aliyena

— Ладно, — отчим налил коньяк в две рюмки, — давай посидим, выпьем. Мать твою вспомним.

— Не смей о маме! Ты её до инфаркта довёл своими махинациями! И я тебя выручать не стану!

— Не хочешь, стало быть, по-хорошему? — Отчим тяжело кивнул. — Значит, будет по-плохому.

Сашка не понял, что произошло. Просто почему-то оказалось, что он лежит на полу и дико болит голова.

— Полегче, Серый, — сказал отчим. — Хлипкий он.

Сашку взяли за шиворот и посадили на табурет. Из носа закапала кровь — прямо на куклу, которую Сашка так и не выпустил.

Отчим положил перед ним пачку документов.

— Сейчас ты подпишешь, где покажу. А иначе…

— Это он, что ли, намалевал?

Сашка с трудом повернул голову. В дверях стоял смутно знакомый мужик, похожий на гориллу. Вроде, отчим крутил с ним какие-то дела. В руках громила держал папку с рисунками. Ухмыльнувшись, сложил пополам и разорвал.

Сашка зажмурился. Это был заказ, иллюстрации к детской книжке. И сроки уже горят...

— Чё ты, как девка? — Его хлопнули по щеке. — Картиночки, куколки… Давай, подписывай. Бате деньга нужна, понял?

— Не подпишу. — Сашка вытер кровь. — Не заставите.

— Да ну? — хохотнул Серый. — Думаешь, тебе больно? Это я так, погладил. А вот сейчас будет больно.

— Погоди, — поморщился отчим, — форточку закрою.

Он шагнул к окну. Навстречу ему взорвалась ночь — хлопаньем чёрных крыльев и яростным карканьем:

— Пр-рочь!

Ворон с маху врезался в лицо человека. Тот завопил, слепо отмахиваясь.

— Чё за хрень?! — Серый уставился в окно.

Щёлкнул шпингалет, створки распахнулись. Через подоконник перепрыгнула Лизхен. Шипя, метнулась к Серому и вцепилась зубами в горло. Сашка схватил бутылку и со всех сил ударил его по спине. Вонючий коньяк хлынул на руки. Лизхен зарычала, не выпуская орущего человека.

Краем глаза Сашка заметил, что в окно влетает кто-то ещё. И тут на него опустилась мягкая, как одеяло, тьма. Он успел услышать, как в прихожей хлопнула дверь, как голос Патрикея крикнул: «Уберите мальчика!» А потом всё исчезло. Очнулся Сашка в спальне, на кровати, укутанный в два одеяла. Рядом на подушке сидел Робин и тихонько мурлыкал.

Сашка понюхал руки — коньяком не пахло.

— Очнулся! — Робин захлопал в ладоши. — Говорил я этим буреломам, аккуратнее! Человек, чай, не дерево.

— Ты… живой?

— И я живой, и ты живой.

— А где… эти?

— Если ты о мерзавцах, посмевших на тебя напасть, — сказал Патрикей, просачиваясь в приоткрытую дверь, — то их больше нет.

— Вы их… — Сашка сглотнул, — убили?

— Не беспокойся, маяк, полиция к тебе не явится. Приключился несчастный случай на дороге. — Лис сел, обернув лапы хвостом. — Машина врезалась в столб и загорелась. От тел практически ничего не осталось.

— Мастер ты следы заметать! — хмыкнул Робин.

Сашка приподнялся, потрогал голову. Шишка на затылке, засохшая кровь под носом. Можно сказать, дёшево отделался. А двух людей нет. Совсем.

— Не жалей, — угадал его мысли лис. — Не всех можно жалеть.

— Но всё к лучшему, — подхватил Робин. — Я вот отогрелся малость от твоей крови.

— А так можно?

— Не советую, — строго сказал Патрикей. — Человеческая кровь — это как змеиный яд. В малых дозах лечит, а в больших… Скажем так, необратимо меняет.

— А Лизхен? Она ведь… — Сашка замялся. Он не был уверен, что произошло на кухне. Может, Лизхен и не порвала Серому горло?

— Она знала правила. — Лис повернулся к двери.

Сашка ахнул. В спальню, по-стариковски шаркая ногами, вошла Лизхен. Кожа её пожелтела, обтянула череп. Когтистые пальцы нервно комкали грязное, всё в тёмных пятнах, платье. Но глаза, хоть и ввалились, остались прежние. Она неловко улыбнулась. Сашка вздрогнул, разглядев за сморщенными губами острые зубы.

— Передоз, — пробормотал Робин.

— Как же так… — У Сашки всё поплыло перед глазами. — Это из-за меня! Да не молчите вы! Нужно что-то делать! Лизхен, куда ты?!

Слёзы оказались ни при чём. Лизхен действительно таяла. И улыбалась ему — до конца.

— Таким, как она, застрявшим между жизнью и смертью, легче лёгкого стать нежитью, — пояснил Робин. — А свет маяка уничтожает нежить. Это часть твоей работы.

— Я её убил?!

— Ты освободил её, — сказал лис. — Теперь она родится заново. Возможно, вы ещё встретитесь в этой жизни. Даже наверняка встретитесь. Робин подскажет, как её найти. А мне пора. Удачи тебе, маяк. И советую сменить смотрителя. Рик не достаточно расторопен.

Он исчез. Сашка выбрался из постели, постоял, вздрагивая от нахлынувшего озноба.

— Меня не забудь! — Робин протянул к нему руки.

Сашка взял его — тёплого и мягкого. Вышел в гостиную. Никого. Он осторожно заглянул в кухню. Здесь было чисто и пахло сиренью. На отмытом столе стоял букет и лежала папка с рисунками — целая.

— Патрикей подлизывается, — хмыкнул Робин. — Не поддавайся, а то командовать начнёт.

— Пр-рости, Александр-р. — На открытой форточке сидел взъерошенный ворон. — Я не успел. Пр-рогонишь меня?

— Нет, конечно! Ты же ни в чём не виноват.

— Я не должен был тебя оставлять, — Рик вздохнул. — Отец мой смотр-рителем был и меня учил. Да только я всё по вер-рхам хватал, думал, потом р-разберусь.

— Вот и будем вместе разбираться.

Сашка подошёл к окну, посадил Робина на подоконник. Небо светлело, от затянутого облаками горизонта летела к городу стая больших птиц.

— На свет тянутся, — сказал Робин. — Птицы, они чуткие.

— Там не только птицы, — возразил Рик. — Ох, весёлое нас ждёт лето! Как начнут с местными тер-риторию делить…

Сашка слушал их вполуха. Он думал о Лизхен. Восемнадцать лет — это ведь целая жизнь. Пока она родится и вырастет, ему уже за тридцать будет. С другой стороны, если верить ворону, маяки живут долго.

— А как узнать человека, если он… она родится заново?

— Сердце подскажет, — ответил Робин. — Поверь специалисту. Уж сколько раз меня убивали и превращали… Со счёта сбился. А я всё равно не потерялся, потому что было, кому искать. И Лизхен твоя не потеряется, ты её обязательно найдёшь.

«Найду, — пообещал Сашка себе и всему миру. — И разберусь во всём. И светить научусь, и защищать».

— Научите меня драться, — сказал он.

— Это можно. — Рик перебрался к нему на плечо. — Пр-рямо сегодня и найду тебе учителя.

— Патрикей умеет, — подсказал Робин.

— Только не его!

— Как скажешь.

— А вот те рыжие парни? Они сильные, вроде.

— Ой, нет! — замахал руками Робин. — С ними не дружи, они дурные!

— Это вер-рно, — поддакнул Рик. — Дур-рная наследственность. Папаша у них ещё ничего, толковый водяной. А вот мамаша из тёмных лошадок. Мелькнула тут пр-робегом, лет сто назад, вильнула хвостом, водяному голову заморочила и сбежала. А тр-ройню на берегу оставила — воспитывай, милый, как хочешь. А водяной наш уже тогда силу тер-рять начал. Ему бы спать под корягой целыми днями, а не с младенцами нянчится. Передал русалкам, а те мальцов избаловали по самое не могу. Только Патрикея и слушаются. — Рик покосился на Робина. — Говор-рят, они ему вроде племянников приходятся.

— Троюродные, разве что, — Робин пошевелил губами, подсчитывая что-то на пальцах. — Не, дальше. В общем, седьмая вода на киселе. Но им это родство лестно, а Патрикею выгодно. Так что пусть считаются племянниками, всем спокойнее будет.

Сашка вздохнул. Какие они все... замысловатые. И непохожие на людей, и похожие одновременно.

— Разберёшься, — обнадёжил его Робин. — Подскажем, научим. Патрикей всех выживших из Народа знает, все их родословные.

— Я же сказал, что не хочу у него учиться! Ничему!

— Как скажешь, маяк.

— А его подменыши... Их нельзя вернуть?

— Кому? — Робин развёл руками. — Родителям, которые своих детей похоронили и оплакали? Нет уж, что сделано, то сделано. И Патрикей ведь обещал, что больше не будет.

«В моём городе не будет, — подумал Сашка. — А в других местах? Нет, надо придумать, как заставить его вообще бросить это дело».

Робин пытливо посмотрел на него и улыбнулся.

— Хороший ты, — он привалился к Сашке и потёрся щекой о плечо. — Не переживай, всё наладится. Дай мне только совсем ожить, и мы с тобой мир перевернём!

***

За городом, по берегу реки, бежит лис. Волна подкатывается к его лапам и тут же отбегает обратно.

— Покидаеш-шь нас, дядюш-шка?

— Даже не надейтесь. Пробегусь по округе, посмотрю, чем можно в деревнях промыслить. К зиме вернусь.

— Думаеш-шь, маяк тебя позовёт?

— Не сомневаюсь. Один он не справится.

— Обижаеш-шь, дядюш-шка. Мы все...

— Вы все у меня в долгах, как в шелках! И на забывайте об этом. Ищите девчонку. Как узнаете, что родилась, сразу мне сообщите. Мне, а не маяку и не Робину, ясно?

— Яс-сно... — Туман над водой сгущается, плывёт, держась наравне с бегущим лисом. — А срас-скажи про Робина, дядюш-шка!

Лис усмехается.

— Что вам рассказать?

— Кто он такой? Откуда взялс-ся?

Лис останавливается. Придирчиво выбирает местечко посуше и садится, обернув лапы хвостом.

— Кто такой Робин? Так просто и не ответишь. У него одних имён десятка три насчитать можно. Как его только не обзывали, даже Косым Чёртом! Но сам он предпочитал именоваться Пэк или Робин Добрый Малый из рода хобгоблинов…

— Так он гоблин? — Туман веселится, рисуя гримасничающие рожи. — Это такие зелёные, бородавчатые коротышки с ушами, как у свиней?

— Глупости! Скажете ему такое — у самих уши вырастут. Ослиные. Хобгоблины — это вроде домовых. Только они сами выбирает себе жилище и надолго на одном месте не задерживаются, особенно, если хозяева не понравятся. Любят подстраивать каверзы людям. А Робин в этих делах особенный мастер. В прежние времена он умел превращаться во что угодно — хоть в колченогий табурет, хоть в печёное яблоко. Про это даже Шекспир написал. Как же там?.. — Лис хмурится, вспоминая. — Ах, да!

Он поднимает лапу и театрально декламирует:

— Ну да, я — Добрый Малый Робин,

Веселый дух, ночной бродяга шалый.

В шутах у Оберона я служу…

То перед сытым жеребцом заржу,

Как кобылица; то еще дурачусь:

Вдруг яблоком печеным в кружку спрячусь,

И, лишь сберется кумушка хлебнуть,

Оттуда я к ней в губы — скок! И грудь Обвислую всю окачу ей пивом.

Иль тетке, что ведет рассказ плаксиво,

Трехногим стулом покажусь в углу:

Вдруг выскользну — тррах! — тетка на полу.

Ну кашлять, ну вопить! Пойдет потеха!

Все умирают, лопаясь от смеха,

И, за бока держась, твердит весь хор,

Что не смеялись так до этих пор… 1

Река пузырится смехом.

— Вот это нам по душе!

— Да, Пэк умел веселиться Пьяницам от него особенно доставалось. Любил кружить их по оврагам и вместо постели укладывать в навозную кучу. А любимая его шутка — превратиться в лошадь и завезти седока в трясину.

— Это и мы умеем! Хочеш-шь, покажем?

— В другой раз, — Лис улыбается своим воспоминаниям. — Но больше всего от Робина страдали хорошенькие девицы. Он им и прялки ломал, и ручные мельницы для зерна портил, и масло не давал сбивать.

— Ага, мы тоже с-сестрицам пряжу из водоросл-сей путаем. Ох, они и злятс-ся потом!

— Стало быть, будет вам, о чём с Робином поговорить. Только маяку глаза не мозольте. И не забывайте, что я за вас поручился.

— Тяжко, дядюш-шка... Ну, хоть одного человека в половодье позволь утопить...

— Нет.

Одна волна перехлёстывает через другую.

— Дурень ты, Неждан! Дядюш-шка ведь обещал, что в городе никто не утопнет. А река-то наш-ша через три деревни течёт, и мос-сты ещё... Найдём поживу.

— Наконец-то додумались. — Лис поднимается и отряхивает с хвоста песок. — Увижу вашу матушку, порадую, какие у неё сообразительные сыновья выросли.

Река затихает. Потом к берегу нерешительно подкатывают три волны — одна за другой.

— А ты можеш-шь ей рассказат про наш-ш маяк?

Лис подходит ближе к воде. Внимательно смотрит в своё отражение.

— Хотите, чтобы она вернулась? Хорошо, я ей передам.

«Да — думает он, — это правильно, надо собрать всю родню. И охранять маяк будет проще. А то ведь мир всё опаснее становится, а человек — такое хрупкое создание. Дунешь посильнее — погаснет. А этого допустить никак нельзя».

Замерзать Мастер Мастер иллюзий и превращений, известный в этой стране под именем Патрикей, не собирался.

1 Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

***

Свой восемнадцатый день рождения Сашка ждал, как дети ждут новый год. А когда наконец-то настало тридцатое апреля, устроил себе праздник — вместо колледжа отправился в городской парк, к ещё мутной после разлива реке. Наверное, следовало напиться, но Сашку воротило с души даже от пива. Из принципа он всё равно купил в ларьке бутылку дешёвого вина, с гордостью предъявив паспорт.

Наконец-то совершеннолетие! Больше не придётся терпеть рядом чужого человека. Никто не будет рыться в ящиках стола, пачкая рисунки, дымить в комнатах вонючими сигаретами, открывать дверь своим ключом. Новый замок уже куплен, осталось установить и всё, мой дом — моя крепость! Теперь квартира полностью Сашки — по завещанию деда. И пусть отчим хоть голос сорвёт, доказывая, что пасынок бездарь и даже на еду заработать не способен.

«На коленях приползёшь, сучонок неблагодарный! Или с голоду на помойке сдохнешь!»

Сашка помотал головой, вытряхивая из памяти злые слова. Ничего, на жизнь он себе заработает. Но даже если нет, к отчиму на поклон не пойдёт. Ни за что.

В издательствах, конечно, платят немного, но уже тепло, можно рисовать в сквере у фонтана. Другие художники Сашку не жаловали, но и не гоняли. А туристам нравилось, как он рисует. Нравилось, что на каждом портрете мелькает кто-то ещё. Порой едва уловимый прищур хитрых глаз в листве, а порой тёмный, до жути реальный силуэт в полный рост. И непонятно, кто на портрете настоящий — человек или тот, кто смеётся за левым плечом?

— Ну и фантазия у тебя, парень! — нервно посмеивались заказчики и отсчитывали на пару банкнот больше, чем договаривались.

На самое необходимое хватало. Тратил Сашка мало, одежду покупал на распродажах, ел в столовке или то, что оставляли Лизхен и другие гости.

Он называл их гостями, хотя ни одного не приглашал и не знал, как они его находят. Почему являются именно к нему? В детстве Сашка боялся, потом привык. Гости не делали ничего плохого, просто держались поблизости. Иногда сидели рядом, похожие на озябших путников, греющихся возле костра, смотрели, как Сашка рисует. Некоторые с удовольствием позировали. Но ни один не пытался дотронуться до него или заговорить. А когда Сашка пробовал их коснуться, исчезали. Это обижало и пугало уже не по-детски.

— Сами липнете, а потом шарахаетесь! — как-то высказал он накипевшее Лизхен, единственной из гостей, которая назвала своё имя. Написала пальцем на запотевшем оконном стекле. — Я что, колдун? Некромант? Вы все мёртвые?

Она в ответ только закатила глаза и повертела пальцем у виска. Сашка обиделся, но потом решил, что Лизхен сама ничего не знает, просто выделывается, как все девчонки.

Гости не являлись уже неделю. Сашка до рези в глазах вглядывался в молодую зелень, в сухие сучья, в кисти черёмухи... Обычно поблизости болтались два-три гостя, но сейчас даже краем глаза он никого не замечал. Только на грани слуха чудились шепотки и смех. У Сашки засосало под ложечкой. Что-то вот-вот случится. Вот прямо сейчас...

Но ничего не случалось, только в середине дня парк накрыло дождём. Бежать до кафешки не захотелось, там шумно веселились школьники, пораньше отпущенные с уроков. Сашка забрался под корявый дуб с такой толстой нижней веткой, что на ней проросла рябина. Склонилась шалашом до земли, худо-бедно укрывая от дождя.

Сашка устроился на куче прошлогодних листьев и откупорил вино. Хотел глотнуть, но вдруг подумал, что пить в одиночку — это неправильно. Тем более, в такой день. Он снова огляделся. Никого, только кивают под дождём жёлтые цветы на тонюсеньких стебельках...

— Как надо, так вас нет, — буркнул Сашка. И плеснул вина на корни дуба. — Ну, с днём рождения меня!

От неприятно-сладкой бурды запершило в горле. Стало стыдно перед дубом, что угостил такой мерзостью.

— Ежели не нр-равится, мне отдай, — ворчливо сказал кто-то над головой Сашки.

На дубовой ветке сидела большая чёрная птица.

— Ну, чего уставился? Вор-рона не видел?

— Н-не видел... А ты из них, да?

— Ежели ты имеешь в виду тех, которые вокр-руг тебя вьются, то нет. — Ворон взмахнул крыльями. — Я настоящая птица, из плоти и кр-рови. А они... По-разному, вообще-то, но всё равно др-ругие.

— Не понимаю, — жалобно сказал Сашка.

— Само собой, на трезвую голову такое понять тр-рудно. А объяснить — ещё тр-рудней. Так что наливай. Чаши у тебя, конечно, нет? Ну и ладно, мы не гор-рдые. Лей сюда, в эту впадинку. Только аккур-ратно, чтобы дождь не попал! Вот так, молодец.

Ворон набрал вино в клюв, проглотил и нахохлилась.

— Бр-р! Таким только крыс тр-равить.

— Ты сам захотел, — напомнил Сашка.

— Захотел, а теперь расхотел. — Ворон икнул. — В реку вылей, они там непр-рихотливые. Кстати, называй меня Р-рик.

Говорил он внятно, вполне по-человечески. Сашке даже показалось, что дробное «эр» возникает в речи ворона просто от волнения.

— Очень приятно. — Сашка осторожно коснулся иссиня-чёрного крыла. — Слушай, а давай я за тортом сбегаю? Или что ты любишь?

Он приникнул про себя, хватит ли денег на приличный коньяк? Скорее всего, хватит, но потом придётся до сдачи заказа перебиваться с хлеба на воду.

— Не суетись, именинник. Я вообще спиртное не употребляю. Это я так, для знакомства. Нер-рвы унять. — Рик нисколько раз кивнул. — В общем, если коротко, то ты, Александр-р, маяк.

— Кто?

— Не пер-ребивай! Так называют людей с очень редким даром светить. Вообще-то, все люди светятся, но некоторые — особенно яр-рко. И это не простой свет. Он греет, понимаешь? Вот к тебе и слетаются всякие... беспр-риютные. — Ворон прошёлся взад-вперёд, как учитель перед классом. — Таких, как ты, маяков, три дюжины на всю Землю. И каждый в опр-ределённом месте живёт. Смекаешь, к чему я клоню?

— Не очень, — признался Сашка. В голове внезапно опустело, ни одной мысли не осталось.

— Вот дур-ралей малолетний! — Рик взлетел на ветку. Посмотрел сверху вниз сначала одним глазом, потом другим. — Неужели не ясно, какие перед маяками возможности откр-рываются? Вы же р-редкие! Каждый — на вес золота. Или что там у вас, людей, сейчас ценится? Вас охраняют, берегут, подкар-рмливают. Вот до тебя в этом городе маяк был — настоящий светоч! Пр-рофессор! До ста пяти лет дожил. И дольше бы протянул, если бы не скур-рился. Рак лёгких даже магия не вылечит. Ты это учти.

— Я не курю.

— Вот это пр-равильно.

— Подожди! — В голове у Сашки внезапно щёлкнуло, и мозги заработали. — Ты сказал, что каждый маяк живёт в определённом месте? А если я в другой город перееду?

— Не переедешь. Не получится. Поезд с рельсов сойдёт, автобус пер-ревернётся, теплоход утонет... И уцелеешь только ты, понял? Если не веришь, попр-робуй. Обычно одного раза хватает, больше не пытаются.

Дождь перестал, выглянуло солнце, но у Сашки застучали зубы.

— А если я пешком уйду?

— Ногу сломаешь. Или змея укусит. Не насмер-рть, само собой. И поправишься быстро, об этом позаботятся. Но пр-риятного мало.

— Но почему?! — взвыл Сашка. Вся недолгая радость от того, что с ним наконец-то заговорили, приняли в сказку, испарилась. Какая-то это неправильная сказка, если в ней человеку ни за что ноги ломают. Или пускают под откос поезд — с людьми, которые вообще ни при чём.

— Потому что пор-рядок должен быть, — наставительно сказал Рик. — Маяки с места на место не бегают. Дело ведь не только в человеке, но и в гор-роде, понимаешь? Если город на особом месте построен, в нём может загор-реться маяк. А может и не загор-реться. Но если такое случается, гор-род тут же на особую кар-рту заносят. Раньше вас больше было. В позапрошлом веке до сотни доходило. Но потом стар-рые маяки гаснуть начали, а новые не зажигаются. Видать, иссякает в людях свет.

Он замолчал, нахохлившись. Молчал и Сашка, пришибленный услышанным. Не то чтобы он мечтал уехать, нет, ему нравился родной город, провинциальный и спокойный, с древними церквями, неухоженным, похожим на лес парком и извилистой рекой. Но когда знаешь, что заперт в одном месте, даже самый лучший город покажется тюрьмой.

— И многие пытались сбежать? — спросил он.

— Да почитай что каждый. Как только маяк в возраст входит, как только с ним начинают птицы и звери разговар-ривать, так и срывает кр-рышу. Или в бега ударяются или торговаться начинают. А того не понимают, что дар ваш не из тех, которым тор-рговать можно. Ну, не заплатили тебе. И что ты сделаешь? Пер-рестанешь светить? А не получится! От желания это не зависит. Разве что с собой покончить.

— И что, кончали?

— Находились безумцы. Особенно с вер-рующими тяжело. Они же всех этих... разных... демонами считают. И светить им наотрез отказываются. Да ты не пер-реживай об этом! — Рик переступил с лапы на лапу. Вроде бы смущённо. — Давай лучше я расскажу о твоих завсегдатаях. Ну, чтобы ты понял и пр-роникся. С кого начать?

— Есть одна девочка... — Сашка запнулся. — Девушка. Лизхен зовут. В белом платье ходит. Красивая, но совсем лысая.

— Как же, знаю! — Рик закивал. — Она уже не один век мается. Когда-то у неё были роскошные золотые локоны. Каждый день она мыла их в горном ручье с чистейшей водой. И однажды, любуясь на своё отр-ражение, сказала сдуру: «Ну не прелесть ли я? Ни у кого нет волос прекр-расней, чем мои!» Её услышала Госпожа горных рек и ручьёв и сильно разгневалась. Она-то считала, что прекр-раснее её волос нет ни у кого, тем более, у смертной девчонки! Догадываешься, что дальше было?

— Лизхен заболела, и у неё выпали волосы?

— Добр-рый ты, — хмыкнул Рик, — не то что Госпожа горных рек и ручьёв. Она пр-рокляла неразумную девицу. В тот же день Лизхен вырвала свои прекр-расные локоны и съела их. А волосы-то в желудке не перевариваются! Алхимики, между прочим, большие деньги платили за безоары — комки волос из желудков таких стр-радалиц, как Лизхен.

Сашка содрогнулся.

— То есть, она мёртвая? Призрак?

— Ишь, как у тебя всё пр-росто! — Рик повертел головой. — Она неживая. Но и не мёртвая. Застряла посередине и бр-родит, неприкаянная. К людям ей возврата нет, а другие её к себе не пр-ринимают, с таким-то пр-роклятьем.

— Другие?

— Тайный нар-род. Добрые соседи. Духи природы. Лешие, водяные, домовые... В разных странах их по-разному называют. Гоблины там, тр-ролли, эльфы... Слыхал, небось? Их, конечно, мало осталось, но на твой век хватит.

«Ничего не скажешь, добрые соседи! Никто не принял одну несчастную девчонку...» Сашке стало муторно. Лизхен приносила ему конфеты и яблоки. Рисовала смешные рожицы на стекле, когда он болел...

— Ей холодно, да? А рядом со мной тепло?

— Вр-роде того, — уклончиво ответил Рик. — Ты не бойся, они твой свет не вор-руют. С тебя не убудет, а им радость. Главное, не обнимайся с ними, пока в полную силу не войдёшь. За руки кого попало не бери, а то чар-ровать они любят. Ну, про кого ещё рассказать?

— Ещё лиса есть, — неуверенно начал Сашка. — Может, она обыкновенная, не знаю. Я читал, сейчас в городах много лис живёт. Но она странная. Я её часто в парке вижу. И каждый раз с куклой. Большие такие пупсы. Должно быть, из мусорных ящиков вытаскивает. Может, просто играет?

— Если бы! Нет, этот лис вовсе даже не зверь, просто предпочитает звериное обличье. И ростом он побольше, чем кажется. Хотя, говорят, толика лисьей кр-рови в его жилах и впрямь течёт. Среди волшебного народа, знаешь ли, такие затейники встр-речаются… Свихнуться можно, как представишь, кто с кем любился и какое после этого потомство оставалось! А кукол лис собирает, чтобы подменышей делать. Это проще, чем из чурбака выстр-ругивать.

— Подменышей? — Сашке не понравилось слово. Недоброе какое-то. — Это что?

— Вот она, совр-ременная молодёжь! Ничего не знаете. Подменыш — это ожившая кукла. Его в колыбель подкладывают вместо настоящего младенца.

— А настоящего куда?

— Ну, смотря кто подкладывает. Чаще всего, берут себе в приёмыши. Кр-радут-то самых кр-расивых и здоровых.

— А подменыш?

— Умирает, само собой. Потом, в могиле, снова куклой оборачивается, но это уже никто не видит... Эй, ты куда? Меня подожди!

— А ты что, сторожем ко мне приставлен? — огрызнулся Сашка, выбираясь из-под дуба.

— Не сторожем, а смотр-рителем! Чтобы всё объяснять.

— Объяснил и лети отсюда!

— Да я только начал!

— Хватит, я уже всё понял! Лизхен пусть греется, а лису своему скажи, чтобы я его больше не видел, колдуна чёртова! И те, кто вроде Госпожи рек и ручьёв, пусть тоже не приходят. А то ведь я найду, чем их встретить! Все сказки перерою, а узнаю, чего они боятся!

— Ну, и напрасно время потер-ряешь. — Рик перепархивал с дерева на дерево, неотступно следуя за Сашкой. — Те, кто до нынешних дней дожил, ничего не боятся. Ни холодного железа, ни кр-реста, ни рябины.

— Тогда зачем им маяки?

— А ты мёрзнуть любишь? Вот пр-редставь, что внутри тебя зима. Всегда. Вр-роде и лето наступило, а тебе впору выть от холода. Пр-редставил?

Сашка поёжился. Он не любил зиму. А уж если она в тебе самом...

— А почему у них так?

— Не знаю. И никто не знает. Известно только, что возле людей им тепло. Потому и дер-ржатся всегда поблизости. Даже возле обычных людей. А в свете маяков они по-настоящему отогреваются. Набир-раются силы. Набир-рались... Я ведь сказал, что маяков всё меньше и меньше. А замёрзших всё больше и больше.

— Насмерть?!

— Ну, по-настоящему они не умирают. Но окаменеть, знаешь ли, радости мало. Или, скажем, в дерево пр-ревратиться и день за днём, год за годом разум тер-рять... Стой! Вот здесь налево сверни!

— Зачем? — подозрительно спросил Сашка, останавливаясь на перекрёстке парковых дорожек.

— Увидишь. Или боишься?

— Ничего я не боюсь, — буркнул он, хотя по спине поползли мурашки. Левая дорожка уводила в заросли боярышника с буйной кипенью белых цветов. И чудились в этих цветах внимательные глаза.

Осторожно отводя мокрые ветки, Сашка пробрался сквозь кусты. И замер, задохнувшись от неожиданности. На круглой поляне с раскидистым ясенем посередине, столпились гости. До сих пор Сашка никогда не видел всех сразу. Показалось, что их сотни. Потом он понял, что нет, всего десятка три. Впереди стояла Лизхен. Смущённо улыбаясь, она теребила конверт из обёрточной бумаги. Из-за её спины выглядывало лохматое существо, ростом с пятилетнего ребёнка. В перепончатых лапах оно держало стеклянную банку. Внутри мелькало что-то серебристое. Чуть в стороне с независимым видом стояли плечом к плечу трое рыжих длинноволосых парней, похожих, как три капли воды. Сашка их раньше видел, даже рисовал, хотя и не подозревал, что братьев трое. К нему они являлись порознь. В глубоких, без зрачков, глазах парней плескался туман. Руки они прятали в карманах просторных дождевиков.

Были и другие — смутно знакомые. Сновали по веткам ясеня, показываясь на миг и снова прячась, вёрткие, как обезьянки, остроносые существа в коричневых и зелёных одёжках. Из кустов боярышника выглядывали, хихикая, зеленоволосые девушки, посылали Сашке воздушные поцелуи хрупкими пальцами-веточками.

— С днём рождения тебя, Александр-р! — подал голос Рик сверху.

Это прозвучало сигналом. Все задвигались, загомонили, и двинулись к Сашке. Он отшатнулся, потерял равновесие и с размаху сел на мокрую траву. Лизхен беззвучно рассмеялась и бросила ему на колени конверт. Рыжие братья, зубасто улыбаясь, вытащили из карманов аккуратные узелки. Положили возле Сашки.

— С праздником! — хрипловато сказал один и протянул руку.

Сашка нерешительно сжал тонкие, но сильные пальцы. Вполне себе человеческие, только неприятно холодные и с чересчур длинными ногтями, больше похожими на когти.

Парень рывком поставил Сашку на ноги. Рукопожатие стало крепче. Туман в нечеловеческих глазах завихрился, в глубине вспыхнули искры. Сашку куда-то потянуло...

— Не забывайся, Неждан, — негромко сказал кто-то. — Отпусти его, если не хочешь на месте испариться.

Рыжий зашипел. Его братья перестали улыбаться.

— Прощения просим, дядюшка! — в один голос сказали они, оттаскивая Неждана от Сашки. — Мы за ним присмотрим, не извольте сомневаться.

Сашка растёр онемевшую руку, оглянулся и взвизгнул. Совершенно по-девчоночьи. Потом ему было невыносимо стыдно, хотя все делали вид, что начисто забыли о его позоре.

Огромный, ростом с пони, лис дёрнул ухом и с упрёком посмотрел вверх.

— Представь меня.

Откуда-то слетел Рик и торжественно откашлялся.

— Позволь познакомить тебя, Александр-р, с Мастером иллюзий и превращений, известным в этой стране под именем Патр-рикей.

Лис церемонно склонил голову.

— Счастлив знакомству. Твой свет согревает мои старые кости.

— Я... — Сашка покосился на Лизхен. Она неотрывно смотрела на лиса и кусала губы. Сашке показалось, что ей очень хочется убежать. Его накрыло жаркой волной злости. — А я вовсе не счастлив нашему знакомству! Мне известно, какими «иллюзиями» ты занимаешься, и я такого в своём городе не потерплю!

Лис отступил, прижмурив ярко-зелёные глаза.

— Какой свет! — прошептал он. — Да, я не ошибся с выбором. Не беспокойся, мальчик, я чту закон. Не могу обещать, что брошу своё ремесло, но клянусь, что отныне в твоём городе не исчезнет ни один младенец. И не утонет ни один человек, — добавил он, бросив быстрый взгляд на рыжих братьев.

Те заметно помрачнели, но ничего не сказали.

— А что взамен? — насторожился Сашка, припомнив сказки.

— Согрей его. — Лис взмахнул хвостом.

Перед Сашкой взметнулись в вихре прошлогодние опавшие листья. Он протёр запорошённые глаза и вздрогнул. Лис исчез, а на его месте сидела, смешно растопырив руки и ноги, тряпичная кукла. Сшитый из выцветших лоскутков комбинезон выглядел так, словно его сто лет не стирали. Пепельные волосы торчали клоками из-под надетого набекрень шутовского колпака с потемневшими бронзовыми бубенцами. Вместо глаз были пришиты пуговицы — голубая и чёрная. Выглядела кукла жалко, но длинный нос задорно торчал вверх, а вышитые губы улыбались.

— Неистр-ребимый оптимизм, — сказал Рик. — Ну что, Александр-р, устраивает сделка? Советую соглашаться, условия для тебя самые что ни на есть выгодные.

Лизхен отчаянно закивала Сашке.

— Но как я его согрею? — Он поднял куклу. Глухо звякнули бубенчики.

— Просто возьми его домой, — прошелестел тихий голос из боярышника. — Разговаривай с ним.

— С ложечки корми! — В кустах захихикали.

Сашка покраснел.

— Кормить не надо, — серьёзно сказал лис, появляясь из-за ясеня. Хихиканье тут же смолкло. — По крайней мере, пока не отогреется. А потом... Как поладите. Буду рад, если Робин станет твоим другом. Но если он захочет вернуться ко мне, просто передай весточку с птицами. Меня найдут. — Он помолчал, пристально глядя на Сашку. — Мы договорились?

Все вокруг затихли. У Сашки на языке вертелось множество вопросов. Кем приходится лису Робин? За что его заколдовали? И кто это сделал? Сашка уже открыл рот, но вовремя поймал предостерегающий взгляд Лизхен и снова закрыл. Едва ли Патрикей ответит при всех. Может, потом. Или Рик расскажет. Вон с каким самодовольным видом на лиса смотрит, пользуясь тем, что всё внимание сосредоточено на Сашке.

— Договорились, — ответил он.

И чуть не выронил куклу. Все разом загомонили, зачирикали, засвистели и даже заржали. К ногам Сашки посыпались подарки — бумажные пакеты с пирогами, сплетённые из прутьев корзинки с душистыми, словно только что созревшими, яблоками, завёрнутая в газеты жареная рыба и даже сырая — юркие мальки в стеклянной банке. Их тут же склевал Рик.

Лис, вежливо поклонившись Сашке, исчез и больше не появился. Без него гости заметно приободрились. В тени ясеня расстелили рваную, но чистую скатерть и устроили пир. Бутылка дрянного вина пошла по рукам и не вернулась. Ошеломлённый, в раздёрганных чувствах, Сашка почти не ел, только смотрел и слушал. Когда из кустов на поляну поползли сумерки и стало непонятно, это гости танцуют или тени, Рик громогласно каркнул. Флейта, игравшая в зарослях боярышника, смолкла.

— Пор-ра домой! — Ворон постучал клювом по сашкиной кроссовке. — Не надо тебе на ночь с ними оставаться, тем более, на Майскую ночь. Пока не надо.

Сашка помотал головой. Строго говоря, родился он не днём, а в ночь с тридцатого апреля на первое мая и о колдовском празднике кое-что знал. Вальпургиева ночь или Бельтайн, вот как она называлась в старину. Или попросту Майская ночь. Вроде как что-то важное в это время надо сделать. Костёр зажечь, что ли?

— Иди, — настойчиво повторил Рик. — Я утром пр-рилечу.

Кто-то заботливо набил рюкзак оставшейся едой. Сашка наугад помахал в темноту, где снова тихо запела флейта, и побрёл к автобусной остановке. Провожать его пошла только Лизхен. Оба молчали, украдкой поглядывая друг на друга.

«А тебя я смогу отогреть?» — хотел спросить он, но не решился.

Подошёл полупустой автобус. Сашка сел у окна, украдкой махнул Лизхен. Она подняла в ответ руку и не опускала, пока он мог её видеть.

В кармане зашелестел забытый конверт. Сашка отогнул клапан, достал кусок картона с аккуратно наклеенными буквами, вырезанными, должно быть, из рекламных проспектов. «С Днём Дара Жизни!» Он улыбнулся и спрятал открытку во внутренний карман куртки. Тряпичный шут лукаво подмигнул пуговичным глазом.

— Всё будет хорошо, — прошептал ему Сашка. — Знаю, они не все добрые. Ну, так и люди тоже. Что же теперь, бросить их замерзать? Я так не могу. И они от этого только сильнее озлятся. А в тепле все добреют, это я точно знаю.

Тряпичная рука одобрительно похлопала его по колену. Вышитый рот растянулся от уха до уха. Пассажиры с удивлением поглядывали на парня, шепчущегося с куклой, но Сашке было всё равно. Впервые в жизни он точно знал, что по-настоящему кому-то нужен.

(Продолжение следует)