Ливень заливал глаза, а и без того тяжёлая одежда промокла насквозь, да стала просто-таки тянуть к земле, словно на нем был не ватный сюртук под изрубленной, и уже ни на что не годной дубленой кожей с шерстяным плащом, но полноценный воинский доспех. Ощущения были странными, потому как от целых доспехов у него остался лишь уже побитый в сражениях дубовый щит, да верный, почти древний топор, чье лезвие было испещрено десятками рытвин и сколов. Его давно пора было сменить, но не знал он оружия вернее, потому-то точил, пока железо позволяло и терпело удары. Кисть всегда гладила обух, будто тот был её продолжением, сейчас бы он сделал тоже, но рука безвольной плетью висела вдоль правого бока, ударяясь о бедро каждый раз, когда он неудачно поворачивал коня, объезжая стволы деревьев. Добрый конь, наверное, справился бы и сам, но привычка вечного контроля всего и вся, вынуждала смотреть сонными и залитыми теперь уже не кровью, но каплями дождя, глазами, перед собой. Полная луна, ярким белым диском освещала путь даже сквозь кроны деревьев этого темного леса, в котором странным образом перемешались сосны и дубы, а внизу их могучих стволов не росло ни кустов, ни травы, и лишь бесконечное море опавшей хвои застилало землю, по которой морями разбегался в разные стороны мох и средь него росли гроздьями разные ягоды. Именно сегодня пришёл первый морозец. Прелый запах забивал нос, несмотря на температуру и отчего-то согревал неким теплом воспоминаний о костре и чае из лесных трав. Это было единственное, что его сейчас согревало. Тело почти онемело, и без того покрытое ссадинами, гематомами и кровоподтёками, из-за постоянной пульсации которых, он не чувствовал порой и собственных пальцев.
Луна на несколько ударов сердца скрылась за циклопическими кронами вековых дубов, но вскоре показалась вновь, когда конь, извергая из ноздрей груды пара, вышел на редкий подлесок. К дождю добавился снег, и теперь холодная водяная масса ещё большим грузом оседала на плечах. Гадкая и грязная мысль, что он не дотянет и до утра, пронеслась в голове. Конь, словно почувствовав, заржал, топнул копытами и двинулся быстрее. На краю опушки, в лунном свете он увидел, что ни есть - чудо, абрис небольшого дома. Ни света в окнах, ни дыма из трубы. В такую-то погоду, да у кромки леса, где дров с избытком, не топили бы лишь самые немощные, или просто духи, обитающие в доме, всё ещё не оставившие тела погибших, тех, кем когда-то были они сами. Здоровой рукой, он ударил стременами и конь, как будто только и ожидал этого, сразу поддал к дому. Умное животное.
Подъехав, и небрежно соскользнув с коня, он всё же завёл его в пустой навес, что стоял сбоку, да просвечиваллся насквозь, через часть превратившихся в труху досок. На удивление, кое где под крышей была рассыпана прелая солома, а поилка до краев заполнилась дождевой водой, через протекающую крышу. Дом же стоял, как мёртвый, и скорее всего, внутри ждала давняя разруха, но всё лучше, чем замёрзнуть в первые дни зимы под открытым небом. Обойдя чуть накренившийся сруб по краю, он оказался у двери и с удивлением отметил, что хижина обитаема. Слегка стукнув ногой по древесине, он ожидал, что кто-то ответит, но дверь со скрипом просто подалась внутрь, медленно отворив для него темное, будто зево огромного монстра, нутро. Резко пахнуло сухой затхлостью и одновременно сыростью, говоря это том, что дом топили редко. Он вошёл и чертыхнулся, обнаружив, что оставил топор висеть на коне. Сил хватило, только слезть, да кое как привязать животное, пусть он и знал, что тот не уйдёт, пока хозяин не помрёт своей или от чужой руки, смертью.
- Хозяева! Есть кто? - крикнул он в пустоту и остался пошатываясь стоять в дверях, освещаемый лунным светом. Выбор у него был воистину невелик. Ответом поначалу послужила тишина, он вошёл чуть дальше, чтобы стук капель дождя отвлекал не так сильно, и вслушался. Осторожно прикрыл дверь здоровой рукой и, наконец, до него донесся скрип половиц.
- Есть, - ответил приглушенный старческий голос, - дверь закрой за собой плотно, путник, и я приючу у себя на ночь. И так холодно, не видишь что-ли?
- Да, бабушка, закрыл, - ответил он и чуть расслабился. Что ему может сделать обладательница голоса столетней старухи?
Раздался ещё скрип, где-то в темноте открылась другая дверь, судя по всему из зимника. Старуха, видимо, спала там, оставляя малые крупицы тепла. Шаги почти не были слышны, или вовсе их было не слышно, так ходили умирающие от старости. Неделя-две, или месяц, но доживающие свой век, редкие старцы этого мира, коим и правда осталось немного, которые и так прожили в разы больше остальных, умирали почти всегда в одиночестве.
- Назовись, - тихо спросила старуха.
- Гунхад я, бабушка. Наемник с города Урванкила, что близ Нерейского пика, - ответил он без утайки чистую правду. Силы постепенно оставляли его и единственное, о чем он мечтал - снять мокрую одежду, бросить снасти и оружие, да лечь хотя бы грязную солому. Просто отвлечься ненадолго в забытье, отпустить этот длинный день, унесший с собой его товарищей, и оставив его самого на грани жизни и смерти.
- Ах, знаю такое место, слышала. Ну ты заходи. Места у меня не много, уюта тут ты тоже не найдешь, но по голосу слышу, что тебе бы и сухая нора стала за счастье.
- Так и есть, бабушка. Мне бы просушить одежду и просто смежить веки.
- Поспишь ещё, успеется. Коли ты тут, зажги печь, сама я не могу. Руки настолько слабы, что поленья мне словно наполненный чугунный котел, а уж если нагнусь, так спину и десяток таких, как ты не разогнут.
- Таких, как я?
- Как ты, милый. Добрых крепких воинов. Вижу, досталось тебе, но без ран и в здравии, ты могучий рубака. Поверь, на своем, да и чужом веку я многое и многих повидала.
Слова старухи его удивили, ибо в избе тьма была непроглядной, несмотря на полную луну на улице. Неужели не было окон? Быть не может, он видел одно снаружи. Только сейчас обратил Гунхад внимание, что оно заколочено изнутри, и лишь тонкая полоска света, еле заметной чертой сияет с краю забитого окна.
- Как же ты разглядела, бабушка, при заколоченных-то окнах? - спросил он удивлённо, снимая с себя плащ, дёрнув петлю, и тот с громким шлепком грохнулся на пол, окатив старые доски ручейками воды. Наверняка, внизу они растеклись и осталось большое мокрое пятно, что ещё не скоро впитается в древесину и без того насыщенную влагой неотапливаемого дома.
- Ты раздевайся, а то пуще прежнего задрогнешь и топи печь. Хоть немного, милый. Всё я тебе расскажу. Не часто ко мне гости. Агатка только с гостинцами, да и та всё реже заходит. Быть может, оставит уже меня одну во смерти. Сейчас зима начнётся, дай бог поживу ещё немного, может и увижу помимо неё кого. Вот ты гостем стал, для меня это целое событие, - Голос старухи был вязким, тягучим, будто она в бреду говорила заклинание. Он знал, что это точно не заклинание, ведь такие древние старухи, как она, не смогли бы и строчки простого колдовства выдержать, слишком слабо её тело, слабее, нежели он сейчас.
Гунхад снял с себя остальное, что, как и плащ, грузно упало на дощатый пол. Обнаружив кровоточащую рану на левом боку удивился, ибо абсолютно не чувствовал боли в том месте, но с осознанием, боль эта пришла, колющая, где-то глубоко, противно скрипя на костях. Скорее всего тонкий кинжал легко проколол дубленую кожу, прошел через кожу человеческую и легонько тронув внутренности, мгновенно был выдернут из его тела. Чёртовы лесные духи решили порезвиться, да так, что от всего отряда остался он один, еле живой. Наемники унесли с собой в могилу четверых из восьми нападавших, после чего те отступили, но ушли не от поражения, а потому как никто из противостоявших им уже не стоял на ногах. Пойманные врасплох, падающими на голову с деревьев камнями, и молниеносно избитые дубинами с такой силой, что казалось били их ветвями и корнями сами деревья, наемники полегли быстро. Это было не сопротивление, скорее наказание невесть за какие проступки и то, что смогли они заколоть четверых духов являлось некой долей везения, помноженной на отточенные их умения, которые, впрочем, ничем не удивили лесных обитателей, кои были быстрее, сильнее и яростнее. Он не долго размышлял, почему его оставили в живых, ибо уходил по их территории. Быть может, и сами духи считали, что он не доживёт до утра. Больше заботило, почему лесные решили напасть, что стало причиной? Забава ли, месть за нарушение негласных и никому не обозначенных границ? Тем не менее он жив, еле стоит на ногах, всё тело пульсирует, словно единая большая шишка, нутро его колотит от холода, но он жив.
- Не бойся, глаза привыкнут. Всегда привыкают. Чуток, да будешь видеть, и капли света хватает человеческому глазу. Печь тут, рядом с дверью в зимник. Дрова, да огниво там же, внизу. Растопи, милый, я за дверью буду.
- А чего за дверью-то ждать, бабушка? Неужто стесняю тебя? - спросил он.
- Чем? Наготой своей? Я и поинтереснее видала. Хворь у меня, милый. Нет, не бойся, для тебя не заразна, лишь меня трогает. Как чистый свет кожи или глаз моих коснется, так болью режет меня, словно ножом вострым, - ответила старуха, - и солнце режет, и луна, и даже огонь в печи, потому и пойду в комнату, а ты позови, как заслонку захлопнешь. Единственное, что не так больно, так малую лучину в углу зажечь, да и то, когда далеко от неё сижу. Агатка порой так делает.
Силуэт старухи, больше нарисованный воображением, нежели зрением, проковылял в зимник и за ней медленно закрылась дверь, легонько так, чтобы слышно было, чем он занимается.
Гунхад разделся до гола и попытался осмотреть в темноте своё побитое тело, быстро бросил затею - глаза ещё не привыкли, и он толком ничего не видел. Подойдя к белым очертаниям печи, он рукой нащупал заслонку и открыл. Внизу обнаружил дрова в подпечеке, немного бересты и огниво. На удивление, справился быстро и вскоре в печи заполыхало. Дров было не много, но все сухие и протопить, да подкидывать понемногу до утра хватит, а потом, будь силы, может он и нарубит ещё в подлеске.
Старуха молчала, и даже дыхания её не слышал Гунхад на фоне дровяного треска и ветра, завывающего снаружи. Бедный конь, подумал он, и тут же одернул себя, потому как почти потерял сознание, навалившись на печной шесток, обдаваемый приятным жаром, что полыхал внутри. Подняв голову, он осмотрел помещение, освещаемое всполохами огня, что тут и там выхватывали из темноты детали почти аскетичного интерьера. Вон висит редкая снедь с сушеным чесноком под потолком, вон стоит у входа небольшой топор с обожжённой черной рукоятью, будто тот уже хотели сжечь от нужды, но оставили, вон в углу одинокий стул у такого же одинокого стола, где и стояла малая лучина, да висело на этом стуле пара каких-то грязных тряпиц, что сейчас вполне бы сошли и за простыню, и за одеяло. Силы оставляли его, клонило в сон. Заслонка заняла своё место.
- Готово, бабушка, - сказал он и сел, прислонившись спиной к ещё не нагревшейся стенке печи, и вскоре сполз по ней вниз, где холод витал ещё сильнее. Тело жадно хватало тепло, что излучало от топки, и чем больше его было, тем тяжелее становились веки.
Через некоторое время дверь резко отворилась и в губы ему ударила деревянная кружка.
- Пей, милый, попить нужно, хоть холодненькой, а потом уж спать ляжешь.
Он медленно приоткрыл тяжелые веки, не успев окончательно провалиться в дрёму. Вода была ледяная и обжигала нутро при каждом глотке, смущал лишь затхлый гнилостный запах. Из дверного проёма тоже пахнуло гнилью, но тело и разум в миг обессилили и Гунхад уснул.
Ему снилась Агатка, в месте, где на его отряд напали лесные духи. Вокруг, под тусклыми лучами солнца, валялись вспухшие трупы товарищей, неспешно пожираемые насекомыми, но глаза каждого, целые и наполненные вечной болью, смотрели на него. Отчего-то винили и требовали воздаяния за свои смерти. Он не знал, кто она, как выглядит на самом деле, и зачем появилась в его сне. Единственное, в чём был уверен – перед ним точно Агатка, та самая, о которой говорила старуха. Только была она мерзкая и липкая, ужасная тварь, с телом изуродованного человека. Голова, руки, ноги. Разница лишь в том, что человек этот отвратителен во всем. Куски мерзких наростов по всей коже, кровоточили и гноились, из них лезли личинки и, падая на мягкий мох, ползли в его сторону, оставляя за собой дорожки кровавой слизи, от которых исходил едко пахнущий дым. Множество суставов на руках и ногах сгибались в любом направлении, и оттого постоянно движущаяся и дёргающаяся Агатка выглядела странной и совсем неуместной средь спокойного леса. Позади неё стояла старуха, лица которой он не мог рассмотреть и управляла существом, будто куклой на нитях. Бабка вертела пальцами податливое жуткое тело и та, дергаясь и рывками переставляя длинные тонкие ноги, приближалась к нему.
Гунхада словно придавило чем-то тяжелым и подняться на ноги он мог, не хватало сил. В груди и боку тянуло, а больная рука почти не двигалась. Он полз назад, пока не упёрся спиной в дерево. С ужасом наблюдал Гунхад, как тварь движется к нему, готовая острыми зубами вонзиться в плоть и грызть её вместе с воняющими личинками. Знал – обглодают до голых костей, да и те потом рассыпятся в прах, и только пустые глазницы нетронутого черепа напомнят, что здесь погиб человек. Лёгкой смерти не будет, его ждёт ужасающая боль, от которой он, возможно, сойдёт с ума, мысли и чувства, само осознание, исчезнут за миг до гибели. Воин посмотрел вверх и с кроны могучего дерева падали на него кости. Несчётное количество людских костей. Больно било, ударяясь о голову, кости эти рассыпались в прах, и вскоре стало больно дышать. Знакомый сухой гнилостный запах забил нос.
- Тихо-тихо, всё хорошо, - проворчал старушечий голос, - уснул у печи, как младенец в люльке, только храп и слышала. Но мне оттого только веселее, чай не одна в доме, спокойнее.
Пробудившись, Гунхад больно ударился головой о печь, та была теплой, а значит проспал он не так долго. Голова сразу загудела, а забывшее на время сна о боли тело, заболело и запульсировало вновь.
- Надо бы дров подкинуть в топку, милый. Я пыталась, но мне сил не хватает. Каждый раз пробую сама, каждый раз не выходит. Ты бы хоть пару у топки оставил.
- Сейчас подкину, бабушка. Только встать нужно, собраться с мыслями, кошмар мне снился.
- Кошмары часть нашей жизни, они всегда с нами. Ну или по голове тебя кто приложил. Ты не тяни, милый. Пускай прогревается дом, погода нынче не зима лютая, но ветер северный, и уж слишком влажно. Когда влажно я до самих костей промерзаю, даже если тепло за окном. Давай, чтобы горячо было, и сам отоспишься, а уж утром поедешь дальше, если сможешь, - ответила старуха, ступая обратно в зимник, и Гунхаду показалось, будто она выделила эту фразу «до костей» и усмехнулась, но он уверил себя, что это лишь последствия кошмарного сна.
С трудом встав на ноги, Гунхад открыл топку и обнаружил там тлеющие угли. Ещё с половину часа и разжигать пришлось бы заново. Из зимника раздался храп, и он позавидовал старухе, которая так быстро уснула. Важно ли, что он снова не услышал, как древняя бабка прошла до постели? Или на чём она там спала. Гунхад положил коры на угли и по одному накидал сверху дров - до утра их должно хватить. Комната почти не прогрелась и остатки тепла витали вокруг самой печи. Впрочем, у проема в зимник было гораздо теплее. Наверное, большая печь, крупной своей частью стояла именно там, в бабкиной комнате, как про себя назвал её Гунхад.
Странное место, странный дом и странный сон. Правда, ничего лучше всё равно не было, и он заставил себя не реагировать на нарастающее волнение. Нужно было осмотреть раны, промыть в конце концов порезы и ссадины. Выпить, если получится, горячего травяного настоя и снова ложиться спать. Сон всегда помогал ему, пусть даже дурной.
Он хотел бы управиться быстро, но рука почти не слушалась, а действовать оставшейся выходило скверно. Закончив, и ощутив немую ломоту в мышцах, Гунхад подошёл к лучине в углу комнаты, чтобы забрать примеченное ранее тряпьё. Там, за маленьким столом, прикрытым неказистой скатертью, освещаемые точкой тусклого света, разбросанная лежала колода истёртых карт. Сразу вспомнилось, как мать, покуда была жива, говорила ему маленькому, что чужие карты трогать нельзя. Она не разделяла их на игральные или гадальные. Просто запрещено - табу, что он запомнил на всю жизнь, даже не задавая вопроса «почему?». Эти точно были гадальными. Он схватил лохмотья, и было собрался отойти, но взгляд остановился на картах, точнее рисунках, которые были изображены на лицевой стороне. Часть их будто кинули сверху, совсем разочаровавшись неудачным раскладом. Горящий крест, паук на горе из костей, яркое солнце на фоне чистейшего синего неба, нагая девушка во тьме под луной, рыцарь в латах на коне и, наконец, старуха в сером одеянии с перевязанными соломой глазами. Было согревшееся тело охватил озноб, Гунхад развернул голову в сторону зимника, откуда по-прежнему доносился старушечий храп. Огонек лучины отпечатался на сетчатке и словно прыгал на глазах с места на место, и там, где только что плясал свет, оказывалась чёрная точка. Удар сердца, два, три. Желтые точки исчезали, а чёрных становилось всё больше, сотнями воображаемых пауков они плясами на полу, потолке и стенах, всё ближе подбираясь к нему. Голова закружилась и Гунхад с грохотом упал посредине комнаты. Последнее, что он помнил – вонь, от пола пахло всё той же гнилью и сыростью, перемешанными с древней пылью. Глаза тяжело закрылись.
Снова снилась Агатка. И он опять знал, что это она – Агатка. В столь разных обличиях первого и этого снов. На этот раз пред ним предстала молодая девушка в белой открытой тунике. Лицо, словно покрытое вуалью под лунным светом, он не смог разглядеть, как ни пытался. Бледная, как снежное покрывало, чистая и спокойная, будто гладь горного озера средь скал, что закрывают его от дуновений ветра. Она пахла ромашкой и лавандой. Запах этот был столь сладок, что за мгновение заменил собой гниль и пыль, которыми он дышал ранее. Гунхад жадно вдыхал, вздох за вздохом, и также жадно смотрел, любуясь красотой девушки. Та теперь брела среди высоких деревьев, покачивая бедрами и звонко смеялась, каждый раз, когда называла его имя.
- Гунхад! Иди же за мной! –не поворачивая головы говорила она.
- Почему ты стоишь, Гунхад? Иди за мной. Я приготовила тебе подарок. – девушка удалялась, и порой петляла между толстыми стволами, то исчезая за ними, то вновь появляясь чистым белым пятном, средь всё более чернеющего леса.
- Я могу быть твоей, Гунхад. Иди за мной. Иди же, милый!
Гунхад остался на месте. Он в красках помнил первый сон, он помнил кости, валящиеся на него с деревьев, даже чувствовал отголоски фантомной боли. Он, наконец, просто боялся, что милая Агатка превратится то страшное чудовище, что он видел ранее и не желал, чтобы девушка исчезла. Хотел её, нестерпимо хотел и вожделел, сам не понимая, в какой момент желание заполонило всё его нутро, но так и не двинулся с места. Смех удалялся всё дальше, уже не видно было белого силуэта, и лес покрылся сизой дымкой.
Совсем стемнело и Гунхад развернулся, чтобы уйти в никуда своего сна, но как только он повернулся и сделал шаг, пред лицом его возникло лицо другое. Лицо старухи, с перевязью на глазах. Руки её, мёртвой хваткой обвили тело, когда он попытался убежать. Подул сильный ветер, унося с собой все картины леса, оставляя кромешную тьму. В ночном небе над головой, перестали светить все звезды, потухли в миг. Вдруг, сильным порывом унесло и повязку с глаз старухи, открыв взору ещё и чернь пустых глазниц.
Веки открылись совсем тяжело и сильно болели, как и глаза. Так тяжело, как не было никогда, когда он порой напивался до потери сознания, просыпаясь сидя спиной к таверне, в каком-нибудь захудалом городишке, расположенном на тракте. Но голова была чиста, мысли ворохом роились внутри, каждая заставляя одновременно обдумывать и то, что с ним произошло и то, что приснилось. Ярче других звенела одна – что за расклад он увидел на столе у лучины? Поворот на спину стоил ещё некоторых усилий. С удовольствием Гунхад отметил, что перед тем, как потерять сознание, он почти дошёл до печи и сейчас ему было тепло. Не резало тело холодными потоками сквозняка по полу, ни единого намека, что буквально несколько часов назад, он мог умереть в лесу, покрытый снегом и инеем, заживо замерзший и покалеченный. И тепло это ещё сильнее выдувало из зимника, вместе с въедающимся и всепоглощающим дрянным запахом. Лучина не горела и глаза почти моментально привыкли к тьме, мозг же дорисовывал очертания, кои успел запомнить за время, проведенное в доме.
Карты! Карты, вдруг возникли в голове, и Гунхад резко попытался вскочить с пола, вновь ощутив, что тело вовсе не исцелилось, а только лишь на время сна упало в сладкую и теплую негу расслабления. Он смог встать на колени, и голова на миг закружилась. Глубокий вздох помог бы больше, если бы не чёртов запах, который, казалось, стал сильнее. Где-то глубоко внутри него боролись две противоположности, одна кричала спешить и уходить, другая же томным голосом убеждала остаться, обещая великую награду. Сложно, но именно так ощущал он эту борьбу. И победило волнительное желание узнать ответ на несказанную загадку, увидеть какой-то незримый секрет, что, возможно, сотни лет скрывается в этом доме. Гунхад не знал, почему эта мысль засела в голове, и откуда вообще там взялась, но поднялся на ноги и тихо двинулся ко входу в зимник.
Дверь не заскрипела, когда он открыл её сильнее, а внутри не было видно ровным счетом ничего. Большая, вечно чёрная тьма вокруг. И только запах, этот мерзкий запах сладкой гнили человеческой плоти, всё сильнее проникал в лёгкие, обволакивал нагое тело, впиваясь в каждую пору кожи. Он знал, что отмыть его, стереть с себя, будет непросто, почти невозможно. Не раз встречал подобное на поле боя, где воины сотнями лежали под палящим солнцем, пожираемые ордами стервятников и полчищами копошащихся насекомых. Шаг, второй, и босой ступней он почувствовал то, о чём уже подумал ранее. Кости. Множество костей, часть из которых рассыпалось под его весом, превращаясь в невесомый прах.
- Зачем вошёл сюда? – раздался недовольный голос старухи, - Не должен был ты этого видеть. Теперь участь твоя предрешена.
Именно в эту секунду Гунхад осознал, что давно не слышал храпа старухи. В полной темноте, сознание теперь рисовало её иначе, она почему-то казалась тучной, взлетевшей над постелью, а после, парящей над ковром из человеческих костей, ровным слоем рассыпанными по деревянному полу зимника.
Перед лицом, почти как в недавнем сне, оказалась старуха. В кромешной тьме, он всё-таки видел её очертания. Дряблая, в одной ночной сорочке - порванной, изрезанной, да испачканной, в пятнах давно высохшей и поменявшей цвет крови. На её лице отразилась вековая усталость и грусть, а в белесых глазах он увидел почти вечное горе. Тело её парило над полом, а дряблые руки и ноги были связаны накрепко железными цепями, ни одна из которых не издавала ни единого звука, даже стуча звеньями друг о друга.
- Ты мог просто уйти, воин, - сказала она почти равнодушно.
Сердце бешено застучало в груди, и Гунхад попятился назад, здоровой рукой пытаясь нащупать оружие на голом теле. Чертыхнулся, укорил себя за непозволительную ошибку, что совершил. Он сделал несколько шагов назад и вылетел из зимника в комнату, споткнувшись о высокий порог, но удержался на ногах. Глаза, подпитываемые адреналином в крови, выхватывали всё новые и новые детали и очертания комнаты, которая оказалась много больше, нежели он думал.
Старуха вылетела за ним, через проход и словно стала больше, а потом она в недоумении посмотрела куда-то ему за спину.
- Беги же, покуда есть силы сопротивляться, - гаркнула она и в миг замолчала, вскинув голову вверх, будто сжимали шею невидимые крепкие руки.
- Посмотри лучше на меня, милый, - нежный голос раздался с другой стороны комнаты, столь чистый и звонкий, как ручей, как музыка для его ушей.
Гунхад обернулся и разглядел, сидевшую за столом прекрасную девушку в лёгком летнем платье. Кожа её сияла в темноте, лунным светом, переливалась снежными искрами, а чёрные губы улыбались, улыбались именно ему.
- Нечего бежать. И некуда, - говорила она и скидывала по одной на пол гадальные карты, что падая превращались в яркую пыльцу.
Старуха хрипела за спиной, задыхаясь, пыталась что-то сказать, но безуспешно.
- Кто ты? – вырвалось из груди. Гунхад попытался сделать шаг, но не смог, что-то держало его. Ноги, словно скованные железом, стояли на месте.
- Ты уже знаешь кто я, - улыбнулась девушка, - твоя новая судьба.
Красивая и грациозная, она встала со старого стула, проведя рукой по столу и скинув оставшиеся карты. Пыльца повисла в воздухе перед ней, медленно занимая окружающее пространство.
- Я не понимаю, - бормотал Гунхад.
- Поймёшь, - девушка щёлкнула пальцами и сзади упали оковы на конечностях старухи. Та закричала.
- Мы так не договаривались! Не так должно быть! Это обман! Обманула меня!
Ещё щелчок и комната наполнилась бежевым тусклым светом. Гунхад видел пол и стены, чёрную кровь на них, новую, но и засохшую, кажется, пол века назад или больше. Видел сажу под потолком, и видел неизвестные ему следы, видел разрезы от когтей, столь грубые и длинные, что ни одно известное ему животное таких оставить не могло. Бешеный стук в груди, в крови, в висках - неожиданно сменился спокойствием и смирением перед неизбежной участью. Он крепко закрыл глаза и сделал глубокий вздох, жалея о том, что втягивает в легкие перед смертью не холодный лесной, пахнущий травами, воздух, а снова дышит гнилостной затхлостью этого дома.
Открыв глаза, он видел, как во свете, раскинув руки в стороны, горит старуха, а девушка в стороне смотрит на это ясными глазами и улыбается, смеётся дивным голоском. Поймав его взгляд, та подмигнула ему и свет сделался ярче. Девушка исчезла, а месте её возникло чудовище. И чем больше освещало его, тем более видел Гунхад гнусь и уродство каждого сантиметра этого существа. Девичий смех сменился утробным клёкотом, от которого кровь леденела в жилах. Сознание кричало в панике, пытаясь забиться в дальний угол, но Гунхад смотрел не отводя глаз, на которых появились слезы. От беспомощности, от того, что не может прекратить смотреть, от того, что стыдливо, изгадившись на месте и даже не попытавшись справиться с самим собой, он умрёт. Бесславно и нелепо, безызвестный, сожратый самым страшным кошмаром его жизни, оставит он после себя одни обглоданные кости.
Щелчок. И всё прекратилось. Ушёл свет, исчезло в кромешной тьме существо, погас огонь и старуха, обожженная, тлеющая и чуть живая, с грохотом упала на доски. Не исчез только его страх и вновь появившийся звонкий смех, раздающийся с разных углов комнаты одновременно. Гунхад дрожал.
- Не верь ей, воин. Обманет, погубит, - хрипя, медленно протянуло сзади опаленное тело.
- А он очень красив, ты не находишь? Не отвечай. Ох, знаю, я тоже ему понравилась, до ужаса понравилась, - забавлялась девушка.
Загорелась лучина и тусклый свет охватил очертания фигуры. Кожа постепенно приобретала белый оттенок. Необычайно красивая и вдруг желанная, она наклонилась и Гунхад увидел груди в разрезе платья. На стыд себе он почувствовал возбуждение. Девушка загребла горсть пыльцы, что осталась внизу от колоды гадальных карт и двинулась к нему, высвобождаясь из платья. Встала напротив и скинула его вниз. Гунхад почувствовал, как набухли его чресла, десяток-два ударов сердца, и он не сможет сдержаться. Возбуждение, будто заменило собой весь ужас последних минут. Ладонь её легла ему на грудь и медленно спускалась вниз, другую же она поднесла к его лицу и тихонько подула. Пыльца окутала его и её с головы до ног, щекотала тело, даже немного жгла. И более всего жгло внизу, возбуждение достигло пика, когда она воскликнула.
- Он мой, он весь мой. Весь и навсегда.
Тело отпустило, Гунхад смог сделать шаг, увидел тонкий луч солнца, призрачной нитью пробивающийся через щель в забитом окне. Хромая, на ватных ногах, он двинулся к двери. Там день, там свет и свежий воздух, подумал он, стараясь постоянно оглядываться на девушку, чей лик он не забудет теперь никогда. В буквальном смысле никогда. Оба её прекрасных лика.
- Знай, ты пожалеешь об этом, воин! Это всё пыльца, её мерзкий яд! Она сама тьма, сама чернь души, что поглотит тебя без остатка, - бормотала истошно старуха из последних сил, и с каждым словом голос становился тише, угасал, как и она сама, - ты получишь долгую жизнь и бесконечные годы без белого света и боли, но во свете будешь жить с этой тварью, коих не так и много в этом мире, тварью от вида которой многие сразу сходили с ума. Годы её вечности станут твоей тюрьмой.
Его наполняли чувства. Нежность, преданность, страсть и даже, наверное, любовь. Да, любовь, это точно была любовь, с первой секунды, как он увидел её, и до сего момента, до любого момента в будущем. Он любил её, даже тогда, когда не знал, любил и готов был вверить ей всего себя и свою жизнь. Он еле слышал слова старухи и лишь любовался девушкой, его Агаткой, его новой жизнью. И Гунхад ответил.
- Я знаю. Впереди сама тьма и я её приветствую. Всей своей сущностью приветствую и поклоняюсь ей. – Сказав слова, он улыбнулся, открыл дверь и свет моментально охватил комнату.
