Компьютеры, большие расчетные центры, столы, бумаги, какие-то ломанные линии схем на досках, и еще пропасть непонятного и особенно сейчас не нужного. Все это мелочи, сейчас главное успеть собрать как можно больше информации.
Ланго достал из нагрудного кармана коробку, в чьих недрах хранилась целая россыпь передатчиков дальнего действия и, цепляя их на бока системных блоков, едва ли не бегом пронесся по всей лаборатории. Всё, теперь информация с жестких дисков польется сплошным потоком в память компьютера у него на корабле, а оттуда в разведцентр. Теперь главное успеть отсюда убраться – дело сделано.
Ланго метнулся к двери, ухватился уже за ручку, но вдруг его взгляд упал на стереографический альбом, что лежал при входе. На обложке его виднелись какие-то странные, геометрически и физически неправильные развалины, подобных каким он никогда и нигде не видел. В заглавии альбома значилось: «Результаты раскопок города странников».
Странников? Он просто глазам своим не поверил. Странники – полумфическая раса, что, по каким-то неведомым слухам, была куда древнее чем ксены, а по другим измышлениям так и вовсе выходило, что странники были еще до появления галактики и явились сюда откуда-то из более древних уголков Вселенной.
Ланго, не раздумывая, схватил альбом, сунул его в карман и распахнул дверь лишь для того, чтобы вновь ее захлопнуть. Там, в длинном коридоре, уже стояло человек пять, точно таких же, как и те молниеносцы, которых он убил пару минут назад. Вот только эти были куда как более серьезно настроены и готовы к бою. Только он захлопнул тяжеленную дверь, как по броне металла яростным градом застучали пули.
Ланго развернулся, и, что было сил, припустил к огромному, во всю стену, окну, на ходу стреляя в него из слабосильного, такого смешного по сравнению с пулеметами гатлинга, игломета. Стекло звенело, но не поддавалось. Маленькие трещинки на его поверхности разбегались серебряными нитями и, когда до окна оставалась лишь пара шагов, Ланго, отбросив не нужный игломет в сторону, сгруппировавшись, кинулся телом на испещренное трещинами стекло.
Утром Иван Андреевич почему-то не прошел через подземный переход как всегда. Он спустился в многолюдное подземелье, вместе с потоком сделал несколько шагов вперед и остановился. Люди его обтекали с обеих сторон, словно вода камень, а он стоял и смотрел на ларек, через стекла которого светились красотою, блестящим целлофаном и мерцающими лентами бантов, цветы. Он медленно, будто совершая преступление, шагнул к окошку ларька, поднял было руку чтобы постучать в стекло, но остановился.
Зачем он это делает? Что такого приключилось? Зиночка? Да, вчера Зиночка передала ему письмо, по сути не нужное, по факту не важное, но она передала, она почему-то была неловкой и почему-то вдруг так сбежала, и скорые каблучки красивых изящных туфелек ее были куда правдивее чем сама Зина. А может быть ему это только показалось, может быть это он, только он всё так увидел? Конец дня, она хочет домой, у нее уже собрана сумочка, у нее уже подведены глаза и даже компьютер с виноватым пиликаньем аськи выключен, а тут это письмо в лотке – одно, никому не нужное, плевое, несчастное, а она, завтра, получит за него нагоняй. Придет Семен Юрьевич, величавый, громогласный в седой короне волос вокруг драгоценно блестящей плеши, и скажет: «Зинаида Андреевна, что это?!» - и перст его указующий будет вторить своему хозяину, и желтый, но все же ухоженный и покрытый бесцветным лаком, ноготь будет грозить своим зубоскальным блеском…
Да, именно так, она спешила, а он, старый разведенный дурак с черной самодельной картой во всю стену, с оперой своей космической, все неправильно понял – все именно так. Рука его медленно опустилась, и он уже было хотел развернуться, пойти прочь, к своим цифрам и графикам, когда распахнулось окошко, из него дохнуло теплом и запахами цветущего сада, нежный голос девичий скомканный жеваной жвачкой, протянул:
- Вуы что хотели? – и заключительный чавк блестяще накрашенного рта.
- Я, - Иван Андреевич вдруг внезапно застеснялся, будто его поймали голым в женской бане, - я…
- Да! – выдохнул он решительно. – Розы, букет! Красные, - и тут же испуганно, - нет, лучше белые. Вон те.
И его палец ткнулся в стекло с такой силой, что зазвенело, а палец отозвался тупой болью.
- А? Что? – только сейчас он вспомнил, что не знает: сколько у него с собою денег. Он заполошно сунул портфель под мышку и зашарил по таким внезапно узким и многочисленным карманом. – Вот, вот, возьмите.
И он протянул этому блестяще жующему рту целый ворох скомканных бумажек.
- Вот тут, должно быть, вот…
И он, все так же неловко, придерживая подмышкой портфель, попытался отсчитать бумажки, но у него все никак не получалось, и вот уже звенят по кафелю тяжелые конфетти блестящих монет, падает измятый, чуть надорванный полтинник, а блестящий рот кривится, все так же жуя и осуждая.
А еще, через несколько секунд, Иван Андреевич уже идет с букетом в руках и портфелем под мышкой, и не понимает – откуда и зачем ему эти три розы в хрустящей оправе прозрачной пленки?
И вот, как всегда, как каждый будний день, навстречу атомоходом шествует он, Вечный Встречный. Его глаза все так же мудры и истовы, его плечи поражают своей широтою, и поступь его сильна, как шаг победоносной армии по землям покоренного врага.
Иван Андреевич, как всегда, услужливо отступил на шаг, но тут же предатель портфель, что юлил скользкими боками под мышкой, вырвался и пал под величавый шаг Вечного Встречного. Тот остановился, посмотрел на виноватую улыбку Ивана Андреевича, и, вдруг, как простой человек, а не бог, нагнулся, поднял портфель, легким хлопком отряхнул с него тлен земного мира, и протянул застывшему Ивану Андреевичу, и сказал:
- Вы уронили, - и голос его был таким же идеальным, как и он весь, таким же не подходящим для всего этого подземного мира: сильный, уверенный, чуть властный, бархатный.
- Да, я. – Иван Андреевич даже не двинулся.
- Возьмите, - Вечный Встречный легко усмехнулся, отчего его лицо стало еще идеальнее, еще мужественнее, хотя куда уже…
- Ах, да, - вздрогнул Иван Андреевич и протянул руки.
И уже после, когда Вечный Встречный шел дальше по подземному переходу, Иван Андреевич удивленно смотрел ему в спину, чувствуя себя так, будто только что сам создатель обратился к нему, сказал ему слова откровения.
Цветы он спрятал в своей тумбочке. Им там было тесно, прозрачная пленка недовольно хрустела, длинные стройные стебли упруго согнулись, будто приседая, и уже после того, как дверь их темницы со скрипом захлопнулась, они всё кричали своим прекрасным яблочно-цветочным ароматом, просились на волю, в вазу, в нежные девичьи руки.
Весь день Иван Андреевич рассуждал, что он может сделать с этим букетом? Куда его теперь девать? А может быть подкинуть, да, именно что подкинуть к дверям кабинета и тихой сапой бежать прочь, нахлобучивая на бегу шапку, запахивая длинные непослушные крылья старого пальто, – прочь, на улицу! Так и решил. И, когда уже был вечер, когда в стенах заводоуправления перестали отзванивать шальные телефоны, а злые пятки каблуков чеканить по зеркальному кафелю, Иван Андреевич, уже в пальто, уже в шапке, уже с портфелем своим неизменным, крался длинным коридором к начальственной двери.
И, когда до цели оставалась лишь пара шагов, когда рука его уже медленно понесла букет к полу, дверь распахнулась и на Ивана Андреевича уставились огромные, глубокие как мир, глаза Зины.
- Зина? – глупо удивился он, будто ожидал увидеть не ее, а Наполеона Бонапарта вместе с Кутузовым.
- Вы это мне? – она кивнула на букет, - Какие красивые.
- Да, да, конечно вам, - и он протянул ей букет так, как тянет его первой учительнице первоклассник, - то письмо, оно… Оно очень важно, да, важно для меня, - начал было оправдывать Иван Андреевич, но понял, глупо это все, глупо и несуразно, поэтому закончил просто, - Зиночка, это вам.
Она взяла букет из его рук, вдохнула аромат, и то, как затрепетали черные птицы ее ресниц, он понял – ей нравится, она любит розы, и еще… Может быть вчера ему все же не показалось?
Корабль, уже приведенный в порядок ремонтными ботами, вошел в подпростраство и вокруг, смотри не смотри через обзорные экраны, простиралась только безграничная и беспросветная темнота. Ланго все еще лежал на мягкой с подогревом кушетке в медотсеке, а заботливый бот, то и дело подкалывающий в него дополнительные дозы обезболивающего, штопал его, сшивал, замазывал раны гелем, ускорял процесс сращивания костей. Но даже не смотря на все эти неприятности Ланго считал, что ему повезло, повезло дико, до неприличности, так, как не везло никогда и никому. Во первых он удачно выпрыгнул из окна, даже ноги не переломал, и ребра целы остались, только лоб рассекло осколком стекла. Да и упал он не куда попало, как раз на стоянку легких флаеров, там конечно пришлось повозиться с замком пару секунд, но этого времени как раз хватило, чтобы на форсаже рвануть в черное ночное небо перед самым носом молниеносцев. А дальше только успевай пальцы загибать: никем доселе не замеченная его посадочная иглокапсула, взлет без предварительной проработки курса, на одном ручном управлении, две ракеты, едва-едва его не нагнавшие, и последнее, но абсолютно невероятное – уход в подпространство из под целой армады боевых истребителей. И если бы не дикое ускорение при маневрах уклонения, то и цел бы остался, а так – перегрузками наломало.
Бот легко сдернул с Ланго провода, присоски и уйму всяческих датчиков, откатился в свой уголок, и замер там.
- Прием окончен. – сказал Ланго и, тяжело покряхтывая, поднялся с кушетки.
Он медленно, придерживаясь руками за стены, прошагал в капитанскую рубку, уселся в кресло, откинулся на спину. До выхода из подпространства ему ничего не угрожало, тут, как бы этого ни хотелось, не повоюешь. На приборной доске валялся тот самый альбом, что он выкрал из лаборатории. Ланго взял его, пролистал. В принципе, наверное, тут много интересного, вот только для этого надо быть человеком сведущим в должных науках, уметь разбираться в этих непонятных подписях под объемными фотографиями, в формулах и приведенных расчетах. Ланго был далек от всего этого, поэтому ему оставалось только глазеть на фотографии. Глазеть, как выяснилось, особенно было не на что: да, непонятная, неправильная архитектура, да, конструкции выстроенные будто бы специально в противовес всем законам физике, какие-то смазанности, какие-то механизмы, отпечатки и еще уйма чего, но все это было непонятным и, оттого, не интересным. Ланго вздохнул, закрыл альбом и снова кинул его на приборную панель. Пускай с этим делом разбираются аналитики и ученые Нового Порядка, а он, Ланго, свое дело сделал и потому сейчас, с чувством выполненного долга, закроет глаза, устроится поудобнее в кресле, и заснет.
Он так и сделал, вот только заснуть не удалось. Громко зашипел обзорный экран, вспыхнуло изображение и перед Ланго появилось громаднейшее лицо генерала Савко, командующего разведцентром.
- Ланго! – в голосе его прозвучала едва сдерживаемая радость, так, словно говорил не тот бесчувственный, словно целиком выкованный из стали генерал, а какой-то восторженный студент.
- Да! – отчеканил Ланго и поморщился, действие обезболивающего начинало проходить.
- Данные! Это прорыв! Это… - лицо генерала разом посерьезнело, прорезались привычные металлические нотки в голосе, - Наш противник располагал первичными наработками технологии Странников.
- Знаю, - кивнул Ланго и поднял альбом, - вот.
- Хорошо. – генерал чуть растроенно кивнул, видно было, что он рассчитывал на куда как более радостную реакцию. – Разработки находились в финальной стадии, и…
В только что зашитом боку Ланго кольнуло раскаленной иглой и он вздрогнул, сморщился.
- Что с тобой? – генерал Савко нахмурил брови.
- Да так, - просипел Ланго, - зацепило.
- Ясно. – Савко кивнул, - Прибудешь на место, тогда и поговорим. Отдыхай.
Генерал потянулся рукой, чтобы выключить устройство связи, но Ланго остановил его:
- Скажите, что там было самое важное?
- Город, Ланго, город Странников, сохранившиеся и, - с особенным ударением на «и» сказал генерал, - работающие технологии. Там надо только небольшие восстановительные работы провести и можно пользоваться.
- Это победа, - кивнул генерал, и повторил, - это победа, сынок.
День был удачный во всех отношениях: с утра Ивану Андреевичу досталось место в автобусе, чего не случалось, наверное, никогда, в подземном переходе Вечный Встречный поздоровался с ним за руку, а Зиночка, милая, чуть полноватая, но оттого не менее притягательная, улыбнулась ему при встрече. Когда же днем Иван Андреевич понес отчетность в кабинет самого Семена Юрьевича, он увидел, что в приемной, на столе рядом с Зиной стоит ваза с его розами. И от этого так у него на душе хорошо стало, так замечательно, что даже строгий взгляд Семена Юрьевича не испугал его, не заставил дрожать коленки, и вышел он из кабинета, словно на крыльях выпорхнул.
- Иван Андреевич, - окликнула его Зиночка.
- Да, - он обернулся и не сдержал счастливой улыбки.
- Вы сегодня какой-то, - она прикусила губку, и сказала уверенно, - какой-то необычный.
И тут же захотелось Ивану Андреевичу как тогда, в студенческие времена, сказать что-нибудь залихватское, что-нибудь особенное, и на руки ее подхватить, или руки ей целовать, и паясничать, и фиглярствовать…
- Да так, отчет сошелся. – сказал он с виноватой улыбкой и вышел вон. А на душе все пело, все звенело и было ему хорошо.
А вечером, когда уже было темно за окном, когда компьютер гудел кулером особенно приятно, будто пел: «домой, пора домой!», Иван Андреевич решился на бестактность, на вопиющую наглость! Он открыл почту, скоренько набил на клавиатуре: «Что вы делаете сегодня вечером?» - и отправил сию хулиганскую околесицу Зиночке.
Ответа ждать пришлось бесконечно долго, он измучил мышку кликами по обновлению почтового ящика, он искусал до нелепости зеленый карандаш, и вот, через почти шесть минут пришел долгожданный ответ. Иван Андреевич замер на секунду и медленно, как студент на экзамене, потянул курсор к письму.
Ответ был краток, но этого хватило, чтобы весь этот замечательный день разбился на звонкие осколки, на нелепости, на какие то глупые поступки, за которые ему тут же стало стыдно и дико, и даже разговор с Семеном Юрьевичем выглядел теперь в его воспоминаниях не победой, а бесславным, глупейшим поражением, и думал он, что завтра будет ему выговор за улыбку его и за коленки не дрожащие.
Одевался он зло, и пуговица отлетела от пальто, и сказал Иван Андреевич, что так ему и надо, дураку старому, и шагал он по коридорам зло, и портфель мотался из стороны в сторону с трудом не оскверняя содержимым своим блистающую гладь кафеля…
- Иван Андреевич! – голос Зины остановил его, превратил в каменное изваяние. Медленно, будто каменный гость, он обернулся и увидел, как Зиночка скорыми каблучками стучит к нему, как широко глядят ее прекрасные глаза, как розовеют круглые щечки… - Иван Андреевич, - она ухватила его за рукав, и он глянул на тонкие ее пальчики с красным, как кровь, лаком на ухоженных ногтях, - Иван Андреевич, вы меня простите, мне сегодня никак. У меня у мамы день рождения, понимаете?
- У мамы? – Иван Андреевич медленно перевел взгляд с кровавых ногтей на лицо Зины.
- Да! – она кивнула так, что стало ясно: мама – святейший человек и никак, и никогда, и ни за что…
Улыбка медленно и до неприличия широко растянула его губы, и что-то там, внутри, за клеткой ребер, затрепетало, забилось в жарком огне. И так захотелось, так вдруг занетерпелось охватить ее, такую маленькую, своими внезапно большими руками, оторвать от глянца кафеля ее неутомимые каблучки, и закружить под беспристрастными лампами дневного света!
- Замечательно! – сказал он с предыханием, - Это просто замечательно! Зина, поздравьте ее от меня тоже, и, может, я цветы куплю? Тут недалеко, я сейчас сбегаю.
- Не надо, Иван Анд… Вань не нужно, - и у ее губы тоже улыбнулись широко и неприлично, будто признались в любви.
- Может завтра? – тихо спросила Зина.
- Завтра! – едва не засмеялся Ваня, - Завтра, конечно завтра.
И он едва ли не бегом побежал прочь от Зины, боясь что вот сейчас не выдержит, засмеется как дурак, схватит ее, и будет целовать эти раскрасневшиеся румянцем щеки, будет смотреть в эти доверчивые глаза и будет шептать ей глупости, чистые глупости, потому как сейчас не мог иначе.
Уже дома он немного успокоился, подошел к своей карте, посмотрел на нее, подумал как передвинуть стрелки на карте, прикинул, как втравить непобедимого Ланго в новую авантюру и решительно уселся за компьютер.
