Мои читатели

Старый бродяга в Аддис-Абебе,
Покоривший многие племена,
Прислал ко мне чёрного копьеносца
С приветом, составленным из моих стихов.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнём неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Человек, среди толпы народа
Застреливший императорского посла,
Подошёл пожать мне руку,
Поблагодарить за мои стихи.

Много их, сильных, злых и весёлых,
Убивавших слонов и людей,
Умиравших от жажды в пустыне,
Замерзавших на кромке вечного льда,
Верных нашей планете,
Сильной, весёлой и злой,
Возят мои книги в седельной сумке,
Читают их в пальмовой роще,
Забывают на тонущем корабле.

Я не оскорбляю их неврастенией,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намеками
На содержимое выеденного яйца,
Но когда вокруг свищут пули
Когда волны ломают борта,
Я учу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.

И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во вселенной,
Скажет: я не люблю вас,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти и не возвращаться больше.
А когда придёт их последний час,
Ровный, красный туман застелит взоры,
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную землю,
И, представ перед ликом Бога
С простыми и мудрыми словами,
Ждать спокойно Его суда.

Просто очень люблю Гумилёва. Ну и очень радуюсь всякий раз, когда у моего любимого поэта становится одним читателем больше.
Наверное, это звучит и смешно, и пафосно, но только сборник гумилёвских стихов действительно объехал со мной полстраны. Всегда беру с собой эту книгу, когда еду из дома. А сколько переездов она со мною пережила! С неё начинала обживаться на новом месте, с нею в сумке уходила, если что-то не ладилось.
И сейчас лежит на тумбочке, только руку протяни.

В понедельник утром еду по МЦК, рядом садится самая обычная девушка со сборником стихов. Я боковым взглядом посмотрел в книгу, пробежался глазами по строчкам. Там было что-то типа "Среди баобабов", "Я супругой была царю". Я немного зацепился за эти строки, подумал "наверное Ахматова или Цветаева" и продолжил листать пикабу.
А вчера (среда) перед сном лежу и думаю: так, блять. А ведь где-то я уже слышал про баобабы. И точно не от Цветаевой, они у неё могли быть только в метафорах. И стиль в том стихотворении явно не её. Может Ахматова? Сон прошел. Стало интересно. Погуглил - у Цветаевой только одно такое стихотворение с этим словом есть, но это вообще не оно. У Ахматовой совсем нет произведений с этим словом.
Сон прогнало окончательно.

Стал гуглить дальше. Все стихи, которые мне попадались, были вообще не те. Но интерес не дает спать. Стал вспоминать откуда эти строки мне вообще были знакомы. Сверхсильно напряг извилину и вспомнил, что часть этого стихотворения была на плакате, который я видел в начальной школе. Вспомнил, что плакат был посвящен природе Африки. Стал вспоминать с гуглом какие авторы писали про Африку. Про Маршака и Чуковского понятно, но стих имел "высокий" слог, поэтому детсткие авторы не подходили. Да и стихотворение вроде как от женского лица написано. И тут мне яндекс подсказал про Гумилева. Со скепсисом я прошелся по его произведениям и... нашёл. Николая Степанович оказался автором этого опуса про баобабы. Оказалось что я немного афедроном прочитал строки, а на самом деле это стихотворение "Озеро Чад".

На таинственном озере Чад
Посреди вековых баобабов
Вырезные фелуки стремят
На заре величавых арабов.
По лесистым его берегам
И в горах, у зеленых подножий,
Поклоняются страшным богам
Девы-жрицы с эбеновой кожей.

Я была женой могучего вождя,
Дочерью властительного Чада,
Я одна во время зимнего дождя
Совершала таинство обряда.
Говорили — на сто миль вокруг
Женщин не было меня светлее,
Я браслетов не снимала с рук.
И янтарь всегда висел на шее.

А ведь я был очень близок. Гумилев был первым мужем Ахматовой, наверное они влияли друг на друга, поэтому стиль был так похож.
Довольный собой я лег спать в четыре утра. Разумеется, я не выспался. Сейчас сижу и пью третью чашку кофе и клюю носом клавиатуру. Автора стихотворения узнал, но зачем мне эта информация непонятно. Вот уж никогда бы не подумал, что меня, тридцатилетнего жлоба, способна увлечь поэзия серебрянного века.