому тоже хочется. Ребёнок здоровый, пробует свои силы, мозг отрастёт со временем, энергию бы в мирное русло…

Но годы шли, мозг Гастона оставался того же веса и объёма, отрастали эго и борзота, и метания французского Митрофанушки (источник обзывательства – «Недоросль» Фонфизина) стали выглядеть уже не так уж и забавно. Хотя всё равно местами доставляли кардиналу и королю много забавных минут. Взять хоть мятеж в Лангедоке и то, что случилось после.

После битвы при Кастельнодари, где герцог Монморанси, в некотором роде, доскакался, Гастон подписал с братом неимоверно позорный мир – в котором, понятно, заложил всех и от всех отрёкся. Ушлый Ришелье, конечно, постарался, чтобы союзники Месье об этом узнали. Союзнички принялись супить бровь и подумывать, как бы предательского принца наказать. Но круче всех выступил почти-что-мертвый Монморанси.

– А минуточку, – сказал он, уже практически идя на плаху. – Я тут важную новость забыл сказать. Кхе-кхе. ГАСТОН ЖЕНИЛСЯ! СКАНДАЛ! ГАСТОН ЖЕНИЛСЯ БЕЗ РАЗРЕШЕНИЯ КОРОЛЯ!!

Лучше напрыгнуть принцу на мозоль было ну вот просто невозможно. Поскольку 1) Гастон был подданным своего брата и не имел права жениться без его разрешения. 2) Гастон был наследником французского престола и дважды не имел права жениться без разрешения короля. 3) Лотарингия была в союзе с Испанией, и получалось, что наследник французского трона напрямую породнился с противником. И это когда войну уже видать на горизонте.

Людовик набрал в грудь воздуха для космического: «Чивоооо?»

– По-моему, примирение с братом было недолгим, – заметил Гастон уже во время панического бегства в сторону испанских Нидерландов. Срочно надо было попросить у кого-нибудь денег.

Лотарингские, испанские и всякие другие соратники на Гастона сперва косились недружелюбно, а денег давать совсем не хотели, потому что он вообще-то был должен всем 400 000 ливров, да, и Карлу Лотарингскому в том числе. Но ясно было, что рано или поздно денег и войска таки опять дадут: Гастон же обаяшка, да и вообще, по-родственному…

– Насчёт родства еще посмотрим, – заметил Людовик и принялся при помощи кардинала убеждать Папу Римского брак Гастона и Маргариты Лотарингской аннулировать. Потому что раз – без разрешения короля, два – брак вообще насильный. А произведен посредством похищения. То есть да, набежали во Францию гнусные лотарингцы, а им тут навстречу юный, невинный двадцатипятилетний Гастон. А они ему – «Вах, какой пэрсик, слюшай, садысь в карету, дарагой!» – а он взял да и сел, наивное летнее дитя. В общем, увезли, творили непотребное, окрутили жестокими узами второго брака (в первый раз Гастон уже успел овдоветь), сорвали цвяточек принцевой невинности.

Подлая похитительница, Маргарита Лотарингская

Почерк Ришелье во всей этой истории опознавался безупречно. Пока Папа пытался отойти от шизофренической картины «Гастон – принцесса в логове дракона-Маргариты Лотарингской», Мария Медичи сделала ход конём. Брак Гастона и Маргариты был вторично освящён. Но Людовик его всё равно не признавал и как-то даже так разозлился, что взял Лотарингию. Даже дважды, на всякий случай (а то заключаешь с этим Карлом Лотарингским мирные договоры, а он их не соблюдает, сейчас мы подоходчивее поясним!). Потому супруге Гастона пришлось ехать в те же Нидерланды, где уже окопалась Мария Медичи. И брак Месье завис в непонятном статусе на длительный срок (почти на десятилетие, до смерти короля).

Но вот в сторону брата король выдал очередное: «Вернись, я всё прощу, верну имущество и дам денег!» Тут в игру вступила Испания и предложила: «А давай ты заключишь с нами договор, а мы дадим тебе войско и сорок пять тысяч ливров?»

Бедный Месье выдал "синий экран смерти", не зная, кого ж ему предать. Пораздумав немного, он решил предать вообще всех. Во-первых, он подписал таки договор с Испанией (и между прочим, обещался в нём два года с братом не мириться, пока ему не позволит испанский король). Во-вторых, ускорил примирение с братом и начал тайно интересоваться: а сколько дадите? А когда? А раньше, чем Испания?

Тут события в Тридцатилетней войне повернулись так, что Испания наконец-то решила вдарить по Франции как следует. Гастону дали войско и часть денег, с широким жестом заявили: «Вторгайся давай во Францию, сокрушай Ришелье!»

Но Гастон уже пару раз видел, как пытались сокрушать Ришелье. Потому обеспокоился логичным вопросом: «А ну как кардинал помолится? Вона, при Ла-Рошели он уже помолился…» – и тут же почувствовал себя неистовым патриотом.

Ещё у Ришелье котики - + 100 к удаче

От воплей «Да я против своих не пойду, мне за державу обидно!» – испанцы присели, а Мария Медичи схватилась за сердце.

– И вообще, денег мне испанцы пока что тоже не дали! – прибавил Гастон и поехал якобы на охоту. А там ускоренным ползкогалопом вместе со свитой пересёк границу, прибыл во Францию и пал в братские объятия. Попутно, правда, получил от брата 45 000 ливров – столько же, сколько обещала Испания. И заботливо отправил жене в Нидерланды – мол, не тужи, не скучай, купи себе чего-нибудь, а я занят, я каюсь.

«Чи-и-и-иво-о?!» – возопила в свою очередь Испания, а с ней за компанию и Мария Медичи. Поскольку любимый сыночка даже не чмокнул мамулю на прощание. Более того – во Франции начал валить на мамулю как на мёртвую, так что совершенно ей закрыл дорогу назад.

Мама Гастона так и не простила. А Испания ещё как простила, потому что знала, что Гастон же не успокоится.

И точно, не успокоился, так что Ришелье таки пришлось помолиться.

_______________________________________________

Фух! Нет, скажите пожалуйста - а ведь про Гастона ещё не всё. Там есть ещё заговор Суассона, плюс начало войны с Испанией... Плюс надо бы и о рождении долгожданного дофина рассказать! В общем, если на то будет воля читателей - автор свое черное дело продолжит.

Воля читателей выражается путём открытого и честного голосования комментами и стрелками.

Ах да, и конечно...

Предыдущий пост: Ришелье. Интриги и котики. Ч. 9

Про «день одураченных»

После успехов в Ла-Рошели кардинал и король подумали-подумали и ух как развоевались. Основным лейтмотивом больших и малых войнушек было величественное «Укуси Гамбсбургов во всякое!». Потому что Испания, как ни крути, оборзела вкрай: лезет во всё своими пухлыми ручонками, оттяпывает территории без зазрения совести, а если где-то обнаруживаются вкусные ресурсы – сразу же нервно вскрикивает, что там мало демокра… а нет, католицизма.

На сей раз Испания прицелилась в кусочек Италии, на который очень заглядывалась Франция.

– Италия – это оливки, Альпы, иногда королевы со скверным характером, – стратегически размышлял Ришелье. – Если вычеркнуть последнее, то получается больше плюсов, чем минусов! К оружию, мой король, пойдёмте драться за Мантуанское наследство!

– Дополнительные плюсы? – чутко осведомился Людовик-с-несчастливым-номером.

– Нагадим Испании, – подмигнул кардинал.

Людовик поскучнел, покосился в сторону мамы, жены и остальной происпанской партии – и дал добро. Потому что женщины – это одно, а возможность упредить подвиг Суворова и покататься с Альп – это, если подумать, бесценно.

Но Суворов с малых лет бегал трусцой и закалялся русским снегом. Людовик с малых лет шпиговал дичь и выращивал горошек – тоже, в общем-то, неплохо, но не когда ты в долгом военном походе. Не найдя того, что можно шпиговать или хоть выращивать, король сдал, захирел и разболелся почти что фатально.

С медицинскими достижениями того времени – шансов у него не было категорически. Один историк медицины как-то скрупулёзно подсчитал все приёмы рвотного, клизмы и кровопускания, которые назначали Людовику ХІІІ за год – и получилось, соответственно, «где-то 200», «тоже где-то 200» и «под 50» (кровопусканий сильно недобрали). Теперь умножим всё это на болезнь, присовокупим кучу снадобий по принципу «лунная струя бобра карамелизированная квадратным корнем мандрагоры», – и получаем… ну да, безмерное горе Марии Медичи, Анны Австрийской и наследника короны Месье.

К их чести – никто даже почти не открывал бутылки с шампанским прямо у одра почти-что-покойного. Гастон бродил где-то со скрещенными пальцами и бубнил «Хоть бы не сорвалось», а две королевы всячески окружали короля заботой: сидели с ним, обтирали лобик, ворковали на ушко разные ласковости…

– А теперь не лучше? – томно шептала Анна Австрийская, поднося мужу бульончик. – Точно-точно не лучше? С гарантией не лучше? Ой, как я без вашего величества-то буду?

– А вы удалите Ришелье с поста главного министра – глядишь, и полегчает, - вкрадчиво советовала Медичи. – И вообще, это же он вам всё советовал ехать воевать в Италию! Это он специально! Ох, возлюбленный сын мой, послушайте матушку – удав… э-э-э… удалите Ришелье!

Подтопленный этим цунами женоматеринской любви, Людовик помирал день ото дня настолько эффективно, что его даже пособоровали.

Над Гастоном замаячила тень короны. Над Ришелье замаячила тень странной белой лисицы, которая в Италии точно не водится…

А самое прекрасное было в том, что Ришелье обо всяких там тенях и не догадывался! Такое полезное изобретение, как Интернет, ну или хоть захудалый телеграф, отсутствовало намертво, сам кардинал угнал вперёд, разбираться со сложностями на фронте, а по плохой погоде вести доходили с большими опозданиями. И только когда благородный Монморанси заслал гонца с предложением наподобие «Милости прошу к нашему шалашу, дам убежище (много кошек не берите)» – вот тогда до кардинала дошли эпос и глубина творящегося.

«Запрягайте, хлопцы, коней!» – возопил Ришелье и галопом поскакал к Людовику, чтобы тоже ему обтирать лобик и шептать всякое на ушко. То ли организм короля эту угрозу распознал на расстоянии, то ли просто решил всех затроллить совершенно – но Людовик Справедливый внезапно восстал и заявил, что эх, мол, жалко, не помер, а как-то даже и уже и настроился.  

Мысленные эпитеты Гастона по поводу такого чуда мы великодушно опустим. Обе королевы оказались более стойкими – и продолжали удушать короля любовью с двух сторон, напевая ему в уши: «Ришелье твой враг, прогони кардинала!»

Сеанс одновременного гипноза даром не прошёл, и Людовик начал даже отнекиваться в духе «Ну, кто там знает», «Ребята, давайте жить дружно», «Ну, конечно, не сейчас, но потом…» – и это было принято за слабость.

А тут ещё Ришелье привычно плеснул маслица в огонь и собрался заключать договоры с немецкими князьями.

– А смысл? – удивлялся Людовик. – Стоп, только не говорите мне, что…

– Ну да, – радостно кивал кардинал. – Мы нагадим Испании!

– Но… немцы же протестанты? – робко интересовался король.

– Ну-у-у, у каждого свои недостатки, – отвечал Ришелье фразой, которая потом отлично впишется в «В джазе только девушки».

Если король с таким утверждением худо-бедно был согласен, то вот происпанская партия при дворе мгновенно взвыла на разные голоса: «Вера в опасности!»

Особо громко кричали Мария Медичи, её сын Гастон (по понятным причинам), а также братья Марильяки (почти как братья Марио, только один маршал Франции, а второй – секретарь Марии Медичи и хранитель печати). Группа энтузиастов договорилась продавить-таки Людовика и убрать Ришелье с должности, ну а потом… «Шёл, споткнулся, кинжал-яд-пистолет, Франция умеренно скорбит».

На острие удара решилась встать сама королева-мать Мария «толстая банкирша» Медичи.

– Я ж его породила, я ж его и убью, – предварила она гоголевского героя. – Что? Это я не про короля, король любит маму, король послушает маму! И вообще, у меня чёрный пояс по нейролингвистическому программированию и медаль Одиссея по манипуляциям!

Штаб дал добро, и королева вместе с любимым сыном (он же Гастон, он же Дитя Франции) начала обработку Людовика в духе «Даю установку – Ришелье сволочь! Он желает тебе зла, потому что у него глазки хитрые! А мы желаем тебе добра, и вообще – гони тирана!»

Терапия дала промежуточные результаты: король соглашался, что таки сволочь и глазки хитрые, но расставаться с министром не торопился.  

Мария Медичи начала реализацию плана «Ришелье в опале» и  со скандалом выгнала из своей свиты Мари Мадлен (по слухам, было сказано много нехорошего, от «продажная девка» до «лупить таких розгами» и всяких намёков в сторону отношений племянницы и кардинала). Король вздыхал и недоумевал, но не возражал.  Приёмная кардинала начала пустеть по принципу «крысы бегут с корабля».

Рыдающая Комбалетта пошла и упала в объятия дяди.

– Не плачь, порешаем, – сказал кардинал, начинавший обонять, что дело пахнет совсем не яблоками.

Для контрольной обработки сына Мария Медичи выбрала формат «один на один». При этом приказала создать атмосферу: закрыть двери, законопатить окна и вообще обеспечить полную стерильность от всяких там в красных мантиях. Потому что если к королю в важный момент просочится Ришелье и сделает глаза котика из «Шрека» – всё, пиши пропало, уже никакие методики не сработают.  

Двери задраили, окна законопатили, под кроватью и за софой на всякий случай проверили (кто там их знает, этих гибких каноников). Забыли только о тайном ходе из часовни и об одной ма-а-а-аленькой дверце в покоях королевы. Ну, и ещё забыли, что Ришелье был, на секундочку, интендантом Люксембургского дворца, где всё и происходило. Потому лучше других разбирался в тайных ходах и маленьких дверцах.

В общем, королева только-только успела откашляться и взять верхнее фа в партии «Слушай мой голос, сынок, прогони Ришелье, сделай первым министром Марильяка» – как позади заскрипела дверь и ехидный голос поинтересовался:

– А хотите я вам расскажу, о ком вы говорите?

Немая сцена «Те же и кардинал» вышла короткой. Королева раздувалась и краснела, переходя то ли на ля, то ли вообще не си. «Ща бабахнет», – думал Людовик и тихонько отодвигался, потому что знал характер маменьки.

Грянуло так, что летописцы заикаются до сих пор. Мама-Италия с её темпераментом блеснула риторикой и обрушила на кардинала словесный водопад из не самой приятной на свете субстанции. Ришелье был обвинён во всех смертных грехах, а за компанию и в несмертных, назван грязью-тряпкой-мерзавцем, сравнён с содержимым ночного судна и руган множеством других нехороших слов. Время шло, невидимый хор комментаторов за кадром вскрикивал «Мама миа!», король постигал новые уровни темперамента мамы, а заодно уж открывал для себя новые грани лексики, кардинал…

Кардинал таки понимал, что нужно было что-то предпринять. Что-нибудь неожиданное, стратегическое и блестящее. Что-нибудь такое, чтобы разом повернуло к нему короля.

«А, с заговором де Шале прокатило, – прикинул Ришелье. – И вообще, мужчины же чувствительны к слезам!»

Тут он упал на колени и начал рыдать.

– А-а-а-а-а, простите меня, грешного! – заливался кардинал слезами размером с жемчуга Бэкингема. – О-о-о-о, верните мне своё доверие! Ы-ы-ы-ы, я весь у ваших ног, я такой смиренный и жалкий!

Королева-мать от такого поворота событий только вошла в раж и принялась тыкать в Ришелье пальцем и восклицать:

– Ну, вы это видели, да? Вы этого гада видели? Нет никаких моих возможностей его терпеть, или он или я!

– Хныыыы, – преисполнялся смирения Ришелье. – Ну, тогда я молю об отставке. Потому что ясно же, что король выберет, и вообще, как это можно – мать-то с сыном разлучать. О-о-отпустите меня в Гимала… в смысле, душу на покаяние!

Людовик тем временем пытался осмыслить – а выздоровел ли он вообще, или он всё ещё где-то валяется в горячке, и горячка шлёт ему какие-то странные сигналы. Маманя ругается и обвиняет. Кардинал рыдает и заламывает руки (точно ничего нигде не перепутали?). Возможно, стоило с минуты на минуту ожидать вереницу покойных Бэкингемов в неглиже и с брульянтами в труднодоступных местах.

Кроме того, внезапно как-то оказывалось, что с чисто христианской точки зрения Ришелье-то как раз ведёт себя много пригляднее, а королева-мать устраивает безобразную сцену с выбором между нею и слугой! От всего этого бедного религиозного короля плющило не по-детски, и он выбрал логичный выход «Прочь из дурдома».

Ришелье только-только дошёл в своих просьбах до «удалюсь в глушь, займусь писательством и котоводством», когда нервы короля сдали, и он сперва выдворил из покоев кардинала, а потом сам оттуда же выбежал, пробормотав напоследок, что, мол «поговорим позже и всё решим».

А потом ещё прошёл мимо кардинала в коридоре, не удостоив его разговором. Что, конечно, было замечено и тут же истолковано.

В стане заговорщиков захлопали пробки с шампанским. Мария Медичи принялась делить министерские должности. К Марильяку, который уже почти-что-министр потянулись длинные очереди с прошениями.  

В стане Ришелье настроения царили трагически-панические.

– Комбалетта, пакуй котов! Мы обращаемся в разумное бегство! – завопил дядюшка, добравшись домой. Начались хаотичные сборы с одновременным откупориванием валерьянки. Мари Мадлен бегала туда-сюда и жаловалась, что пушистые канальи выпрыгивают из чемоданов, а попутно пыталась успокоить дядюшку будущим хитом двухтысячных:

– Нас не догонят! Нас не догонят!

– Ещё и как догонят, – предавался пессимизму Ришелье. – Вот сейчас король меня как сместит, а королева как пошлёт за мной жандармов, а потом меня ка-а-а-ак прикончат где-нибудь по дороге, и буду я как Кончини, а его, между прочим, съели! СЪЕЛИ!!! ВСЁ, Я ПОГИБ!

*Картинка из генератора мемов ВК, но художник vitaRven*

Отца Жозефа, чтобы обозвать патрона мокрой курицей, рядом не было,  и только вызов от короля в Версаль немного поправил дело.

Вообще-то, вызвать кардинала могли и для ареста. Но – раз, зачем тогда в Версаль, где был в то время небольшой по королевским меркам охотничий домик? Два – всё-таки шанс поговорить с королём. Ришелье поехал – и не прогадал.

Первое что сделал достигший просветления Людовик – прыгнул на кардинала с обнимашками. Второе – заверил его в абсолютном своём расположении. Третье – заявил, что не расстанется с таким своим замечательным первым министром ну вот ни за что.

В общих чертах как-то так

А потом король всё это дело смачно подытожил:

– Посмотрел я, в общем, вчера на матушку и на вас и понял, кто мне тут друг и настоящий христианин. Будем править Францией вместе! Только вот с этими заговорщиками что-то делать надо. Вы вот как думаете – и куда б их деть?

Видели когда-нибудь, какие глаза становятся у котика перед прыжком? Вообразите в масштабах кардинала и первого министра Франции.

Уже через пару часиков в стане «партии святош» началось закономерное:

– В каком смысле – «арестовать»? Но я же… почти что министр…

– А-а-а-а! В какое изгнание, это какая-то ошибка!

– Меня нельзя в Бастилию, я Бассомпьер!

– Как это то есть – «рубить голову»? Но я же… маршал Франции Марильяк…

– Кто-нибудь, скажите королеве-матери, что она как-то не так запрограммировала короля!!

Королева-мать уже сама понимала, что наманипулировала что-то не то. Когда получила предписание отправляться в ссылку в Компьень. Туда она и поехала, бормоча про какую-то медаль имени Одиссея и про злосчастную задвижку, которую очень, очень надо было запаять намертво.

А Ришелье после этого обрёл нереальную крутость и превратился во всесильного министра, каким мы его привыкли видеть в разных там книгах и фильмах.

Эпик вин!

А один из литераторов, которые при Ришелье подвизались (острослов Ботрю) заметил, что тот самый день 11 ноября 1630 г. можно точно назвать днём дураков или «днём одураченных». Потому что никто же не мог представить, что король между мамой и Ришелье выберет последнего.

И очень зря. От Ришелье, в конце концов, сплошная польза и котики, а от Марии Медичи – сплошь интриги с долгами и попугаями.

___________________________________________________

А тут наш путь немножечко удлиняется. Потому что там дальше начинают чудить Мария Медичи и Гастон, и это довольно интересно, как мне кажется. Потому я с радостью расскажу, как королева мыкалась по заграницам (и про долги расскажу, и про попугая). Если, конечно, читатели захотят.

Предыдущая глава вот Ришелье. Интриги и котики. Ч. 7

Я прикрепила ссылки на телеграмм, ВК, фикбук, автортудэй и сбор донатов, но пришёл какой-то в зелёной маске и в труселях, сказал не мусорить и всё убрал.

Потому читательская поддержка принимается стрелками вверх, пинками и комментами.

Про Ла-Рошель

Ла-Рошель – это такой город-крепость. Который ещё и порт. А в порт иногда завозят всякое. В Ла-Рошель вот часто приезжали голландцы и завезли туда протестантизм. С тех пор там не любили католиков и королевскую власть, не хотели платить налоги и вообще, всячески стремились к независимости. Ла-рошельцам многие хотели показать кузькину мать, но взять крепость с такими стенами было непросто, а заморить город осадой – невозможно, потому что город же порт. Значит, есть рыба.

В общем, все, кто приезжал воевать в Ла-Рошель, оттуда скоро и уезжал, будучи оплёванными с высоких стен. И приходилось с гугенотами договариваться и обещать им вольностей и денег. Потом в Ла-Рошели опять считали, что им недодали вольностей и денег, начинали кочевряжиться… в общем, Ла-Рошель – это то ещё гнездо раздоров. Особенно если учитывать, что под боком у неё расположился остров Ре с верными католиками. Верные католики и неверные гугеноты косо смотрели друг на друга через пролив и временами пуляли друг в друга из пушек.

А ещё возле Ла-Рошели располагалась, на минуточку, Люсонская епархия. И один малоизвестный молодой епископ во время прогулок задумчиво посматривал в сторону высоких гугенотских стен. Бормоча себе под нос: «Вот я вас ужо!»

Молодой епископ вырос в матёрого кардинала-министра – и пошло-поехало.

Ришелье решил строить флот, и вопрос о портах стал особенно остро. А у Ла-Рошели как раз случился наплыв дурного настроения и приступ пуляния ядрами в католических французов на острове Ре. Людовик погрозил ла-рошельцам кулаком и предупредил, что если они вдруг забыли, как выглядит кузькина мать – так ведь и напомнить недолго.

– Заграница нам поможет! – дружно сказали ла-рошельцы.

– Да кому вы там нужны? – наивно поинтересовался Людовик.

– О-о-о-о, как вы нам нужны и как мы вам поможем, - потёр ладошки Бэкингем, который ну очень хотел один из портов Франции.

Английский король Карл I тут же написал деверю что-то вроде «Больно вы уж, батенька, ваших протестантов утесняете. Дали б вы им воли. А не то мы им дадим пушек, и вообще, поддержим их стремление к независимости».

– Англичанка гадит, – породил Ришелье нечаянный мем на века. – Ну, как говорится, алягер ком алягер.

– Си вис пасем – пара беллум, – блеснул в ответ латынью Людовик и назначил своего брата Гастона командовать операцией «Дай по шее Ла-Рошели».

– Мементо мори, – загробным голосом ответствовало Дитя Франции. Гастон приехал посмотреть на Ла-Рошель, увидел здоровенные стены, увесистые башни и корабли англичан вдалеке. Так и не вспомнив латинские обозначения для мокрых штанов, Гастон выдал уже чисто русское:

Словом, раз такое дело –

Я ваабче на бюллютне.

И слёг, демонстративно постанывая.

– Вот спасибо, – сказал Ришелье, стаскивая рясу и облачаясь в доспехи.

В общем, король пошёл грустить, кардинал – воевать, а госпожа де Комбале – упаковывать дядюшке тёплых вещей на дорожку.

Дела между тем были нехороши.

Бэкингем лихо набежал на кораблях и начал щемить французов на острове Ре.

– Мы в домике! – сказали французы и закрылись в форте Сен-Мартин со своим губернатором.

Англичане не растерялись, посадили остров в морскую блокаду и принялись морить французов.

Время было совать письма в бутылки и кидать бутылки в море, но бутылки были дорогими. Потому губернатор засунул письма в трёх французов и приказал доплыть через пролив до основной армии. И сообщить, что, мол, извините-простите, еда и порох заканчиваются, мы тут скоро уже почти 300 спартанцев.

А дальше Твардовский очень хорошо про это написал:

Видят – маленькая точка
Показалась вдалеке:
То ли чурка, то ли бочка
Проплывает по реке?

– Вот про чурку было обидно, – подумал один из пловцов, доплыл до своих и передал послание. Ришелье тут же начал обещать хороших денег тем, что выступит как «Ришелье-доставка» и подвезёт к осаждённому форту нужное.

Прилив как раз удался высокий, потому отчаянные ребята на лодках к форту прорвались, и форт получил подкрепление едой, порохом и – особенно – вином. На звуки лихой пирушки подтянулись было англичане. Но пьяный француз с порохом ужасно страшен, особенно когда думает, что у него хотят отобрать закусь. Взбодрившиеся французы всыпали англичанам как следует,  а подоспевшая французская армия реализовала на практике мем про «Сейчас как дадут! Потом догонят и ещё раз дадут». Бекингем скомандовал организованное отступление, солдаты всё перепутали с паническим бегством, возникла давка-паника-косплей «Титаника».

В общей суматохе можно выделить два важных момента. Во-первых, Бекингема не добили. Потому что Шомберг, маршал Франции, был восхищён храбростью герцога (ой, он же прямо лично там в гуще толпы погрузкой руководит, так что его теперь – убивать, что ли?!). Во-вторых, именно при этом позорном отступлении отличился некий Фелтон. Которому Бекингем от плохого настроения не дал повышения. И который немного погодя Бекингема таки добил…

Фелтон как бы намекает

– Заграница нам помогла как-то плохо, – приуныли ла-рошельцы.

– Может, сдадитесь? – коварно осведомился Ришелье. – Выгодные условия. Скидки по пятницам. Две капитуляции по цене одной.

– А бонусы бу… в смысле, бе-бе-бе, только попробуйте нас взять, – сказали ла-рошельцы со стен. – Мы тут в домике!

Брать крепость было очень несподручно: стены и башни были сделаны на совесть. Потому Ришелье поступил, как эллины под Троей. Он посадил своё войско вокруг города, и все дружно начали лузгать семки.

За дисциплину и духовность отвечали капуцины с отцом Жозефом. За организацию досуга тоже взялись с размахом, и были там всякие артисты, театры и потехи.

– Ну, и когда вы будете строить огромного коня? – спросили со стен ла-рошельцы. – Не забудьте запихать в него кардинала, чтобы он ржал изнутри! Ворота мы вам не откроем, от голода не помрём, потому что есть море, а Бэкингем всё равно приплывёт, как волшебник, на английском на флоте, и бесплатно покажет вам бздыщ!!

– Ну, тогда я опять поступлю, как в античности, – мрачно отвечал Ришелье.

– Мы что, таки построим огромного деревянного коня? – с тихим ужасом спросил Рошфор, уже воображая, как это будет выглядеть в его будущей фальшивой биографии (с учётом цыганского прошлого).

– Нет, – отсёк кардинал вдохновенно. – Мы построим огромную дамбу в море.

И пояснил скромно:

– Я про это в другой античной книжке читал.

Первый проект дамбы оказался неудачным, потому что реализацию отдали на аутсорс итальянскому архитектору, и проект предполагался из дерева. Ну и конечно, пришло море, сказало: «Как подую, как подую, дамбу вам к чертям снесу я!» – и раздолбало построенное, как волк – домик Нуф-Нуфа. Но потом подключились уже и французские мастера. По слухам, мастера даже предложили Ришелье строить дамбу за их собственные деньги. Отчего кардинал сказал, что он в принципе ничего более приятного за свою жизнь не слышал. И засосал бедного архитектора, как Леонид Ильич.

С той поры у солдат как-то резко прибавилось досуга и веселья. Теперь они за дополнительные деньги строили огроменную дамбу из камней. Чтобы перегородить залив перед Ла-Рошелью. Для начала затопили лишние и ненужные корабли – ну, вдруг Бэкингем явится раньше, так хоть на мель сядет. Потом уже принялись кидать сверху камни. Пару раз инженерное чудо разбивало море, но через девять месяцев дамба благополучно родилась, обзавелась пушками и стала выглядеть внушительно.

– Опа, не ждали! – завопил тут флот англичан, выпрыгивая из морских далей.

Храбрый английский адмирал Дэнби (не путать с Бэмби) узрел здоровенную дамбу, на которой с мрачным намёком торчали пушки, и повторил уже с другим выражением:

– Опа… не ждали…

По дамбе попытались немножко пострелять, но корабли что-то очень сильно качались, да и вообще, настроение у адмирала испортилось, потому он величественно бросил кораблям:

– Это всё генерал Ветер, он на их стороне! В общем, не свезло, не прокатило, давайте уже домой.

Ла-рошельцы, которые уже настроились в воздух чепчики кидать, вяло помахали вслед флоту и стали гадать – чего тот вообще приплывал. Решили, что приплывал на разведку, а потом ещё раз приплывёт и ух, как всех спасёт. Потому что третий раз – счастливый.

Перед третьим разом в Англии наметилась классическая комбинация «фанатик + нож = решение проблем». Фелтон решил проблему Бэкингема, и это уже самую малость намекало, что третий раз счастливым не будет.

Но король Карл всё равно настоял, чтобы флот на помощь Ла-Рошели снарядили.

– Мы будем ждать и молиться, – заявили ларошельцы, которые к тому времени массово поперемерли от голода. Но сдаваться не желали по причине невероятно фанатичного мэра Гитона. Мэр утверждал, что воевать будет до последнего.

– До последнего ла-рошельца, как я понимаю, – выдал на это Ришелье и добавил угрожающе: – А я ведь тоже могу помолиться.

Молитвы кардинала оказались такими действенными, что третий заплыв английского флота закончился позором. Не помогли даже начиненные порохом брандеры: пушкари их подорвали до подхода к дамбе.

– О нет, это опять генерал Ветер! – возопили англичане и храбро кинулись восвояси.

– Да сколько можно уже?! – заорали со стен голодающие ларошельцы и таки сдались.

Последствия эпохальной капитуляции были странноваты. Во-первых, гугеноты наказали сами себя и вымерли за время осады на четыре пятых. Во-вторых, Ришелье держался того мнения, что первое – это нация, а религия – потом.

– Да они ж французы, - сказал он, когда Мария Медичи предложила,  по испанской милосердной традиции, вырезать всех до единого. – Ну, дурное ж, гугенотское, но своё. Они-то в чём виноваты, они ж всё равно подданные короля.

Людовик внезапно внял. Вот так и получилось, что в Ла-Рошели после её сдачи никто особо и не пострадал, а даже наоборот. Вместо орд грабителей в город вошли обозы с хлебом и роты санитаров. Укрепления, правда, срыли, а так даже вождей бунтовщиков не особо наказали. Так, разоружили да выслали. Мэр Жан Гитон так и вовсе потом получил от Ришелье должность капитана на корабле, сражался с испанцами и помер в шестьдесят восемь в той самой Ла-Рошели, население которой он так удачно переморил.

А дамбу вскоре разметало море.

В общем, Франция получила свой порт, Англия получила свой мем на века, Бэкингем получил нож в печень, жители Ла-Рошели получили осознание того, что независимость и «заграница поможет» – проект хороший, но вот вам минус двадцать тысяч населения, а вам ведь кардинал такие условия предлагал… А кардинал Ришелье получил плюшек от короля и славу удачливого военачальника.

Славу надо было подкреплять, а потому Людовик и Ришелье незамедлительно развоевались во все стороны.

_________________________

А дальше надо бы войну за Мантуанское наследство, но войны эпохи Ришелье - дело затяжное, очень сложное и не всегда смешное. Потому я уступаю эту честь Климу Жукову, например. А сама лучше расскажу про "день одураченных", если на то будет читательская воля.

А с ссылкой всё традиционно.

Предыдущий пост. Ришелье. Интриги и котики. Ч. 6

Автор принимает поддержку в твёрдой пикабушной валюте - комментами и зелёными стрелками.

А интересное - это заговор де Шале, Ла-Рошель и казнь де Бутвиля. Но мы тут ещё раз попрём хронологию и сгруппируем всё по сходству, потому что две разные истории кончились примерно одинаково. В общем, вот вам де Шале и де Бутвиль, а повоевать кардинала пустим потом.

Про заговор де Шале

Мы уже писали, что с врагами у кардинала дело обстояло примерно как с котиками: много, все разные, умеют хорошо делать кусь, а некоторые – вообще истинно демонические сущности. Дело оставалось за малым: кому из врагов Ришелье первому придёт в голову прибегнуть к испытанному методу решения проблем. Ну, вы знаете, все эти “ля-ля-ля-ля-бум-бум”, юноша бледный со взором горящим, нож в бочок – и молчок…

Первой мысль ожидаемо пришла госпоже де Шеврез. Кардинал только пару лет как стал первым министром, герцог Бэкингем только-только отбегал в чепчике по Лувру, а герцогиня-затейница уже интересовалась у брата короля и кой-кого из знати: а не надоел ли им, скажем, новоявленный первый министр?

Вопрос был пожалуй что и лишним. Народ переглянулся и без слов решил: “В расход кошатника!”

– А потом можно бы и за троном, – мечтательно добавил Гастон (который Дитя Франции и наследник престола). – А как мы, собственно, его убьём?

– У нас тут трёх Генрихов запыряли ножами, чего ещё придумывать, – воззвал кто-то к истории.

– Этот же не Генрих, этот Арман, – усомнилась герцогиня де Шеврез.

– А ещё кучу народа отравили, – воодушевился Гастон.

– Так он не жрёт ничего, – проявила герцогиня гастрономическую осведомлённость.

– А Кончини же застрелили? – робко предположил кто-то.

– Так то с разрешения короля, – просветил кто-то сведущий в истории.

– Господа, нам нужен план, – сообщила очевидное госпожа де Шеврез. – Так вот, есть у меня тут один любовник… Кто сказал – «один из»?! А хотя а, хотя верно.

Графу Анри де Шале, что называется, выпал сектор «Упс» на барабане.

Граф, кстати, был придворным Гастона и просто наивным ослом, влюблённым в герцогиню по самое не могу. Так что де Шеврез начала обработку с попыток возбудить ревность.

– Ой, мне что-то Ришелье прохода не даёт, и шпионит постоянно, и глазками с намёком делает, – плакалась она любовнику. – Ой, как мне страшно за свою честь: так и домогается, так и домогается!

– Так он же, вроде, королеву домогается, – мямлил де Шале, изо всех сил пытаясь не задавать вопросы типа «Какая-какая честь, простите?»

– Королеву… домогался, – соглашалась герцогиня тоном Ивана Васильевича, который «Казань брал, Астрахань брал…», – и меня домогался. Да он ещё племянницу свою домогался! Он этот… вообще домогатор, во!  

– А можно мне в двадцать пять такое либидо, как у него в сорок, – вздыхал де Шале. – Это всё яблоки и кошки?

– И цветы, то есть, э-э-э, дорогой, а не мог бы ты сделать мне приятное? – сменила тон госпожа де Шеврез, понимая, что ещё немного – и граф урулит в яблочно-кошачьи дали.

Де Шале с готовностью пообещал сделать любимой герцогине приятное. Момент настал.

– Отмсти за меня кардиналу! – патетично воззвала герцогиня.

– Мне нужно его домогаться?! – ужаснулся де Шале. – А-а-а-а, просто убить, ну тогда это конечно, это-то можно.

На бумаге всё выглядело как-то так: приезжают придворные принца Гастона в резиденцию кардинала и говорят: «Ой, а мы тут охотились с принцем и что-то припозднились, и так есть хочется, что аж переночевать негде. В общем, у вас тут не найдётся винишка и койкомест, а то принц просит, очень надо». Ну, а наследнику престола, как известно, не откажешь. А раз приезжает Гастон – нужен торжественный ужин. А во время торжественного ужина все малость подопьют, слово за слово, вот уже все тычут шпагами во все стороны, особенно в кардинала. Ну, а потом: «Ой, а кто это сделал?!», «Ах, какая жалость, это он случайно на чью-то шпагу насадился, осторожнее надо быть во время ссор», «И свидетелей нету, и виноватых нету, но мы все скорбим, честно-честно!»

План был прекрасен в своей подлости, поскольку нарушал ещё и закон гостеприимства. А ещё в дурости. Потому что Главным Кардинальским Шпаготыкателем назначили де Шале, которому ну оооочень хотелось кому-нибудь поведать о своей важной-секретной миссии. По одной версии, он проболтался дяде – ярому кардиналисту, по второй – своему другу, по третьей – вообще даже сам сознался… Словом, кардинал как-то внезапно оказался в курсе.

Прибыв в резиденцию кардинала с важным сообщением «Ришелье, к вам едет ревизо… в смысле, принц Гастон» – заговорщики немножечко удивились количеству охраны. Дальше они удивились ещё больше, потому что кардинал их принял с распростёртыми объятиями и заявил, что да-да-да, предоставляю принцу любые удобства, даже вон охрану забирайте. А мне тут пора, у меня дела государственной важности.

На этом Ришелье оставил заговорщиков обтекать и направился уже в резиденцию к Гастону. Куда и влетел с утра пораньше, когда юный принц как раз собирался натянуть рубаху.

Гастон, брат Людовика

Когда в твою спальню с утра пораньше влетает кардинал, которому, по-хорошему, надо бы быть мёртвым – это тот ещё шок. Если кардинал ещё влетает без предупреждений, игнорируя уговоры слуг – это уже даже немного знак. Ну, а если вы при этом в постели, в полунеглиже, а Ришелье становится над вами в позу и начинает произносить пылкую речь… в общем, это утро для Дитя Франции точно было самым запоминающимся в жизни.

В речи Ришелье мощно задвинул про единство, сильную Францию и злобных врагов, которые хотят их разъединить (по именам не называю, пальцем не показываю, нет-нет). И призвал сплотиться и покаяться. Гастон, который эту полную неоднозначных намёков речь слушал с тиком и единственной мыслью: «Всё пропало, он знает» – в ответ проикал кардиналу весь список заговорщиков.

– Хороший мальчик, одобряю, – сказал на это Ришелье, взял из рук у слуги рубашку и натянул её Гастону по самое… в общем, собственноручно смиренно облачил уважаемого принца. После чего одарил его благословением и убыл во дворец.

Тут надо бы сказать, что Ришелье хорошо понимал: за попытку затыкать его шпагами в его же поместье заговорщикам, скорее всего, ничего не будет. Потому что у него положение шаткое, да и у короля положение тоже не очень, а заговорщики – ребята знатные и влиятельные, да и вообще, пфе, заговор, с кем не бывает. Так что влетать к королю с требованиями всех арестовать и казнить кардинал не стал.

Вместо этого он начал стенать.

–А-а-а-а, – разливался Ришелье, – какой я несчастный, всем угодить не удалось. Я тут, конечно, на благо Франции… Но это всё моя недоработка, я их чем-то расстроил! Да, они, конечно, ещё короля свергнуть хотели… Но знаете что? Я подаю в отставку, и уеду за город, и буду писать стихи и любить котиков, и ежели уж меня там, безоружного, убьют, то… то пускай!

Поражённый таким глубоким смирением, король начал хватать кардинала и не пущать. И уверять, что нет-нет, никакой отставки, только всемерная поддержка короля. И вообще, вот хотите вооружённую охрану? Ну? Свою гвардию, а? И вот вам ещё больше полномочий, и я уже не знаю, как вас утешить… что с заговорщиками-то сделаем?

Ришелье перестал стенать, сморгнул слёзы и выдал категорически:

– По-христиански с ними помиримся и всех простим. Там же ваш брат, нам только ещё гражданской войны не хватало.

В общем, Гастону дали герцогство Орлеанское, чтобы не бурагозил. Герцогиню де Шеврез выслали, но для виду, остальных некоторых заговорщиков тоже выслали. А де Шале отрубили голову, потому что ну надо же хоть как-то показать, что попытка убить первого министра – это немножко нехорошо!

При этом что сам де Шале, что его родные и друзья до последнего надеялись, что казнь таки отменят. Де Шале – потому что рассчитывал на помощь Гастона, герцогини де Шеврез (о, наивное летнее дитя), а ещё ему якобы пообещал свободу кардинал Ришелье. Но кардинал Ришелье когда-то обещал Марии Медичи поддерживать Испанию – и мы все помним, что из этого вышло. А друзья и родичи де Шале возмущались, потому что дворян казнить – это же последнее дело. Они даже подкупили всех палачей, так что в день казни в окрестностях не нашлось ни одного.

– Ой, какая невезуха, – сказал Ришелье, который на стенания у короля растратил годовые запасы милосердия. – Есть у нас другие приговорённые? Кто хочет жить, поднимите… нет, не руки – поднимайте меч и снесите башку этому господину!

Один какой-то висельник жить захотел. Но то ли обладал врождённым косоглазием, то ли ел мало каши – словом, вместо «голову с плеч» у него получилось «Ой, не так», «Ой, не туда», «Вот же ж, вскользь пошло», «Четвёртая попытка», «Стоп, сейчас прицелюсь…» Короче, голову отделили только с тридцать какого-то удара по счёту (и то, по слухам, не мечом, а теслом, который одолжил кто-то из толпы, кому поднадоело зрелище). А друзья осуждённого, которые рассчитывали на немножко другой исход, поклялись ужасно кардиналу отмстить.

Но у кардинала к тому времени со знатью начали складываться совершенно особенные отношения.

Про де Бутвиля

Сначала мы немножко скажем о безнаказанности высокородных дворян. Оные дворяне что у себя в вотчине, что в Париже творили ну просто что хотели. А их почти и не наказывали, потому что кто ж его накажет – у каждого куча связей, слуг и родственников, которые сразу заорут: «Кровиночку нашу! Бунд!!» – и пойдут жечь дома судейских и писать письма в Испанию с приглашением принести немного демократии во французский тоталитаризм. А ежели их всех тоже казнить – вообще по всей стране полыхнёт, потому что на вольности знати посягать – это уже какой-то беспредел, а если потом и на нас наедут?

Правда, де Шале за участие в заговоре казнили, но он был всего лишь средней руки графом – и то потом общество шумело. А сеньор де Бутвиль был самый что ни на есть Монморанси, то бишь, фактически принц крови, километр должностей и титулов, кузен – маршал Франции, ну вот это вот всё. В общем, де Бутвиль был мажором. И вёл себя как мажор. Особенно в части дуэлей.

Помните романс Арамиса из советского мюзикла?
Дерусь семь раз я на неделе,
Но лишь тогда, когда задели,
Когда вы честь мою задели –
Ведь, право, я не дуэлянт...

Честь де Бутвиля была велика, торчала врастопырку, как глубоководная мина, и обладала похожей чувствительностью. Потому её задевало буквально всё, и к двадцати пяти годам этот господин успел создать себе славу самого отчаянного бретера во всей Франции. Он как-то раз даже устроил поножовщину на Пасху. В прямом смысле поножовщину: ссора случилась в трактире, два графа поспорили, но забыли взять с собой шпаги и кинжалы. Потому взяли трактирные ножички да и пошли себе резаться в светлый праздник. И едва успели сбежать от патруля, который явился с вопросами – а чего это они тут режутся, а не яйцами бьются или куличи жуют.

Бутвиль

Вообще-то, в те времена с дуэлями уже боролись, но очень вяло. Но в ответ на такое кощунство возбудился уже Рим, и дуэлянтов неохотно приговорили к повешенью (плюс срытие замков). Дуэлянты, их друзья и слуги разорались в ответ в том духе, что только попробуйте, да мы всех исполнителей вырежем с семьями, а потом ещё Париж подожжём!

Про терроризм тогда знали плохо, потому де Бутвилю за такое почти ничего не было. Судейские испугались да и повесили чучела, никого не арестовали, а де Бутвилю дали возможность отличиться ещё и во всяких горячих точках, типа Ла-Рошели.

Тут как раз Ришелье выпустил свой знаменитый эдикт против дуэлей. С очень конкретными пунктами: дуэлянтов-секундантов – в расход, замки под снос, детям – никаких высоких должностей. Но де Бутвиль помнил, что он же мажор и принц крови, и дуэлился себе до полной потери самосознания – за год с лишним нарушил эдикт двадцать три раза!

– Я дивергент! – орал де Бутвиль и назначал очередную дуэль прямо на Королевской площади.

– Ты дурошлёп, - веско сказал Ришелье и выдал приказ на арест.

Бутвиль с приятелем, правда, попытались убежать, а потом взяли да и сдались. Потому что ну и что, что король уже подписал приговор – кто им и что сделает, они же тут все такие любимцы общества, люди чести…

И король бы не сделал. Он вообще-то хотел Бутвиля простить. Потому что ну посмотрите, он же такой знатный, красивый, богатый, родня вот за него просит, жена у него молодая, беременная… Ну и что, что он плюёт на мои же законы, ой, да на них все плюют, ну подумаешь!

«Ну, либо мы режем глотку Бутвилю, либо вашему эдикту», – испортил малину кардинал Ришелье. Людовик вздохнул и согласился, что эдикта жальче.

Потому с де Бутвиля и его друга-дуэлянта таки сняли головы.

Ришелье под это дело смахнул невидимую слезинку и записал в свой дневник, что его сердце аж прямо разрывалось, так плакал, так плакал над бедными дуэлянтами. Но закон – прежде всего, да. А знать уже как бы и пора призвать к этому самому закону.

Знать напряглась и подумала, что надо бы в бунт. Мария Медичи оживилась и выползла на сцену с интригами.

Но до этого ещё была Ла-Рошель, и вот теперь без неё уже никак.

________________________________________________

Но про Ла-Рошель, конечно, будет после. И если читатели захотят, потому что они же тут главные.

И вот ещё ссылка на предыдущую часть, потому что ну вы же помните: других ссылок тут не бывает.

Ришелье. Интриги и котики. Ч. 5

«Щас», – сказала Франция, поднатужилась и выдала одного Франсуа Леклера дю Трамбле.

Если посмотреть издали, то отец Жозеф в зародыше – это немного Ришелье: тоже знатный, учился в той же Академии, пошёл по духовному пути, весь такой патриот и неразборчив в методах. Если же приглядеться, выяснится, что всё хуже. Отец Жозеф – был ИДЕЙНЫМ. Причём, что называется, с малых лет.

Когда ему было четыре года, собравшиеся гости попросили мальчика почитать стишочек. Мальчик влез на табуреточку и забабахал рассказ о Страстях Христовых – со слезами, экстазом и экзальтацией, отчего гости, ожидавшие что-нибудь про зайчиков или лисичек, дружно окосели.

В четырнадцать лет Франсуа настигла первая любовь. Отчего он чуть не сбежал прямо из поместья в монастырь – потому что ну их, искушения. Духовное дарование остановил только слуга, который заметил, что дело это зряшное: всё равно ж поймают, чтой-то вы дурью маетесь, молодой господин. Молодой господин призадумался и с аргументами согласился. Потому благополучно отучился, попутешествовал по европам, изумляя там всех своей учёностью и красноречием. Успел даже немного повоевать, произвёл фурор при королевском дворе и вот тогда-то решил – всё, можно, и заявил: “Матушка, я тут решил стать монахом!”

Помните похожую историю, да? Там тоже была семья, смерть отца, постоянное “надо денег” и сын, который мог бы поправить семейное положение. Только вместо Люсонской епархии мать Франсуа уже присмотрела ему богатую невесту. Да, и хитрого третьего брата у него не было. Потому что хитрым братом в семье, в некотором роде, был он сам.

Но там, где мама Ришелье поплакала и отпустила сынка, мадам дю Трамбле решила идти до конца. Сначала она рыдала и не пускала. Потом она не давала благословения. Наконец она его вроде бы дала… но как только радостный сын устремился в монастырь – выдала финт ушами и прибыла к монастырю с солдатами и с приказом от высокого начальства вернуть сыночку. А то злые монахи похитили его с какими-то непонятными целями, а она про это не знает, и благословения не давала (громкие прочувственные рыдания).

И – вот тут нужно оценить уровень убедительности будущего Серого Кардинала. За два часа разговора под стенами монастыря Франсуа успел не просто убедить мать ему выдать благословение. Он натурально её обратил, несмотря на то, что она и так была католичкой. Так что она до конца жизни отличалась повышенным благочестием и сама жила будто в монастыре.

А Франсуа дю Трабле сделался капуцином. Теперь ему нельзя было иметь имущества и денег, нужно было ходить босиком, поститься и умерщвлять плоть. Чем он и занимался с огромным энтузиазмом – а попутно писал труды о религии, произносил такие проповеди, что толпами обращал гугенотов, и как-то тихо-скромно приобрёл за короткое время огромный авторитет как духовный лидер. Особенно среди аристократов. Потому что вот остальные монахи – с ними как-то и поговорить не о чем, латынь не все разумеют. А этот, конечно, босиком и в нечёсанной бороде, зато знает кучу языков, отличные манеры, ну и вообще – видно, что в прошлом дворянин. 

Одна герцогиня даже попросила дю Трабле помочь ей с реформой монастырей в окрестностях. А из соседней епархии как раз приехало ещё одно юное духовное дарование – епископ Люсонский. В общем, эпохальная встреча состоялась, Ришелье новым знакомым очень впечатлился. А отец Жозеф попросту решил, что Ришелье очень подходит на роль “орудия Бога”, а потому этому орудию нужно всячески помогать.

У друзей был даже конфетно-букетный период. Или скорее каретно-дворцовый. Потому что отец Жозеф постепенно набирал влияние при дворе как духовный авторитет. И старательно напоминал про епископа Люсонского всем и каждому. А епископ Люсонский, когда друг его навещал, встречал его в карете. И официально, на правах епископа, давал разрешение нарушить обет и немножечко проехаться, а то сколько можно босиком уже ходить, честное слово.

Босиком отец Жозеф ходил на заглядение и успел обойти всю Европу и заглянуть даже в Рим. Потому что его заветной мечтой (как и положено ИДЕЙНОМУ) был новый крестовый поход.

– А давайте бить турок и освобождать христианские святыни! – предлагал пламенный отец Жозеф папе римскому и сильным мира сего.

– Ой, какие у вас хорошие цели, – кивали ему в ответ. – Войска мы под них, конечно, не дадим.

– Ах так? – сказал отец Жозеф. – Ну, тогда я положу все свои силы на службу Франции!

И пошёл, и стал главой канцелярии министра Ришелье. И есть мнение, что через сколько-то лет уже все правители Европы готовы были с шашками наголо бежать брать Иерусалим.

Красное Преподобие и Серое Преподобие образовали неповторимый дипломатический дуэт. Подтверждая, что одна голова хорошо, а две гениальные, изворотливые головы с повышенной хитростью уж как-нибудь да перевернут всю Европу.

Что самое забавное – у каждого из друзей при этом было по менее хитрому брату, которых они хорошо пристроили. Ришелье для своего среднего брата Альфонса выбил сан кардинала. А дю Трабле для своего младшего – должность коменданта Бастилии (а что, очень удобно, если кого-то посадишь – сразу ясно, кому инструкции давать).

Но за судьбы Франции всё же отвечал именно красно-серый дуэт. Ришелье при этом занимался выработкой глобальной стратегии, доставал на проекты денег и получал шишки от короля и всякоразных недругов при дворе. А отец Жозеф, шлёпая босыми ногами, гулял по Европе, убалтывал министров, ссорил монархов, предлагал союзы и попутно строил сеть осведомителей. И да, всё это делалось скромнейшим образом, со смирением, соблюдением постов, благословениями всех направо-налево… и в одной и той же драной рясе. Доходило до того, что капуцин ездил и с официальными посольскими миссиями, и выглядело это для правителей других государств… “О, послы, расфуфыренные, кланяются, драгоценности-кареты, ну, это как всегда… О! Стоп, это там капуцин в сторонке босой? А-а-а-ахтунг, это отец Жозеф, а разговор-то будет серьёзный!”

При этом дю Трабле успевал ещё окормлять монашеский орден, был настоятелем монастыря, писал проповеди и теологические трактаты, словом – был крайне разносторонней натурой. Об образе жизни “серого кардинала” можно сказать коротко: “Это СПАРТААА!”: подъём в четыре часа, два часа на молитвы, месса, принятие депеш, потом просители… что забыли? А, да, час после полудня, можно и позавтракать. И давайте работать уже, а то разленились, понимаешь, инквизиции на вас нет!

Временами жизнь переходила из разряда “Спарта обычная” в разряд “Спарта экстремальная”. Например, во время осады Ла-Рошели отец Жозеф поселился в щелястом сарае, куда во время штормов на щиколотку затекало море. А ночью нужно было принимать шпионов, которые днём как-то приходить не соглашались. Так что недобор сна всё-таки сказался, Серое Преподобие слегло, но к победе оклемалось и живо побежало служить победную мессу со своим патроном.

Хотя ещё непонятно было – кто кому патрон. Ришелье, конечно, был главным и отвечал за общее направление движухи… Но при привычках кардинала чуть что не так – сворачиваться в позу эмбриона и рыдать, что “усё пропало, со мной будет как с Кончини, уйду в отставку, аааааа” – отец Жозеф выполнял ещё и роль духовной подпорки. Точнее, духовного пенделя (по совместительству – немного психотерапевта). Причём, не стеснялся обращаться к жёстким мерам. Однажды, когда Ришелье раскис в критический момент, отец Жозеф и вовсе начал метать громы и молнии, обозвал патрона “мокрой курицей” и закончил всё библейским “Встань и иди!” Ошеломлённый кардинал и правда встал и пошёл исправлять ситуацию. А то это же отец Жозеф, кто там знает, может, он сейчас сходит за своей любимой плёткой и как начнёт направо-налево плоть умерщвлять, и подарит тебе преждевременный мученический венец.

По умещвлению плоти дю Трабле был большим специалистом. Мало того, что не роскошествовал, держал все посты и ходил босиком и в драной рясе – ещё он, как уже было сказано, лупил себя плёткой. А иногда прижигал калёным железом себе шею или лысину – чтобы жизнь мёдом не казалась.

Господин Дюма почему-то в своём “Красном сфинксе” изображает отца Жозефа этаким лукавым и жадным до славы. К тому же приписывает ему ещё и предательство по отношению к Ришелье. На самом же деле дю Трабле даже в карете начал кататься только в последние годы жизни и только по срочным надобностям – а так-то предпочитал по старинке, босиком. А Ришелье так и вообще прочил его на своё место и несколько лет пытался из Рима выбить кардинальскую шапку для друга. Но, во-первых, отец Жозеф так хорошо поссорил европейских монархов между собой, что они спали и видели его и его плётку (в разных невероятно жёстких комбинациях). Во-вторых Рим и так был не в восторге от Ришелье. А завести ВТОРОЕ ТАКОЕ ЖЕ, да у первого под боком… тут в ход шли простейшие рассуждения: “Если они воротят такое, когда один кардинал, а второй – простой капуцин, то что же начнётся, когда они оба станут кардиналами?!”

В конце концов, кстати, Ришелье Рим таки дожал, но было поздно. Отец Жозеф умер на четыре года раньше своего патрона. Доказав, что он был крепким человеком – с таким-то образом жизни и так долго продержаться!

Слухи твердили, что и на смертном одре отец Жозеф не перестал беспокоиться о судьбах государства. И всё твердил, что нужно взять Бризах (Бризак, Брезах) – город-крепость, крайне важную для войны. В конце концов будто бы Ришелье решился старого товарища обмануть: радостно сообщил ему, что город взят, и “серый кардинал” умер спокойно. А вскоре пришло сообщение, что город и правда взят.

Официальные источники дают немного другую версию событий: что отец Жозеф, будто бы, повторял перед смертью, что должен “Дать отчёт”. А Ришелье очень расстраивался и говорил, что лишился своей опоры.

И это вообще-то правда. Потому что дела, которые проворачивали эти двое…

Но о делах в другой раз.

_________________________

Вот тебе и раз! Мы тут проскочили экспозицию и добрались до вкусненького, голлм, голлм. Впереди заговор де Шале, Ла-Рошель и "день одураченных". Разумеется, если читатели чего-то такого хотят.

И традиционно...

Предыдущая часть тут:

Ришелье. Интриги и котики. Ч 4