Мезень в раздумьях пил чай, курил. Остро хотелось домой, к детям. Их у санитара было шестеро, старшая дочь от первого брака и пятеро малых, младшему не было и двух лет. А также внучка. И кот. Была еще жена, по записи в паспорте судя. По ней не скучал — жили тяжело. Последние пару лет на грани развода. В доме не ужились два сильных характера. Санитар с детства обладал неким даром предчувствия, предсказательностью. И почти сразу, через год после свадьбы знал, чем все это закончится, к чему идет — но как-то за 10 лет, не смотря на хромающую на обе ноги семейную жизнь, нарожали пятерых детей. Сами удивлялись — вот живут люди душа в душу, а Бог им детей не дает. А мы как кошка с собакой. И нате вам — пятеро. Здоровых, розовых, смышленых. Оба видели в этом какой-то знак свыше, тянули как могли, терпели нестроения в личной жизни. Но после рождения пятого — что-то лопнуло. Как струна перетянутая. С жалким звоном, и звук угас. Мезень бы еще тянул, мужчины вообще более терпеливы и уступчивы - жена уже не могла. Но, у семейного конфликта минимум две стороны. Ее раздражало в нем всё - он видел, чувствовал, даже когда она пыталась улыбаться, делать вид нормального общения. Это очень истощало обоих. У каждого было свое отдельное понимание - почему так произошло. Вероятно, что эта разность понимания причин и была препятствием к попыткам найти хоть какой-то компромисс. Супруга моложе на почти десять лет, как человек современный и амбициозный все время стремилась поднявшись на ступеньку, сразу лезть на следующую. Была из малюсенького сибирского городка — райцентра. Её родители, достигнув пределов существования в нем перебралась в область, потом в один из стольных городов, а затем и в Москву. Это, как казалось санитару и заложило психотип — заняв хорошее место, стремиться к лучшему. Вполне имеет право на. Но не его это.
Мезень же, воспитанный в парадигме «лучшее враг хорошего» не понимал таких установок. Зарабатывал до войны он вполне хорошо, работал в море вахтами. Денег хватало и на две машины в семье, да - не люкс. На хлеб на столе. И на дом за городом, свою большую квартиру в хорошем районе, ежегодный отдых на заграничном море всей семьей… На няню малым детям. Супруге этого сначала хватало, а потом перестало. Требовала от него амбициозности и стремления к постоянному финансовому развитию. Считала бездельником и пустым человеком. Наверное потому в том числе, что никогда не видела как он работает. Уезжает куда-то с сумкой на несколько месяцев — в какое-то свое море, в какие-то свои мифические шторма, а потом приезжает и просто довольный всем живет. Попытки объяснить, что он несколько этих месяцев без выходных стоял вахты по полсуток через полсуток не находили отклика. Выспался мол недельку и иди, амбициозно покоряй вершины благополучия.
Когда уходил на фронт понимал, видел в глазах жены, что она не против того, чтобы он не вернулся. Его это не испугало. Пугало только то, что есть вероятность прийти инвалидом или не дай Бог овощем. Вот тогда он съест полной ложкой… об этой чаше не хотелось даже думать. Просил «если смерти - то мгновенной, если раны — небольшой».
В этих раздумьях его застал вернувшийся с добытыми бензином и водой Комар, мокрый от пота, довольный, что все прошло без приключений.
- Что грустишь, Саня? - здесь редко кто знал друг-друга по именам, а если знал — то редко этим пользовался.
- Да так, дом вспомнил, взгрустнулось чот.
- Не, к детям, каникулы у них сейчас — на речку бы, у нас речка около дома в деревне — небольшая, чистая, с кувшинками. - Мезень помолчал, - От бабы еще бы годик побегал, там с ней такая война, что здесь проще. Понятнее откуда летит.
- Знакомо, брат. У меня тоже дома фронт рухнул. А знаешь, может придешь, военный с медалями — мужик! Может что и поменяется.
- Не братка, это вряд ли. Пустое это для моей — медали, военный. Там другие любимые авторы. Мне кажется для нее лучше будет если я — 200.
- Да. Моя вообще впрямую, не скрываясь чешет такое. Неприятно малость — любил ее когда-то, даже сейчас, наверное что-то есть. Но в целом — пофиг.
За разговором Комар успел скинуть мокрую от пота гимнастерку, зажечь горелку, налить в большую кружку воды и поставить кипятить, закурить. Многозадачный человек.
- Вот слушаю я вас и понимаю поговорку - «на войне о бабах, на бабах о войне», - раздался заспанный голос Змея.
- Значит поговорки неглупые люди придумывали, знали о чем. А ты не подслушивай. У нас тут разговор по душам.
- По душам о душе надо говорить, а вы на баб жалуетесь.
- Про баб не присоединюсь, у меня такого предмета нет. А по душам — запросто. У меня ж как у латыша — хер, да душа, - хохотнул Змей и выполз из спального отделения, уселся на порог, сонно оглядываясь одновременно в поисках сигареты и тапочек.
Появление проснувшегося оптимиста пулеметчика изменило атмосферу на более мажорную.
- Может кофейку заварим? Давай Мезь свой гостевой, московский — а?
- Ну давай, шиканём. Пока тихо. - санитар достал из угла открытую пачку кофе перетянутую аптечной резинкой, передал Комару, исполняющему роль баристы.
Только поднялся кофе, как в дверь просунулся Тринадцатый.
- Мезень, какого до тебя не докричаться?
Санитар глянул на рацию — села. Вроде недавно крякала еще. Оплошал, ётить.
- Села, блин, - засуетился, ставя в зарядный стакан.
- Давай бегом на бункер к Бродяге. Там два 300, не тяжелые. Не наши — смежники. На тебе мое радио, - Тринадцатый сунул свою рацию санитару:
- А я кофейку за тебя попью, - хохотнул своим обычным смешком.
- Мезень - Бродяге! Мезень — Бродяге, - тут же зашипела радейка, с армянским акцентом. Бродяга был родом из страны камней.
- Двигаюсь к вам, - приврал, уже натягивая ботинки.
- Давай в темпе, тут у нас работа есть.
- Принял, пять малых, буду, - надевая броню и шлем. Не любил он эту неудобную тяжеленную каску, но после того, как пару недель назад снимал с брони БМП двухсотого Пуму убитого осколком четко в темя, осознал её необходимость.
Мезень с сожалением упущенного втянул ноздрями густой запах кофе и, схватив резкий рюкзак и автомат выскочил из бункера.
Рывками двигаясь по окопам, как обычно перед перевязками находился в напряжении. Что там ждет? Кто? Сколько крови и боли он сейчас встретит?
Вот и раненые. ЛНРовские зетки из штурмов. Пехотные рабочие войны.
Раскинул аптеку, обезболил обоих — нефопам по шприц-тюбику каждому в плечо, приступил.
У одного осколочные в пах. Стоит, бледный. Ранения не серьезные. Но. Причинное место навылет осколком, и в мошонку еще пара. Больно это ладно, страшно ему — парень молодой, похоже нет лет и тридцати. Как дальше жить, если не починят? Если важное что-то перебито? А перебито важное — главное как можно скорее на стол к хирургу, чтобы раны не запустить. Вроде бы не очень кроют, шансы быстро вывезти есть. А если запустить и не спасти орган — дальше что в жизни у парня? Водка? Злоба? Искажения смыслов? Петля? В современности очень страшно это, в мире где многое упростилось до животных радостей. В мире распоясавшихся людей — где при каждом нестроении женщина скорее всего будет швырять ему в лицо напоминание об ущербности. В мире, где практически повсеместно перестали видеть и уважать человека в человеке. Пока перевязывал первого, со спущенными пропитанными кровью штанами, молчащего и стучащего зубами от боли, уныния и страха, пытался его разговорить — спросил, как обычно:
- Как звать, брат? Откуда сам?
- Что?... Серега, - и молчит, смотрит мимо.
- Откуда родом, братишка?
Молчит. Колотит парня. Как будто жизнь в нем потухла. Страшно это — страшнее чем когда ногу или руку оторвет. Страшно, что если не починят — то род твой угаснет. Вряд ли зетка думал именно об этом, но скорее всего на подсознании понимал.
Обычно раненые нет-нет, да смотрят на рану — глянут быстро и отводят взгляд, этот же боялся опустить взор и посмотреть, что у него там. Пустым и отрешенным взглядом смотрел в противоположную стенку окопа, окоп был глубокий — больше двух метров.
- Нормально все будет, братишка. Зашьют-подлатают. Сейчас быстро тебя переправим. Врачи нынче и не такое поправляют, пытался подбодрить санитар.
Молчит, смотрит в стенку, почти не мигая.
Домотал, аккуратно помог надеть штаны. Раненого колотило — все не мог ремень застегнуть никак, не попадал.
Второй зетка — разорвана кисть правой. Молодой — двадцать с небольшим по виду, здоровый — этакий деревенский увалень. Баюкает руку. Поскуливает. Пальцы с наколками перстней — такие партаки бьют на зоне-малолетке в основном, висят на остатках мышц и кожи. Мелкие осколки в лицо и плечо — как дробины под кожу. Ранение очень странное, Мезень грешным делом стал подозревать, что парень — самострел. Похоже очень, что запал от гранаты в руке рванул, там не очень сильный подрыв, как раз — кисть разнести. Не санитарское это дело - подозревать, есть компетентные люди, они разберутся.
Зетка с раздробленной кистью, удивительно — наизусть знал 90-й псалом «Живый в помощи Вышняго..» на церковнославянском. Читал его вслух. По кругу. В перерывах скороговоркой как-то по-детски тараторил:
- Меня бабушка в детстве научила, помню с тех пор, всегда читаю, когда страшно. Это мне боженька так прислал в руку. За драку срок у меня. Избил сильно человека, за глупость, пустяк — вот этой рукой. Боженька, обещаю — больше драться не буду! Никогда не буду, обещаю, да!
Санитар подумал — да и нечем уже, драться-то…
Зажгутовал руку, перекись, гемостатик на открытое мясо. Один лишний палец, который на коже висел — отрезал ножницами. Остальные аккуратно сложил в остатки ладони и прибинтовал. Отрезанный, чуть подумав прибавил туда же — в повязку. Вдруг быстро довезут и смогут пришить? Выбросить всегда успеть можно…
Закончил перевязку, протер руки салфетками, закурил, укладывая аптеку в рюкзак. Хорошо, что и в этот раз не тяжелые.
Где-то невдалеке вяло ложились мины. Вяло ложились. Но резко рвались.
Подошла машина, под гору, на край кладбища. С сопровождающим трехсотые поднялись по лесенке из глубокого окопа и пошли вниз. Санитар вылез после них, посмотрел вслед. Боец с ранением в пах шел расставляя ноги пошире. Что-то было похожее на то, как идет паук — почему-то подумалось Мезени.
Все у него будет хорошо. Все спасут и сохранят. Так видел, так решил, так успокоил себя.
Через буквально минуту в радио:- Циркулярно! Небо грязное! Птица с яйцами! - значит над позициями замечен дрон со сбросами. Мезень ускорил шаг, стараясь при этом более чутко следить за небом. И слухом и глазами. Дрон, груженый сбросами звучал более натужно, более густой звук, чем у обычных — которые шастали над горой туда и обратно, в Клещеевку и от. Там в селе, и в посадках за ним, были основные интересы вражеской аэроразведки — арта, танки. На горе что — одна пехота. Проскочив очередной участок открытки по верхам, между линиями окопов, нырнув в следующий — услышал над головой натужное жужжание. Ссука. Срисовал, похоже. Заколотилось в середке, забилось. Сколько раз санитар видел в интернете ролики, как дрон выцеливает жертву. Не мог смотреть — когда убивали наших, и не наших. Жуткое зрелище — жертва как на ладони. Убийца за километры от нее, вне досягаемости жертвы. Отвечать — только стрелять по бездушному дрону. Заметался, вот оно - впереди заваленная стенка окопа. Обрешетка, присыпанная грунтом. Под ней — спасительная нора, треугольничек пространства. Рюкзак в сторону, каску сбросил, автомат с собой вдоль. Нырок в малюсенькую нишу — без раздумий, что там в норе — жмур, дерьмо, змея — на горе было много степных гадюк, змея была бы самым опасным из перечисленного. Протиснулся вроде, извиваясь забился глубже. Сжался внутренне и телесно. Ноги до колена торчат, не влезли, замер. Жужжание не уходит. Ждет, целит? Или потерял?
В такие минуты очень искренняя молитва. Пронзительная, достающая до неба, кажется что давно ушедшие предки и те — отвлеклись от своих заоблачных дел, напряженно оглянулись, всматриваясь в земное своего потомка, как оглядываются на резкий звук. Секунды или минуты ожидания под прицелом дроновода. Стихло, ушел. Смертельно опасное жужжание уже не первый раз мимо. Полежал для верности немного, выполз — задним ходом сложнее вылезать. Глядя на норку в которой только лежал — удивился, как залез-то, да в броне, с аптечкой на боку?... Ага рюкзак, каска. Поднимая каску заметил, что дрожат руки. Адреналин, однако. Двинул дальше, рассуждая, что для дроноводов в аду скорее всего отдельная полка. С особо изощренными технологическими картами. За их хладнокровную и расчетливую безнаказанность. Но, потом сгладится. Когда-то, наверное, такая полка была и для мушкетеров, которые с полста шагов клали пулей закованного в латы рыцаря, жаждавшего честной рубки на каролингах или топорах. А в него дядька в штанах и шляпе с пером, раз — и пульку. И аминь, касатик. Обидно, как минимум.
У бункера Бугра встретил Свирса — заговоренного, как тот сам себя называл, всегда ходил без каски, да и броней брезговал. Перебросились парой фраз, и Свирс поведал, что видел сегодня как двоих бойцов накрыло, одному куда-то по ногам, а другому ВОГ влетел четко в ладонь или совсем рядом, он как будто ей прикрылся. Санитару стало стыдно за его подозрения трехсотого в самостреле, он на всякий переспросил:
- Да. Вроде зетки. Вылезали с окопа некстати.
Вернувшись на «единичку» застал Тринадцатого еще у них в гостях. Тот в своей манере балагурил:
- Вот, брат Мезень, пока тебя не было, мы тут мазу тянули. Комар помощник санитара и я — помощник санитара. Оба-два — цельный санитар! - и обязательный короткий смешок, сопровождаемый молодой белозубой улыбкой.
Тринадцатый от юношеского задора, если было время, посещал все курсы и занятия — он был и помощником санитара, и вторым номером оператора ПТУРа, и вторым номером расчета АГС, сапером, дроноводом. Были бы курсы молодых комбатов — был бы и помощником комбата. На все руки со скуки, как говорят.
- На рацию, спасибо Тём, - Мезень вернул Тринадцатому его бафик.
Поставил в угол автомат, жадно попил воды из бутылки.
- Комарик, братец, поставь кипяточку сварить, пока разоблачусь, - вспомнил о не выпитом час назад кофе. Скинув ботинки, босиком прошел в спальное отделение бункера, бросил в аптечный угол рюкзак, броню к стенке, повесил на крючок каску.
Дома. Хорошо-то как, подумал. Дома...? Как же быстро привыкает человек к любому углу!
А на войне - так вдвойне.
