МЕСТЬ "ПАРТИЗАНА"
В 1963 году я перешёл из Центрального детского театра в Театр имени Ленинского комсомола. И мое знакомство с ним началось с забавной истории.
Ведёт меня Эфрос представлять директору театра Анатолию Андреевичу Колеватову. Идем за кулисами. Нас встречает актер Саша Покровский в нарочито рваной рубахе и с нагримированными кровоподтёками на лице.
— Лёвочка,— говорит он,— мы очень рады, что ты к нам приходишь. Правда, правда — все рады. Анатолий Васильевич, я задержу Лёву на минутку. Он мне очень нужен. А потом сам провожу его к Анатолию Андреевичу.
И Эфрос уходит.
— Лёва,— говорит мне Покровский,— сейчас идёт детский спектакль. Я партизан. Немцы только что допрашивали меня, пытали. Исщипали, сволочи, всего. Сейчас я им отомщу и провожу тебя. А-а! Вот они сейчас получат, смотри.
Освещается сцена. Немецкий штаб. За столом сидят эсэсовцы в черной форме с черепами и повязками на рукавах со свастикой: Михаил Державин, Всеволод Ларионов и Леонид Каневский. Покровский прижимается к кулисе и тихо, но очень целенаправленно начинает шептать:
— Немцы, немцы, среди вас еврей... Слышите, немцы, среди вас еврей.
Каневский начинает трястись от хохота и сползать под стол. Два других эсэсовца надвигают фуражки на глаза и начинают подвывать. А Саша упорно продолжает:
— Немцы, немцы, у вас под столом еврей... Немцы, под столом еврей.
Все «фашисты» и за столом, и под столом всхлипывают, хрюкают, скулят... Ларионов сквозь зубы цедит:
— Закройте занавес, закройте... не могу!!! Занавес пошёл. Заседание штаба не состоялось.
— Всё,— сказал Саша,— отомстил я немецко-фашистским палачам. Пойдём к Анатолию Андреевичу. Только ни ему, ни Эфросу ни слова, а то они мне такое устроят!.. Пойдём.
НЕ СЕРДИТЕ ПИРОТЕХНИКА
Был на «Мосфильме» один взрывник – настоящий фанат своего дела, у него на руках несколько пальцев недоставало, а он все равно продолжал работать. Как-то снимали кино про войну. Съемочная группа выехала на место, разместилась в гостинице. А весь арсенал оружия, необходимого для съемок, наверное, из экономии, сложили в номере пиротехника. Человек он был тихий, застенчивый, интеллигентный, но очень любил выпить. Каждый вечер после съемок возвращался в номер, держась за стенку. А администратором в гостинице была очень вредная тетка. Каждый раз, видя нетрезвого пиротехника, она начинала кричать: «Как не стыдно, все вы, артисты, пьянь настоящая!» Раз, другой, третий. В конце концов тишайший пиротехник вышел из себя. Бежит в номер, хватает пулемет «Максим» с лентой холостых патронов, тащит его в холл и с криком: «Получай, стерва!» открывает огонь. Тетка тут же падает в обморок. На стрельбу прибегает наряд милиции, а пиротехник в запале палит и палит. Когда у него кончились патроны, милиционеры, хорошенько отмутузив, забрали его в КПЗ.
Выручать его пошли мы с актером Стекловым, грозили в суд подать на милицию за побои, в итоге удалось уладить дело миром. Взрывника выпустили.
Продолжаем съемки, снимаем эпизод артобстрела. Взрывник что-то там колдует, вдалеке грохает, оператор с красивой грузинской фамилией говорит: «Это фигня, а не взрыв». Пиротехник опять копается с взрывчаткой и проводами. Снова взрыв, и опять оператор недоволен. «Ладно, – скрипит зубами пиротехник, – сейчас покажу настоящий взрыв». Тут землю сотрясает ужасающий грохот, в небо взмывает столб дыма и огня. Когда дым рассеялся, видим, оператора нет. В кустарнике широкая просека, идем по ней, наконец находим оператора в совершенно неузнаваемом виде – густые волосы на голом торсе полностью обгорели.
О ТОМ, ЧЕГО НЕ БЫЛО.
Однажды зимой мы с моим приятелем шли по городу и вдруг на переходе Садового кольца в сутолоке встретили Смоктуновского.
Он нам стал рассказывать, что скоро будет сниматься в "Гамлете" и что ему это все не нравится, потому что, по его словам, Козинцев совсем не понимает, о чем надо снимать. И тут - прямо посреди Садового кольца и рядом с проходившими мимо людьми - он сыграл нам всего Гамлета. Это было потрясающе. У меня текли слезы.
"В фильме, - сказал он, когда закончил, - всего этого вы не увидите".
ПЛЕМЯШ ВОРОШИЛОВА
В то время, когда я работал в Центральном детском театре, в магазинах появились черные двубортные костюмы из крепа. Польские. И половина мужского населения Москвы ходила в таких вот костюмах. Я тоже, посоветовавшись с женой, решил, что и мне нужно приобрести такой костюм. К тому же они почему-то стоили не очень дорого. Купил. И вот я в этом новом костюме решил прийти в театр - надо же похвастаться обновкой! Таким нарядным и пришел в театр.
И тут я встретил нашу замечательную актрису, которая, увы, уже ушла из жизни и с которой я проработал много-много лет. Она, посмотрев на меня, спросила:
- Лева, ты чего такой торжественный? Как-то странно тебя видеть в костюме.
Дело в том, что я вообще не люблю ни костюмы, ни галстуки. И тут у меня как-то само собой родилась какая-то еще до конца не продуманная мысль, и я сказал:
- Тоня, давай отойдем в сторону. Дело в том, что... Только, я тебя умоляю, никому ни слова. Тоня, я же знаю, вы, женщины, так любите тут же разнести всякую новость по всему белу свету.
- Что ты, Лева? Никому ни слова, - заверила она.
- Тоня, - сказал тогда я, - Тоня, оказалось, что я - племянник Ворошилова, Климента Ефремовича...
- Как это случилось?
- Сам не знаю... Ко мне приехали люди и сказали, что у меня обнаружились какие-то родственные связи с семьей Ворошиловых. Я оказался самый молодой из Ворошиловых - я его племянник. И вот меня вызывают в Кремль. Сегодня после репетиции я должен поехать в Кремль, чтобы познакомиться со своим дядей Климентом Ефремовичем. Меня будут ему представлять.
- Как же это прекрасно! - воскликнула Тоня. - Ты представляешь, что у тебя теперь такой дядя! Теперь у тебя будут такие возможности...
- Нет-нет, Тонь, подожди, подожди, - перебил я ее. - Надо ведь еще познакомиться. Может, этот луганский слесарь такой строгий, что... Не дай Бог... Еще ничего не известно... Только, я умоляю тебя, никому, никому!
- Конечно, конечно, Лева! Я ведь понимаю...
На этом мы расстались. Но буквально минут через пятнадцать все в театре почему-то стали со мной очень вежливо здороваться и даже называть по имени-отчеству вместо обычных "Левка, здорово!", "Лева, привет!". А я в ответ: "Здравствуй... Здравствуй... Здравствуй..." И тут я понял, что все - началось!
После репетиции я выглянул в окно и... У меня часто так случается, что сами обстоятельства играют на мои розыгрыши. Почему так - сам не знаю... И я увидел, что перед входом в театр стоит огромный черный правительственный "ЗИЛ". А рядом с Детским театром находятся кассы Большого театра, и туда часто приезжают за билетами для гостей и делегаций на правительственных, мидовских и прочих министерских машинах.
Я вышел из главного входа театра и направился к этому "ЗИЛу". Подошел, наклонился к водителю (стекло было опущено) и сказал:
- Простите, пожалуйста, я артист Дуров вот из этого театра...
- О! - воскликнул водитель. - Я вас узнал - вы же в кино снимаетесь.
- Да, - сказал я и попросил: - Посмотрите, пожалуйста, на окна нашего театра - там никто за мной не наблюдает?
Тот посмотрел и говорит:
- Там все окна просто забиты людьми. За вами наблюдают, наверное, человек сто.
- Вы знаете, - сказал я, - я вам потом все расскажу. А вы не могли бы красиво помочь мне до конца разыграть эту историю? Я сейчас сяду в вашу машину, и вы отвезете меня чуть подальше.
Шофер оказался догадливым.
- Все понял, - сказал он. - Сейчас.
Он вышел, обошел вокруг машины, открыл мне дверцу и широким жестом пригласил в салон. Мы сели, и машина тронулась.
- Мы сейчас тут кружочек сделаем, и я обратно. Ладно? - сказал шофер. - А то хозяин будет меня ждать.
- Спасибо, мне достаточно, - и в двух словах рассказал ему суть розыгрыша.
Он так дико хохотал, а потом сказал:
- Ну, Дуров, с тебя при встрече причитается - я ведь тоже участвую в этом спектакле.
Мы тепло простились, а вечером я позвонил другу-актеру, спросил, что нового. А он интересуется, как у меня прошла встреча. Я сказал, что все замечательно, все хорошо, и поинтересовался:
- А ты откуда об этом знаешь?
- Здравствуйте! - протянул он. - Да весь театр об этом только и говорит.
И когда я появился в театре, мне сказали:
- Лев Константинович, вас ждет Константин Александрович.
Стало быть, дошло уже до директора - очень грозного человека. Когда он вызывал, артисты шли к нему с большой неохотой: значит, за что-то будет выволочка.
Я зашел в кабинет. Директор встал из-за стола и своим высоким голосом сказал:
- Ну, Лев Константинович, я вас поздравляю. У вас такая радостная новость!
И тогда я спросил:
- Какая?
- Ну, Лев Константинович, перестаньте! Мне-то уж вы можете сказать.
- Константин Александрович, - сказал я, - я вам вынужден признаться: это была шутка, розыгрыш. И все из-за того, что я купил этот дурацкий черный двубортный костюм, который, наверное, годится только для похорон.
- М-да... - сказал директор. - Шутки ваши мне не очень-то нравятся... - И добавил со значением: - Так ведь можно и дошутиться... Ну что, что еще от вас ждать, молодых? Ладно, идите. Племянничек!..
Я вышел из кабинета. У дверей уже стояла большая толпа.
- Ребята, - сказал я, - делайте со мной что хотите. На колени могу перед вами стать, только простите: я вас разыграл.
Нет, не все на меня обиделись, многие просто замечательно приняли мой розыгрыш и хохотали сами над собой, что попались на такую наживку.
И только тут до меня дошел смысл слов нашего директора: "Так ведь можно и дошутиться..." В ту пору это не казалось странным.
