Биология + Рассказ

Научная фантастика. 200 млн. лет спустя археологи изучают электронные переписки XXI века. Идея - авторская. Краткий сюжет - нейросеть. Текст авторский. Иллюстрации - нейросети. Меня критиковали за фотореализм, но именно в этом жанре я решил иллюстрировать этот рассказ. Нейросети использовались на всех этапах, включая редакцию. Однако, последнее слово оставалось за мной. Я ушёл от детского желания заменять нейросетями труд. Нейросети использовались мной как мощный инструмент, но трудился над этим произведением я больше, чем над каким-либо другим. И главное, помните: это - фантастика, а нейросети могут ошибиться, придумывая правдоподобные обоснования сюжету. Основная часть текста - тут.

Я выбрал день, когда Ира уехала на очередную конференцию и разместил фоссилию в сканере. Практически вся информация оказалась легко восстанавливаемой. Здесь хранились несколько древних фильмов, масса юридических документов и толковый словарь. Последний заинтересовал меня, так как я узнал символы языка докоммунистической эпохи. Я видел такие знаки в сводках нейросети, анализировавшей материалы по Великой Катастрофе. Ира говорила, что начертания удалось восстановить благодаря находкам отсканированных книг. Мне пожелалось найти в толковом словаре слово «катакомбы».

Когда я это сделал, мурашки побежали по спине от страшной догадки, и я просидел с толковым словарём и собранными нами каталогами до самого возвращения Иры.

– Как выглядит первая в истории археологии дешифровка сообщений о Великой Катастрофе? – спросил я Иру, когда та, пообедав, вошла в лабораторию.

Девушка покопалась в компьютере и вывела на монитор искомую информацию. Я прочитал:

«Пользователь № 731: Всё в порядке, я в катакомбах. Скоро буду в [не поддающееся дешифровке наименование].

Пользовательница № 732: Я же беспокоюсь!

Пользователь № 731: Я в [не поддающееся дешифровке наименование].

Пользовательница № 732: Чем занимаетесь?

Пользователь № 731: Да так, говорим про красное солнце».

– Это всё?

– Всё.

Я показал Ире янтарь с USB-флеш-накопителем и поведал про толковый словарь.

– Искусственный интеллект перевёл некоторые слова верно, но неточно, – сказал я. – То, что он назвал катакомбами, то есть, подземными убежищами, на самом деле есть электрическая подземная железная дорога Эры Разобщённого Мира. Красное солнце – это обычный закат. А знаешь, что такое «крышка»?

Ира нахмурилась и посмотрела на меня.

– «Крышка» – это слэнговое слово, обозначающее большое, затрудняющее проезд, скопление на дорогах наземных транспортных средств, работающих на двигателях внутреннего сгорания. Не было никакой Великой Катастрофы!

– Послушай…

– Просто поставь другие слова в дешифровки!

– Почему же они так часто толкуют про закат и про эту самую подземную железную дорогу в одних и тех же фрагментах переписок?

– Да кто ж его разберёт! Вероятно, случайность, сколько информации до нас не дошло! Ведь если долго кидать кости, рано или поздно выпадут шесть шестёрок подряд. А может быть, по какой-то причине люди, романтизировавшие закат, предпочитали этот вид транспорта… Лучше поясни, почему они все паникуют и чего-то боятся?

– Здесь как раз ничего странного нет, – возразила Ира. – В мире, где человек человеку – волк, я бы наверное тоже вечно паниковала и всего боялась. Ты же видел, из чего состоит основная масса переписок! Конфликты, ссоры, агрессия, манипуляции! Кстати, чаще всего упоминания о катакомбах и красном солнце встречаются отдельно. Вероятно, мы сами решили фиксировать внимание на фрагментах, где эти слова очутились вместе. Возможно, нейросеть в некоторых случаях переводила словосочетание «красное солнце» верно, как «закат». И почему бы не предположить, что нейросеть искажает слова, чтобы сделать перевод осмысленным? Во всём этом предстоит разбираться.

Между нами повисла неловкая пауза. Первой прервала её Ира:

– Ты сознаёшь, что совершил великое научное открытие? Твоё имя войдёт в историю.

– Нет, – ответил я. – Завтра я покину Землю. Ты искала ответы на вопросы, я скрыл от тебя находку, я неправ. Эти заслуги принадлежат тебе. Я здесь – лишний.

– Ты думаешь, я отпущу тебя? Это – твоё открытие! Я что, зря тебя учила?

– Не перечь мне, пожалуйста.

– Патриархальность? Заразился вирусами ЭРМ?

– Я свободный человек? Я имею право просто уйти?

Я развернулся и направился к выходу. Ира ухватила меня за предплечье.

– Стой!

– Я – свободный человек, – твёрдо повторил я.

Внезапно Ира прильнула ко мне, обняла за плечи. На ней был короткий голубой топик с блёстками, она источала сладкий запах, и я инстинктивно положил руки ей на бока. Они оказались гладкими и холодными. Сама Ира – тёплая и мягкая.

Девушка бессильно разжала руки, я стиснул ладонями её щёки, заставляя смотреть себе в глаза.

– Ты не имеешь права удерживать меня, – сказал я.

– Успокойся, – тихо ответила Ира. – Эра Разобщённого Мира завершилась двести миллионов лет назад. Мы сумеем договориться.

Теперь опустились мои руки. Мы стояли вот так, рядом, напротив, с безвольными руками, разглядывая лица друг друга, изучая такие близкие и такие далёкие черты... Робот приоткрыл дверь, оценил обстановку и тактично скрылся.

Автор: Дмитрий Тюлин

Научная фантастика. 200 млн. лет спустя археологи изучают электронные переписки XXI века. Идея - авторская. Краткий сюжет - нейросеть. Текст авторский. Иллюстрации - нейросети. Меня критиковали за фотореализм, но именно в этом жанре я решил иллюстрировать этот рассказ. Нейросети использовались на всех этапах, включая редакцию. Однако, последнее слово оставалось за мной. Я ушёл от детского желания заменять нейросетями труд. Нейросети использовались мной как мощный инструмент, но трудился над этим произведением я больше, чем над каким-либо другим. И главное, помните: это - фантастика, а нейросети могут ошибиться, придумывая правдоподобные обоснования сюжету.

Бару оказался прав: Земля в иллюминаторе разогнала мою апатию. За все свои тысяча двадцать четыре года жизни я ни разу не посещал колыбель человечества. Возбуждённый щебет попутчиков, ринувшихся к иллюминатору, заразил меня, и вот я сам, растолкав толпу, взираю на гигантский материк, припорошённый облаками и окаймлённый океаном.

– Глазам своим не верю: Амазия! – восклицала высокая девушка с красными локонами, стискивая в объятьях парня с иглами из белых волос.

– Не впечатляйся! – брюзжал тот. – Это не та Земля, что была в начале. Когда появились первые представители Homo Sapiens, здесь насчитывалось шесть материков. Шесть!

– Не придирайся, а то укушу! Это – наша Земля! Да, она изменилась за двести миллионов лет, но Земля – та самая!

Я провёл пальцем по стеклу иллюминатора. Девушка права. И Бару угадал. Земля – та самая, и она унесла мою хандру.

Я родился далеко от Земли, работал и учился на бесчисленных планетах, сменил множество профессий, повидал немало чудес космоса, принимал разнообразные биологические формы, но в последнее время всё казалось бесконечными вариациями одного и того же.

– Каждый в возрасте примерно тысячи лет проходит через этот кризис, – наставлял Бару, рывком головы стряхивая с глаз надоедливые чёрные пряди. – Тебе требуется прикоснуться к корням. Посети Землю и займись археологией на краю Амазии! Только так ты откроешь для себя новое. Много диковин таят галактики, но зов предков – совсем иное!

В ту ночь мы стояли на пристани:

– Если бы дело было лишь в возрасте, – сомневался я, глядя на освещаемые лучами прожекторов розовые волны Леоноры. – Я же почти ничего не помню из того, что случилось пятьсот лет назад... Прошло так много веков, что всё опять должно стать для меня новым. – Я чувствовал, что в моём голосе пробиваются нотки надежды: Бару умел убеждать.

– Не время, а смысл, – настаивал он. – Смыслы не стираются, они кумулируются! Тебе нужен принципиально новый смысл. Земля, Амазия, океан, археология, и однажды ты пожелаешь продолжить исследования Вселенной, которая всё ещё полна загадок...

С этими воспоминаниями, под гомон путешествовавших со мной красивых людей и ароматы их духов, затаив дыхание, я наблюдал за приближающимися горными хребтами, пустынями, лесными массивами, за равнинами, кажущимися из-за рек рваной зелёной тканью, прислушиваясь к зачарованным голосам:

– Благословенная Амазия!

– Мать-Земля, она самая!

– Земля предков…

– Не может быть! Это – Амазия!

– Конечно, Амазия! Ты куда билет заказывал?

Амазия надвигалась…

2

Космопорт меня не впечатлил. Стандартный терминал, такой же, как в любом другом уголке галактики, ничего уникального. Его элегантная архитектура и изящные интерьеры не заслуживали моего внимания, и я тут же вызвал флайер до вокзала. Мне не терпелось воочию увидеть земные пейзажи, известные прежде лишь по голограммам. Как ни странно, на Земле до сих пор работала железная дорога на магнитной подушке, и я решил, что это лучший способ познакомиться со здешней природой. Мне предстояло пересечь всю Амазию с Запада на Восток.

Я занял место у окна, на втором этаже вагона. Сиденье нежно поддерживало мою спину, адаптируясь к её изгибам. Напротив устроилась блондинка со зверьком на коленях. Это был одомашненный лесной землянин, носивший на спинке кожистые зелёные листочки, в клетках которых обитали одноклеточные водоросли. Я понимал, что Земля – планета древняя, а значит, симбиотические связи в живой природе здесь успели развиться лучше, чем в большинстве колоний. Питомец требовал солнечных лучей для фотосинтеза, и хозяйка то и дело отлучалась с ним на крышу вагона, где животное могло напитаться досыта.

Поезд мчался стремительно, смазывая пейзажи за окном в изумрудные, жёлтые и серые полосы. Однако, перед станциями состав тормозил, после остановок – разгонялся, и я на короткое время получал возможность созерцать реликтовые пески и луга, болота и джунгли, степи и тундру, вспаханные поля и водохранилища, города с индустриальными комплексами и жилыми белыми зданиями, кажущимися ажурными из-за многочисленных окон. При этом я не забывал бросать взоры в сторону очаровательной попутчицы, губы которой трогала воздушная улыбка, едва она замечала мой взгляд.

Через четыре часа мы достигли Дереба, где я вновь заказал флайер, на котором добрался до океана. Ещё с высоты птичьего полёта я узрел относящиеся к Дальневосточному отделению Института Земной археологии одноэтажные прямоугольные постройки с солнечными панелями на крышах. Они вытянулись вдоль береговой линии в ряд, подобно гребню морского ящера. Аппарат сел у пристани. Покинув его, я жадно втянул ноздрями отдающий йодом ветер. Авиатакси улетело восвояси, оставив меня наедине с пасмурным небом и стальными волнами, грохочущими о ржавые скалы и хромированный причал. Пронзительно кричали потревоженные чайки.

3

– Алан? – раздался приятный и ласковый женский голос, от которого моё сердцебиение резко участилось.

Обернувшись, я увидел румяную девушку с прямыми и длинными рыжими волосами, облачённую в белый халат. Взгляд её серых глаз был мечтательным и задумчивым, кожа – чистой и гладкой, морской свежестью дышала каждая чёрточка её лица. Вряд ли незнакомку следовало полагать стройной, но именно такой нехарактерной для колоний фигурой она пробудила во мне томную, жгучую и неукротимую тягу к сближению. Будучи воплощением женственности, она смешала мои мысли в первобытный хаос из изречений древних: «Мать-Земля», «Богиня плодородия», «Устойчивое развитие», «Деметра», «Гея»…

– Ира, – представилась девушка, протягивая мне руку.

Мне не хотелось выпускать из пальцев её сводящую с ума бархатистую и мягкую ладонь, но разум заставил разжать мышцы. Моя кисть безвольно упала и повисла.

– Скоро начнёт темнеть, – молвила Ира. – Поужинаем и спать. Об исследованиях поговорим завтра. Пошли!

Словно забыв обо мне, она зашагала к зданиям, а скорее – поплыла, величественно и с достоинством, как если бы ей прислуживала сама природа. Немного помешкав, я поспешил за ней.

Ира привела меня в светлое и уютное просторное помещение с круглым столиком и окнами до потолка. Появились роботы с кастрюлей и столовыми приборами на руках. Ловко орудуя ножами, половниками и ложками, они бросили в тарелки по кусочку сливочного масла, наложили пельменей, нарезали на доске извлечённые из выдвижных стальных карманов зелёный лук, укроп и петрушку, посыпали ими блюдо, залили майонезом и кетчупом, и ушли. Ира занялась перемешиванием источающего пар ужина. Внезапно я осознал, что зверски проголодался.

– Роботы у вас довольно простые, – заметил я, уминая сочное мясо.

– А зачем тебе сложные? – откликнулась девушка, вытряхивая перечницу в тарелку. – Тебе нужен электронный друг? Надоело со мной разговаривать?

– Нет-нет-нет! Просто это странно. И железная дорога у вас старинная. Она популярна среди туристов?

Ира посмотрела мне в глаза.

– Глупо тратить энергию на телепорты, когда есть железная дорога, – сказала она, забросив себе в рот пельмень. – Я понимаю, если спешка. Телепорты слишком жрут. Использовать их без нужды неразумно.

– Здесь, на Земле, всё как-то старомодно.

– Чем ты ешь?

– Как?

– Что у тебя в руке?

– Вилка.

– Вот-вот! Вилка! Такими же вилками пользовались в Эру Разобщённого Мира. Это удобно, и точка.

Я смутился и попробовал сменить тему:

– А если бы мы ели настоящее мясо животных, я бы ощутил разницу?

– Конечно, нет! Ты что, первобытный человек? Веришь в священные ритуалы? Земля – не музей.

– Ты не похожа не девушек из колоний…

– Да?

– Да.

– Конечно, здесь чувствуется история. Но ты же знаешь, что еда синтезируется точными машинами по безупречным рецептам. Каждая молекула на своём месте. Учитывается всё: случайности, разбросы. Но тебе пришло в голову…

Я вылизал тарелку ломтиком хлеба. Вновь возникли роботы. Один из них убрал посуду, другой разлил по чашкам чай с чабрецом.

– И пьёшь ты из чашки, – продолжала Ира. – Не робот заливает чай тебе в рот, хотя, наверное, так вышло бы быстрее, а ещё можно вколоть питательные вещества внутривенно… Откуда у тебя такая вздорная идея, что всё должно меняться?

Я сделал слишком большой глоток горячего чая, поперхнулся, и напиток пролился на стол.

– Не знаю…

– В древности многие задавали глупый вопрос: вот наступит коммунизм, и что дальше? Ведь мир развивается, и рано или поздно коммунизм обязан смениться чем-то ещё. Им не приходило в голову, что эукариотическая клетка не эволюционирует миллиарды лет. Теперь всем известно, что миллионы лет существует коммунистическое общество. Подобно тому, как живая материя, с возникновением эукариот, прогрессировала уже не на уровне клетки, а на уровне многоклеточной организации, так и люди, с исчезновением классов, устремились в других направлениях: колонизация космоса, продление жизни, гуманное отношение к животным, ну ты понимаешь… Я правда не могу взять в толк, почему надо отказываться от железной дороги…

Пришёл робот, протёр стол. Я добавил в чашку пару ложечек сахара.

– А ведь можно было бы синтезировать сразу сладкий чай, – не унималась моя собеседница. – Тебе не кажется, что именно такие мелочи, как этот ритуал с ложечкой, делают жизнь интересной?

– Сколько тебе лет, Ира?

– Двадцать четыре.

– Двадцать четыре? Без приставки из скольких-то там тысяч?

– Нет, мне всего двадцать четыре года.

– Я старше тебя на тысячу лет, но ты кажешься мудрее…

– Мудрость «Матери-Земли»? – Ира вскинула брови, её круглые глаза уставились на меня с озорным интересом.

– Наверное, во мне опять проснулся троглодит.

Ира рассмеялась.

– Я прочла мысли, да?

– Да уж! – улыбнулся я.

– На самом деле, жизнь на Земле не так уж отличается от жизни в колониях, – сказала девушка. – С завтрашнего дня ты начнёшь приобщаться к духу предков по-настоящему, но это будет завтра.

– Какой период истории вы здесь изучаете?

– Эра Разобщённого Мира. Эпоха Великой Катастрофы.

– Это когда люди что-то натворили, и им пришлось скрываться под землёй от красного солнца?

– Совершенно верно! Но самое удивительное – мы даже не предполагаем, что произошло. Ядерное оружие не способно повлиять на спектр солнечного излучения… Когда размышляешь об этой загадке, мурашки по коже!

Ира заметила, что я допил чай и поднялась на ноги.

– Ты выглядишь уставшим, – произнесла она. – Я провожу тебя спать.

– Здесь много народу? – спросил я, опустошая чашку.

– Ты, я, да роботы. Тебе скучно со мной?

– Да нет же! Я просто интересуюсь.

– Может быть, кто-нибудь заглянет к нам. А так люди здесь не нужны. Роботы со всем справляются.

Ира отвела меня в маленькую комнатку с мягкой койкой. Сквозь форточку с антикомариной сеткой доносился шум прибоя. Работал тепловентилятор. На подоконниках под розовыми лампами росли цитрусовые деревца: мандарины, апельсины, лимоны.

– Ближе к ночи свет сам выключится, – сообщила Ира.

Я забрался под тёплое одеяло и прикрыл веки, впервые за долгие годы испытывая совершенное спокойствие, как-будто всё встало на места, пришло в гармонию с естеством, а я вернулся домой с дороги, длиною в тысячу с лишним лет. Безграничное счастье и чувство удовлетворённости жизнью наполняли моё существо. Вскоре перед глазами поплыли сладкие цветные видения, и я провалился в сон.

4

Проснулся я поздно. Складывая постельное бельё, я услышал робота, который осведомился, что я желаю на завтрак. Я выбрал бутерброды с колбасой и сыром, а также – кофе с молоком. Подкрепившись, я отправился на поиски Иры. Поблуждав по коридорам, открывая наугад двери, я, наконец, на неё наткнулся. Девушка работала за компьютером в лаборатории.

– Как спалось? – поинтересовалась она.

– Сто лет так не спал!

– Или все тысячу?

Я не нашёл, что ответить и перевёл разговор:

– Чем занимаешься?

– Значит, так. Бараки здесь возведены неподалёку от места раскопок дата-центра Эры Разобщённого Мира. Двести миллионов лет назад дата-центр использовался для облачного хранения файлов, вроде переписок в мессенджерах. Затем он фоссилизировался, и теперь мы исследуем окаменелые останки жёстких дисков с кусочками мыслей и чувств древних людей. Вот, смотри!

Ира оторвалась от компьютера и подошла к столу с громоздким круглым чёрным резервуаром, на гладкой поверхности которого играли блики от ламп. Резервуар подключался к чёрно-белому ящику.

– Это наш сканер, – объяснила Ира, прикоснулась к прибору, и его крышка медленно откинулась.

Внутри я увидел окаменелость. Ира повела меня к другому столу, где лежала ещё одна глыба, в текстуре которой я угадал очертания диска, прямые углы и отпечатки микросхем. Лёгким и изящным толчком ладони девушка затворила сканер.

– Да, – улыбнулась Ира, – прямые углы – почерк антропоцена. Природа не умеет делать углы в девяносто градусов. Только человеческий разум. Когда мы завершим сканирование фоссилии, то заменим её на другую. Робот принесёт новый камень и заберёт старый. Всё как по нотам.

– Как здесь могла сохраниться информация? – изумился я.

– Чаще всего она не сохраняется. Но этот дата-центр фоссилизировался в уникальных бескислородных условиях на дне океана, в присутствии ионов железа и некоторых других соединений. Так что, с одной стороны, жёсткие диски не проржавели и не разрушились, с другой стороны, их материал частично заместился магнетитом, который осаждался в зависимости от намагниченности различных областей диска. Ведь информация на носитель записывалась именно посредством намагниченности одних участков и размагниченности других. Поэтому мы сканируем окаменелость на молекулярном уровне и передаём данные в системы искусственного интеллекта для дальнейшей расшифровки. Конечно, мы получаем только малые фрагменты жизни предков, чаще всего – тексты, иногда – фото, редко – аудио или видео.

– Как он угодил на дно океана?

– Кто знает? Быть может, из-за природной катастрофы, например, землетрясения, наводнения или цунами. Или во время войны, когда содержимое серверов пытались спрятать или перевезти в безопасное место, но их сбили, либо потопили. Вероятно, дата-центр специально уничтожили, чтобы скрыть информацию от врага. Не забывай: это – Эра Разобщённого Мира.

– И здесь правда что-нибудь есть?

– Конечно! Вот, например, сегодняшнее.

Ира показала нейросетевую дешифровку на мониторе своего компьютера.

«Пользователь № 61222: Как здоровье?

Пользовательница № 61223: Температурю, думаю посижу несколько дней дома.

Пользователь № 61222: Лечись, выздоравливай!

Пользовательница № 61223: Спасибо».

– Что это? – удивился я.

– А ты не видишь? Она болеет, а он переживает за её здоровье.

– Есть что ещё?

– Конечно! Тут много чего пропало, но вот. – Ира вывела на экран новую дешифровку:

«Пользователь № 61222: Какие впечатления от корпоратива?

Пользовательница № 61223: Я всё примерно так и представляла. [Символ улыбки].

Пользователь № 61222: Понравилось?

Пользовательница № 61223: Думаю, да, такие мероприятия нужны – как минимум потом будет что вспомнить. [Символ улыбки].

Пользователь № 61222 удалил сообщение

Пользовательница № 61223: Так это и интересно, когда такие миры объединяются в одном месте.

Пользователь № 61222: Психологический эксперимент?

Пользователь № 61222: Я – про корпоратив. Ты – классная.

Пользователь № 61222: И красивая. Политику и мат я удалил».

– Что такое корпоратив? Что такое мат?

– Корпоратив – это праздник по месту работы. Мат – это неэтичные слова, употреблявшиеся в Эру Разобщённого Мира людьми, пребывающими в состоянии агрессии.

– Зачем ему понадобилось проявлять агрессию в отношении девушки, которая ему нравится?

– Откуда мне знать? Он же пожалел и удалил мат.

– А зачем он удалил про политику?

– Это же Эра Разобщённого Мира! Государство следило за всеми. Опасно! Здесь ещё что-то есть, я пока не видела. Давай посмотрим вместе! – Ира показала очередную дешифровку:

«Пользователь № 61222: Сдалась она мне, когда главное ты предала.

Пользователь № 61222: И типа я должен сделать для тебя, проявить сочувствие, что ты не выспишься. Вот ведь в чëм дело.

[Информационный блок не поддаётся восстановлению]

Пользовательница № 61223: Не, я не жду сочувствия или чего ещё. Просто говорю.

Пользовательница № 61223: Хотела бы спать, давно бы спала.

Пользователь № 61222: Я сегодня пытался, вернувшись с работы. Не смог.

Пользователь № 61222: Злоба душила.

Пользовательница № 61223: Ну ты сам решать на что обижаться,  на что злиться.

Пользователь № 61222: У меня сейчас нет к тебе сочувствия. Было в прошлый раз, когда писал тебе, что ты наивная и искренняя, что же я творю, хотел бы обнять. Сейчас сочувствия нет. Я – честный.

Пользователь № 61222: Решать? Смеëшься?

Пользователь № 61222: Пытался решить уснуть, вырубиться. Не вышло.

Пользовательница № 61223: Всегда можно отпустить те или иные эмоции.  Человек сам решает на чём зацикливаться».

Я ощущал, что мозг перегружен мыслями и чувствами.

– Это те же люди?

– Да! Ты же видишь номера.

– Это и есть агрессивное поведение, когда употребляют мат?

– Похоже на то.

– Почему он злится на девушку, которая ему нравится?

– Я же сказала тебе, что не знаю.

– У меня мозг сейчас взорвётся!

– Бывает.

– Какой бред! Значит, у них всё плохо, да?

– Значит, у них всё плохо. Не забывай, что эти люди скончались примерно двести миллионов лет назад, и теперь им никак.

– А что было дальше?

– Всё, больше информации нет. Фотография ещё сохранилась. Но плохо.

Ира показала мне размытое фото шатенки в зелёной блузе, выступавшей за кафедрой на каком-то собрании. Справа от неё висел белый экран, на котором ничего нельзя было различить.

– Что у неё вокруг глаз? – спросил я.

– Очки. У неё плохое зрение. Тогда медицина была слабая.

– Это она?

– Да откуда же я знаю! Больше ничего в этом камне нет! Надо грузить в сканер следующий!

Я был потрясён, поражён, ошеломлён, шокирован.

– Нам нужен ещё один стул! – крикнула Ира вверх. – И поменяйте окаменелости!

Через несколько секунд явились роботы. Один – с креслом для меня, другой завозился у сканера.

– Садись рядом! – сказала Ира. – Ну что ты распереживался? Эра Разобщённого Мира, она такая. Я научу тебя всему. Видишь метки, оставленные машиной? Вот они: #коллеги #Он_и_Она #эмпатия #симпатия #ссора. Все их нужно проверить, возможно – добавить свои. Пересчитать количество символов, отнесённых машиной к каждой категории. Всё требуется разложить по полочкам. Такова наша работа. Главное – пропустить поток через себя. Машины умеют многое, но наша задача – контролировать их работу. Зачем весь их труд, если нет нас, людей, способных его прочувствовать? Вот эти твои эмоции и есть главное! А вообще нас интересуют не такие диалоги, а свидетельства Великой Катастрофы. Они редкие… Кстати, нейросеть определила датировки сообщений, переведя один из календарей ЭРМ в современную историческую шкалу. Диалог произошёл в период Великой Катастрофы и состоялся под землёй. Но на фото, если ты заметил, слева от девушки – окно, через которое падает свет. Следовательно, это фото старше, вероятно, они делились друг с другом воспоминаниями. Если на нём – она, то на момент диалога ей могло быть намного больше лет, чем на снимке…

– То есть, во время Великой Катастрофы они продолжали работать и влюбляться?

– Ну, конечно! Как и во время любой войны!

Я не заметил, как нас покинули роботы.

5

Работу за компьютером я освоил за пару дней. Большая часть окаменелостей не содержала в себе информации, подлежащей восстановлению. А та, что извлекалась, чаще всего представляла собой тексты переписок категории «ссора». Люди конфликтовали по любому поводу: по политическим и идеологическим соображениям, из-за жизненных взглядов и эстетических предпочтений, по вопросам национальности, возраста и гендера, при несовпадении характеров и психотипов, от недоразумений и из предвзятости, а то и вовсе – просто так. Я узнал, что в Эру Разобщённого Мира существовало понятие «низменного удовольствия». Это когда человек наслаждается страданиями другого. Такие обрывки диалогов встречались в массе, и всех их требовалось проанализировать и систематизировать.

Однажды я обнаружил множество картинок. Вместе они составляли каталог нижнего женского белья. Я пришёл в неописуемое волнение, но Ира заявила, что ценность сей находки невелика. Я спросил, почему некоторые номера в каталоге совпадают, и Ира пояснила, что речь идёт о рыночных отношениях и стоимости товара: некоторые трусики различного фасона продавались по одинаковой цене.

Как-то раз Ире даже попалась музыкальная композиция, которая, впрочем, мне не понравилась.

Вечерами мы бродили у моря, собирали ракушки и смотрели на чаек, я рассказывал девушке о космосе, она мне – о Земле. Так, за работой, совместными трапезами и прогулками, пролетали дни, и с каждой новой ночью Ира являлась мне во сне всё чаще, а отсутствие близости с ней становилось всё нестерпимее. Я искал признаки взаимности в её жестах и интонациях, но учёную девушку, похоже, не интересовали отношения с мужчинами.

Примерно через месяц Ира повела меня на территорию раскопок. Среди чёрных и красно-коричневых скал трудились роботы. Небо было ясным, солнце светило ярко. Мы взобрались на вершину каменистого отвала, и там Ира указала на необычную глыбу:

– Смотри! – воскликнула она.

Я сразу узнал отпечаток жёсткого диска на почти квадратной плите. Не сговариваясь, мы бросились к находке. Я протянул пальцы к шероховатой поверхности, и Ира нежно накрыла их своей ладонью. Это был второй раз за всё время совместной деятельности, когда наши руки встретились. Горячая волна от низа живота захлестнула меня, ударила краской в лицо, я замер, развернулся к спутнице. Та смотрела пристально и строго.

– Нет, – сказала она. – Так нельзя. Это слишком ценно, чтобы трогать руками. Здесь – их последний шанс на вторую жизнь. Надо вызвать роботов.

Я потерял способность думать о чём либо, кроме как о рыжеволосой богине, а роботы тем временем прибыли, аккуратно выпилили глыбу из породы и унесли.

– Мне кажется, этот камень – счастливый, – молвила Ира, глядя им вслед.

И она не ошиблась. В нём нашлось свидетельство Великой Катастрофы. Дешифровка выглядела так:

«Пользователь № 69564: Всё, крышка!

Пользователь № 69564: Мне конец!

Пользовательница № 69565: Ты успеешь.

Пользователь № 69564: Нет.

Пользователь № 69564: Не успею.

Пользователь № 69564: Всё забито!

Пользователь № 69564: Ну почему они все решили именно сейчас?

Пользовательница № 69565: Что за глупый вопрос? Хочешь жить – должен успеть.

Пользователь № 69564: Зря я не послушал тебя, про катакомбы.

Пользователь № 69564: Кстати, ты в катакомбах?

Пользовательница № 69565: Да. Может, всё обойдётся?

Пользователь № 69564: Я торчу здесь уже час. Слишком много желающих успеть.

Пользователь № 69564: До катакомб далеко!

Пользователь № 69564: Мне конец.

Пользовательница № 69565: Прекрати паниковать!

Пользователь № 69564: Ты понимаешь, что скоро не сможешь меня видеть?»

– Это свидетельство эпизода массовой эвакуации в катакомбы в преддверии Великой Катастрофы! – пояснила Ира.

– Значит, они знали, что приближается катастрофа, если заранее построили катакомбы?

– Разумеется. И они знали точное время, когда солнце станет красным!

– А при чём тут крышка?

– Без понятия. Возможно, слэнг.

Когда, спустя ещё два месяца, мне удалось отрыть второе свидетельство Катастрофы, Ира решила выступить с докладом о новых находках на конференции в Деребе. Убеждён, она специально надела в тот дождливый день зелёную блузу, поскольку знала, как выглядит конференц-зал. Красавица стояла у кафедры, слева из окна падал свет, а на экране справа от неё презентовался текст второй дешифровки:

«Пользователь № 72008: Сегодня я видел красное солнце.

Пользовательница № 72009: С ума сошёл!

Пользователь № 72008: Да ладно тебе!

Пользователь № 72008: Я же умру.

Пользовательница № 72009: Не говори так!

Пользователь № 72008: В катакомбах я встретил врача. Мне не выжить.

Пользовательница № 72009: У меня давление поднимается.

Пользователь № 72008: Оно всю жизнь у тебя поднимается. А умру я.

Пользователь № 72008: И ты это знаешь!

Пользовательница № 72009: Прекрати!

Пользователь № 72008: Там ещё что-то горело.

Пользовательница № 72009: Где?

Пользователь № 72008: В городе.

Пользователь № 72008: Дым шёл.

Пользователь № 72008: Такие фантастические краски: красное солнце, дым…»

– Как видим, собеседник понимает, что умрёт после облучения красным солнцем, а его собеседница паникует, не желая признать случившееся, – излагала Ира. – Что заставило его выбраться наверх?

Зачем Ире понадобилось вызывать ассоциацию с девушкой, жившей двести миллионов лет назад? – ломал голову я, глядя из зала на демонстрируемые Ирой фото людей в подземельях и извлечённые кем-то давно из камня фрагменты переписок:

«Пользовательница № 1244: Всё хорошо! Я в катакомбах!

Пользователь № 1245: Хорошо? Ты же знаешь, как опасно в городе после того, как солнце стало красным!

Пользовательница № 1244: Прекрати! Я раздобыла нам вино!»

– К сожалению, больше ничего не сохранилось, – продолжала выступление Ира, – и нам представляется довольно странной мотивация покинуть катакомбы ради того, чтобы запастись оставшимся в заброшенных супермаркетах бесплатным вином, понимая, что впереди – неминуемая смерть. Быть может, девушка собиралась воскресить этим вином память об угасших отношениях, кто теперь ответит… Да, я слушаю?

– А что, если короткое пребывание в лучах красного солнца не было смертельным? – задал вопрос поднявшийся с места чернокожий парень.

Ира говорила, а публика внимала, не дыша. За окном моросил дождь…

6

Ира решила заняться мной всерьёз, как следует обучить археологии Эры Разобщённого Мира, а заодно – палеонтологии. Мы посещали музеи, научные центры и выставки, места раскопок и карьеры. Мне приходилось читать книги и отчитываться перед девушкой о выученных уроках. Однажды мы отправились к реке, где добывали янтарь. Здесь корпели шустрые роботы, ловко ворочающие тяжёлые камни. Среди собираемых ими гор можно было заприметить прозрачную оранжевую слезинку с застывшей мухой, прилипшей много миллионов лет назад к смоле ныне почти вымерших хвойных деревьев. Осень надвигалась на эти края, и редкие жёлтые листья, падающие на воду, зажигали искорки волшебства в этой строгой атмосфере.

– Вообще, в Эру Разобщённого Мира, флора сильно отличалась, – рассказывала Ира, взяв в руку ветку прибрежного дерева. – Уже много позже Великой Катастрофы, концентрация углекислого газа в атмосфере снизилась, наступил новый ледниковый период, потом климат опять потеплел, и вновь падал уровень углекислого газа. Эволюционное преимущество получили растения, использующие C-4 фотосинтез, позволяющий эффективнее усваивать углекислоту. Среди этих растений наиболее распространены были злаковые, с невзрачными цветами и параллельным жилкованием листьев. Как раз те злаковые, из зёрен которых наши предки получали муку для выпечки хлеба. Когда-то земной мир был ярче. Здесь росли красивые цветы и летали бабочки. Цветы привлекали бабочек для опыления, бабочки, радужные как цветы, неотличимые от них для хищников, питались их нектаром. А это были растения, использующие C-3 фотосинтез.

– В колониях всё это есть! – горячо вставил я.

– И в Амазии изредка встречается, но в основном – вот это… – Ира тряхнула веткой с метёлками, осыпая на воду мельчайшие щетинки.

– С исчезновением широколиственных и хвойных лесов, злаковые занимали эту экологическую нишу, эволюционируя в древесные формы, – заключила Ира.

Мы брели босиком по каменистом дну, по щиколотку в ледяной воде, высматривая янтарные осколки. В какой-то момент Ира ушла далеко вперёд, а я узрел на белых шероховатых подводных камнях кусок янтаря с чем-то чёрным внутри. Я надеялся увидеть муху, но когда поднял его, то обомлел. Я узнал это устройство по каталогам, которые изучал под руководством Иры.  USB-флеш-накопитель Эры Разобщённого Мира! Я опустил камешек в карман и поспешил к Ире. Она словно порхала над водой, неспешно, погружённая в свои мысли, и я передумал её тревожить. Мне захотелось исследовать находку самостоятельно и сделать Ире сюрприз.

Автор: Дмитрий Тюлин

Финал

Мороз был страшный, наверное минус пятьсот градусов. Большой черный сибирский кот через снег хромал возле университета. Доцент кафедры филологии Запотехин, вышел с работы.

- Чего это ты? Чего случилось? - спросил у кота Иван.
- Мяуууу-хр-ррр - хрипло ответил кот и упал в снег. Мороз трещал, даже ёлки возле университета сложили лапы вкруг ствола, пытаясь согреться.

Иван Запотехин взял кота, закутал в пальто и понес домой. Воздух как будто замёрз и дрожал в своём замороженном состоянии. Кот боялся, высунув голову, он пытался мяукать, что не очень получалось у него. Мяукать тоже надо уметь.

Дома же было тепло. Доцент аккуратно положил кота на ковёр и осмотрел его более внимательно.
Черный, длинношёрстный, даже на подушечках лапок была шерсть. Сибиряк. Взрослый. Из задней лапы текла оттаявшая кровь.

Иван взял хлоргексидин из аптечки, ватные палочки и начал обработку. Палочка прошла насквозь через ногу кота.
- Кто же такое делает? - воскликнул Запотехин - что за люди такое делают?!
Рана у кота явно была пулевая.

Обработав рану Иван полунасильно влил в кота тёплый куриный бульон.
Всю неделю Запотехин работал с котом. Он обрабатывал рану, давал ему кошачий антибиотик, а сам пил довольно много. Он любил островной односолодовый. Видимо по этому и кота назвал Вискарь.

Сибирский Вискарь восстал. Научился мяукать и мурчать громко, как пылесос. Доцент относился к коту как к равному существу: ему можно было делать почти всё. "Он же самец, хочет секса, пусть идёт" - думал Иван и спокойно отпускал кота гулять. Но с ошейником от блох.

Кот относился к доценту уважительно: он не гадил дома, не бедокурил, а иногда приносил еду из ближайшего магазина. Как-то раз доцент приболел,а кот притащил ему батон докторской колбасы, которую нагло украл из супермаркета. Более того, Вискарь научился сам открывать и закрывать форточку, через которую ходил на улицу.

Уже весной, во время когда животным хочется спариваться, доцент Запотехин совсем напился своего вискаря. Чёрный кот надел его серый костюм (он висел на коте мешком конечно) и пошёл вести лекцию. Надо же вести занятия, нельзя пропускать работу.

- Мой черный кот в костюме сером - рассказывал соседке Клаве пьяный доцент - он же живой человек! Ему свобода нужна!
- Совсем головой поехал со своим вискарём - вздыхала соседка.

А кот вёл пары в университете, совсем вжавшись в образ Запотехина. Вёл хорошо, особенно ему удавалась "Теория революции". Революции развития животных. Костюм Вискарь заказал себе в ближайшем ателье, на трамвайной улице. Теперь кот был одет как с иголочки, даже декан очень лестно относился к нему.

Иван Запотехин пил, обрастал шерстью, стал мурлыкать. Соседка Клава наливала ему молоко в миску и гладила по загривку.

Доцент всё более становился похож на животное. Кот всё сильнее становился похожим на учёного. Как-то раз он рассказал соседке:
- Знаете, я кажется напишу докторскую диссертацию по переселению душ в компьютеры. У меня хороший материал собрался - сказал кот и поправил очки.
- Какаю диссертацию? Какие души? - спросила Клава.

Доцент Запотехин нежно потёрся головой об её ноги и замурчал. Кот вздохнул.

Прошёл год. Кот Вискарь уверенно двигался по коридору университета, студенты радостно говорили ему "Здравствуйте, Виски Котович!", тот гордо кивал головой.

"Главное не забыть купить корм Ивану" - думал кот, закончив занятия и направляясь домой.


P.S. Рассказ сгенерирован нейросетью. Но на основе реальных событий (могу фото кота приложить). "В костюме сером..." - аллюзия к Есенину. Кот в очках (докторская колбаса - докторская диссертация, если что), понятно, что к Пушкину. Запотехин это конечно Затевахин (надеюсь не обидеть его), а так же конечно к эволюционной теории. Ещё есть детали, типа - "Не убивайте котов, они полезные". Еще детали про "ружьё, висящее в повествовании, которое должно выстрелить". Оно прострелило ногу коту в начале. Однако это было в реальности. И конечно это отсылка к дуэли Пушкина с Дантесом. А в целом - кот реален, доцент тоже. Аллюзия к переселению душ... Тут думайте сами. Постскриптум писал кот Вискарь, доедая сырую рыбу (отсылка к "сырому" тексту кстати) и еле-еле перебирая ножками по клавиатуре (отсылка к соседке с именем Клава), так вот, кот ("вот-год-тот-кот" - просто поэзия типа), думал о революции в литературе.
- Спасибо за комментарии и критику - сказал Виски Котович, поправив галстук. Доцент мяукнул и побежал к кормушке. Мяукать тоже надо уметь.

Евгений Жанович Анриев наблюдал за интересными, зелёными, как изумруды из города Оз, осами. Их называют "блестянки".
- Кажется это крупный парнапес - сообщил кружащим вокруг насекомым доктор наук Евгений Жанович сидя в траве.

Не путайте пожалуйста парнапеса с котопёсом (если кто-то его помнит), и тем более не путайте с порнопёсом (если кто-то ещё помнит Панина). Хотя, если долго ковыряться в этимологии, чем часто слишком увлекался Евгений Жанович, латинское (греческое?) слово "Parnаpes" восходит к имени "Геркулес" (не путать с кашей, хотя...). А на русский язык переводится примерно как "хоботок".

Так что аллюзия к бедному Панину имеет некий смысл. Ну доктор Евгений Жанович был не очень хороший этимологом. Зато был нормальным таким энтомологом. Ну как нормальным, средним.

Так вот, крупный парнапес был впервые замечен Анриевом на пляже небольшого озера. Озеро было небольшое, но красивое и популярное среди туристов.
- Ах ты, ехидна подколодная! - выругался профессор без мата - и как тебя поймать?
Сачка или эксгаузера у него не было, потому он и ругался. Поймать осу нужно было для доказательной базы - другие энтомологи просто не поверят в её существование без сушёного экземпляра. В итоге, если напишешь научную статью про осу-парнапеса, то эта будет выглядеть как средневековый бестиарий.
В чём же суть? Зачем Евгению Жановичу стало безумно интересно поймать насекомое? Дело в том, что эта оса откладывает свои яйки на яйки другой осы. В кладку яиц носатого бембекса. Тоже кстати прекрасное насекомое.

- Название "бембекс" скорее всего далеко, много сотен лет назад, произошло просто от звука "бжжж", как собственно название "пчела" (опять же "пжжж") и шмель ("шжжж"). Простое звукоподражание - опять сказал профессор самим насекомым и прихлопнул слепня на щеке.

- Почему я глубоко копаюсь в происхождении названий каких-то букашек? - вторил жужжащим слепням профессор - может по тому, что жизнь сложнее, чем чашка Петри?

Такие мысли поселились в голове Евгения Жановича не случайно. Носатый бесбекс охотился на слепней. Что бы кормить своих личинок эта оса ловит всяких мух, среди них оводы, слепни, тахины всякие.

"Но жизнь то сложнее..." - повторил профессор. Мухи-тахины выслеживают ос-блестянок. В том числе парнапеса...

- Понимаете! - прямо прокричал насекомым Евгений Жанович - блестянка охотится на бембекса, бембекс охотится на мух-тахин, а тахины охотятся на блестянок! Круг замыкается, а мне нужно выпить - так сказал профессор и поплёлся в палатку.

Он взмахнул рукой. Перед вытянутой конечностью Евгения Жановича дружным строём выстроилась толпа всяких насекомых. Мухи, комары, бабочки и осы буквально встали в ряд. Они пищали и жужжали длинной очередью замерев в полёте перед дланью профессора.

- Что-что вы говорите? - спросил профессор у насекомых. Они начали рассказывать про свою жизнь, на разных языках (кто-то просто тыкался усами в учёного, используя антеннальный код, а кто-то лез ему прямо в уши), танцуя, рисуя в воздухе всякие восьмёрки, все букашки просили Евгения Жановича описать их биографию.

Профессор Анриев, окруженный роем насекомых, сказал:
- Я постараюсь всем вам помочь. Я постараюсь!
Насекомые ухватили ножками и подняли Евгения Жановича над озером. С высоты весь мир казался проще.

Мамонт был огромен, а тундра таяла - вековая мерзлота превращалась в болото, шло глобальное потепление. Академик Беляев появился в этом времени случайно. Его друг из Новосибирска изобрёл машинку времени.

Именно "машинку" а не какой-то там перпетум мобиле, размером с андроидный коллаидр. Это был аппарат размером с модельку "Волги 21" из детских игрушек. Хотя, кажется, таких моделек не делают. Ну, так или иначе, аппаратик был очень небольшим. А Беляев был относительно крупным человеком. "Крупным" не в отношении массы, а в отношении ума. Академик всё же.

Вот мамонт был действительно большим, по весу, фигуре (есть ли она у мамонтов?) и бивням, которые упёрлись в талый лёд острыми концами. Академик нежно погладил бивни, вздохнул. Жаль. Такое огромное, красивое животное и утонуло в болоте. Хотя это предсказуемо - масса тела плюс жидкая тундра.

Рядом с телом стоял, кажется даже плакал, мамонтёнок. Академик Беляев протянул к нему руку. Мамонтёнок аккуратно хоботом обследовал незнакомое существо.
Внезапно на горизонте появилась группа людей. Ну как людей... - покатые лбы, широкие надбровные дуги, почти голые. С палками. Академик испугался. Даже не за себя испугался, а за мамонтёнока. Чего за себя пугаться? У Беляева же с собой была машинка времени. А вот люди, кажется были настроены не очень дружелюбно. Они хотели есть.

В это время (хотя время было совершенно другое, но всё относительно) Леонид Ильич Брежнев ехал на Волге в Кремль. Все его мысли были посвящены только ядерной бомбе. Что бы кормить Союз нужно было изобрести оружие.

Вдруг посреди проспекта, в лучах, как будто от ядерного взрыва, появился академик Беляев. Волга и машины сопровождения остановились резко и Леонид Ильич даже ударился головой о спинку кресла. Рядом с академиком стоял мамонтёнок.

- Что за ерунда - пробормотал Брежнев и выполз из волги.
- Леонид Ильич - сказал академик Беляев - здравствуйте. Я вот вам мамонта привёз. Полагаю, что для Советского Союза это животное может быть полезным.
- Кхым - Брежнев повёл бровью - кхым. А зачем нам мамонты? Нас сейчас интересуют атомные бомбы.
- В первую очередь молоко - ответил академик - молоко от мамонтов жирнее, его больше можно получить. Ну и вообще можно же использовать мамонтов как ездовое животное. Зачем нам волги? Бензин только жгут. Да и нефть скоро кончиться.
- Кхым - Брежнев почесал бровь - вы же академик? Нуу... Тогда занимайтесь этим вопросом.

Академик Беляев перемещался в прошлое ещё много раз. Он собрал всех мамонтов, которых только мог собрать. Доместикация шла успешно - волосатые слоны давали молоко и очень привязались к людям.

По кремлёвской набережной ехал Брежнев, гордо сидя на огромном мамонте и сурово шевеля бровями.

Совы вообще странные существа. С одной стороны их считают мудрыми, видимо благодаря всяким глупым произведениям. С другой стороны орнитологи считают их одними из самых тупых пернатых.

Юный (относительно) орнитолог, студент биологического факультета, родители которого кажется были немного сумасшедшими (знаете таких людей? Они создают ребенка и нарекают его странным, отличным от всего модного и современного именем, видимо компенсируя какие-то свои недостатки), так вот студент Овидий, шёл вдоль лесополосы.

- Бетуля пендуля - выругался Овидий Васильевич на облезлые, уже осенние березки - почему меня на практику сюда направили? Вон, Алёнку в нормальный совхоз, а меня в какой-то пригород.

Дело в том, что Овидия отправили собирать материалы для диплома из одного крутого Екатеринбуржкого вуза в маленький уральский городок. Просто научный руководитель Овидия ещё не собрал информацию о фауне птиц в этом месте, а руководителю нужны были данные для докторской диссертации. Вот и всё. Простые вещи - нас всегда используют, а потом или стирают и сушат как носки на радиаторе, или выкидывают, как гондоны.

- Тусиляга блять форфара - снова выругался Овидий увидев под ногами желтые цветки - все люди как люди, а я Овидий... Шиздец какой-то.

Лесополоса тянулась как жизнь, бесконечно и непонятно изгибаясь. Слово "шиздец" Овидий придумал сам, ещё в детстве. Оно произошло от сочетания слов "шизофрения" и "пиздец". А вообще что ещё ждать от человека с именем Овидий Васильевич?

Внезапно какая-то птица мелькнула между берёз. Крупная и одновременно незаметная.
- Стрикс уралензис! - снова выругался латынью Овидий.
Птица явно была длиннохвостой неясытью.
- Неясно ... - пробормотал Овидий. Дело в том, что сова была слишком крупная, размером с самого Овидия, то есть один метр семьдесят пять сантиметров примерно.

Макушка березы согнулась под весом совы. Ветер трепетал осенние листья. Ноги Овидия уже промокли.
- Угу-гу - сказала сова.
- Ого-го - ответил Овидий.
Перебирая ногами студент сказал:
- Здравствуйте! Как вас зовут?
-Кеик - выкрикнула сова и снова повторила - Кеик-кеик-кеик!
- А давайте мы с вами поженимся? - предложил Овидий. Он очень любил птиц.

Ветер поднял желтые листья и закружил их в свадебном вальсе.
Сова слетела с березы к Овидию, чуть наклонила голову и ответила:
- Угу-угу!
Они поцеловались.

Поймав попутку на дороге Овидий и Кеик поехали в город. Шофёр всю дорогу косился на слишком большую птицу и иногда терял управление. В ЗАГСе вовсе поначалу отказывали в регистрации, но когда Овидий сообщил, что он студент крутого Екатеринбуржкого университета и почти человек с почти высшим образованием, заключили брак. Не торжественно, но.

Прошли года. Руководитель Овидия защитил докторскую, изучая детей Кеика и Овидия. По всему Уралу снова наступала осень и вдоль разных лесополос бегали сово-человеки, радостно крича в осеннее небо "Угу-гу!".

— Будь со мной, о bella mia! — драматично расправив все жгутики, продекламировал Хеликобактер, или просто Гелик, как мы его тут звали на районе.

— Ой, девочки, не могу, глядите, кто из себя итальянца строит! — захихикали лактобациллы. Их сигнальные молекулы пёстрой россыпью окружили Гелика. — Эй, Челентано! То, что мы тебя вместе с пиццей из забегаловки получили, не делает тебя итальянцем. Макаронина ещё не доросла!

Адресатка ухаживаний смущённо изогнулась и, кокетливо вильнув своим жгутиком, уплыла.

Уязвлённый герой-любовник попробовал было отпугнуть нерадивую аудиторию токсинами. Стоило их расчехлить, правда, как около него нарисовались двое Т-киллеров, огромные по сравнению с бактерией.

— Такс-такс-такс, что тут у нас? Бактериальный нейтралитет нарушаем, значит? Ай-ай-ай, патогенным стать решили? А пройдёмте-ка на профилактику! — они немедленно подхватили разбушевавшегося бактера под белы жгутики и, заключив в специальные кандалы-антитела, оперативно увели.

Я осторожно выбрался из защитной капсулы. Т-киллеров, конечно, и химический след уже простыл, но связываться с иммунными клетками мне хотелось меньше всего. Злые они в последнее время. В прошлый грипп полно моих соседей ни за что, ни про что полегло, а потом ещё и антибиотикалипсис к нам нагрянул. Как я пережил его — не знаю. Наверное, я настолько незаметен, что даже антибиотикам на меня плевать.

Я — обычный стрептококк. Сферический такой, хоть и не в вакууме. Обычно я нахожусь в цепочке со своими корешами-клонами — так веселее мотаться по разным уголкам дома нашего, кишечника. Здесь постоянно что-то происходит: то бактерии за еду подерутся и начнут войну целыми штаммами, то кто-то революцию против иммунитета собирать начнёт, то новичков приносит. Как раз из-за последнего я и стал всё чаще отделяться от цепи.

Она появилась будто из ниоткуда. Когда её принесло, все местные не верили, что выживет. Не мудрено: она обладала всего одним изящным жгутиком и мембраной настолько тонкой, что можно было, если нарушить правила приличия и присмотреться, даже разглядеть внутренние органеллы.

Внешность, правда, была обманчива. Стоило ей поделиться до всего пары десятков тысяч особей, как весь наш дом потрясло.

— Батюшки! Топят! — первыми подняли панику, как обычно, лактобациллы.

— Какого чёрта здесь происходит?! — ругались подоспевшие блюстители порядка.

— Морского, другому тут слишком мокро было бы, — меланхолично отвечали им мои собратья.

— За такие шутки в мембране сейчас будут промежутки! — рявкнул один из иммунных солдат. — И будет вам очень мокро, когда от этой воды полопаетесь! Ещё раз спрашиваю, кто это устроил? И не надо мне говорить «оно само». Здесь, в толстой кишке, вода обратно в тело всасываться должна, а не бить ключом наружу! Это вам не брандспойт!

— А что такое брандспойт? — тихо поинтересовался кто-то.

— Что-то вроде кишки, только из него вода струёй льётся, — ответил ему скрипучий голос.

Вздрогнув, я инстинктивно отплыл прочь. Владелец его был вездесущ, как и полагалось стафилококку, и появление его всегда было неожиданностью. Из всех, я помнил его дольше всего. Говорят, он колонизировал тело-носитель ещё при рождении.

Тем временем, течь перестало. То ли нарушение исправили, то ли вода банально кончилась. Как и полагается иммунным клеткам, они почесали у себя за сигнальными белками, и, присвоив все лавры себе, улетучились докапываться до безобидной пыльцы и провоцировать очередную аллергическую сыпь.

Среди всеобщего галдежа я сумел расслышать тоненькое хихиканье. Удостоверившись, что мне не мерещится, я впервые тихонько отсоединился от цепочки и направился на поиски. Притаившуюся за наростом на одной из микроворсинок, я нашёл её.

— Привет! — я осторожно направил к ней сигнальную молекулу. Получив её, гостья тут же замерла, насторожившись. Я стал было корить себя, что переборщил, слишком резко поздоровался, и надо было иначе...

— Привет, — с моей мембраной электрическим шоком столкнулся чужой сигнал. Переведя внимание обратно на неизвестную бактерию, я заметил, как она помахала мне жгутиком и хихикнула.

— Я – Вибрион, — продолжила слать мне сигналы она. — А как тебя зовут?

— С-стрепток-кокк... — от её неожиданной разговорчивости стало трудно синтезировать ответы.

— Вот так просто? — удивилась гостья. — Даже вид не расскажешь?

— Д-да, — мне стало неловко. Вид мой был настолько непримечательным, что, уверен, Вибрион, узнав, перестала бы обращать на меня внимание. Как все. — Ты смеялась. Тебе, разве, не страшно? — я решил сменить тему.

— Страшно? — она снова хихикнула. — А чего бояться?

— Как чего? Там такой потоп был!

— Ну, не сказала бы, что потоп, — протянула она, игриво перекрутившись. — Так, подтопление. Там, откуда я, и не о таком рассказывали.

— А откуда ты?

— Какой любопытный! — заливисто засмеялась Вибрион. — Ну, не всё сразу. Ещё расскажешь вашим местным стражам, а я тут у вас пока нелегалом.

— Не расскажу! — воскликнул я. Впервые, я почувствовал, что от меня что-то зависит и не хотел это испортить.

— Верю, — серьёзно ответила она. — Но вот поделюсь я с тобой антигеном, а тебя Т-киллеры остановят. Опрометчиво будет. Но ты не расстраивайся, — поспешно добавила она, увидев, как мои процессы грустно замедлились. — Мы обязательно ещё увидимся. Быть может, и расскажу тебе. — мигнув напоследок сигналом, она оттолкнулась жгутиком и поплыла прочь.

— Постой! — конечно же, молекула её не догнала. Да и мне с неповоротливым механизмом движения было не сравниться с ней в скорости.

— Это холера, — без всякого предупреждения, за спиной возник знакомый скрипучий голос. Я вздрогнул всей мембраной, разворачиваясь. Ко мне медленно подплывал Стафилококк.

— Холерный вибрион, если быть точнее. Патоген.

— Не может быть! — запротестовал я. Такое изящное создание просто не могло быть из тех вредоносных тварей, которыми нас регулярно стращали иммунные клетки на проверках.

— Может, может, — хмыкнул Стафилококк. — Внешность, знаешь ли, бывает обманчива.

— А ещё обманчивыми бывают утверждения стафилококков! — в сердцах огрызнулся я. — Ты... вы врёте!

— Юный стрептококк. С чего мне тебе врать? Да и потом, у меня для этого слишком примитивный механизм синтеза. Я же не многоклеточное какое-нибудь.

Я задумался. Обменные процессы внутри заработали с невероятной скоростью.

— Пусть так. Но не все патогены патогенные! То есть не все – опасные! — я поправился. — И даже если это она устроила сегодняшний потоп – ну и что? Из наших много, кто болезнетворностью баловался! Даже вы!

— Полно-полно, юноша. С чего ты взял, что я осуждаю? — спокойно прервал мою речь он.

— Я... Я просто не хочу, чтобы к ней относились предвзято потому, что она патоген!

— Никто и не относится. Погляди. Многих и вовсе не волнует её существование, — образовавшимся тонким, угловатым отростком-дендритом он обвёл пространство вокруг. — Впрочем, ты к ним не относишься. С чего бы это?

— Я... Она... — я замялся. — Она первая, кто обратил внимание на моё существование, — не зная зачем, признался я.

— Ну, с тем, что первая, я бы поспорил, — снова хмыкнул Стафилококк, подплывая ближе. — Но, соглашусь. Ты не особо примечателен. Чем планируешь исправлять это положение? Не хочешь же терять её внимание, верно?

— Верно. Но я не знаю. Зачем-то же она со мной заговорила? Может, ещё раз повезёт?

— Вряд ли. Сам посуди, скоро она освоится, с жителями перезнакомится. А там лактобациллы поинтереснее будут, что уж о Хеликобактере говорить.

Гелик. Всегда его недолюбливал. С тех самых пор, как он попытался устроить бунт, вызвать язву, а когда жареным запахло, бросил всех товарищей и с тех пор живёт мирным, но кичится своей былой криминальностью.

— Вы что-то хотите мне сказать? — спросил я напрямую.

— А ты смышлён, — после паузы продолжил Стафилококк, начиная кружить вокруг меня. — Даже не сказать, а предложить сделку.

— Слушаю.

— Любому патогену, какой бы он ни был хороший-покладистый, нужно одно, — он выдержал ещё одну паузу. — Устойчивость к антибиотикам. Как страховка на случай, если не выдержат и всё же спровоцируют заболевание.

— Вы знаете, где его достать?

— Конечно.

— И вы мне вот так просто скажете?

— Юный стрептококк. Я упоминал сделку, не так ли? — голос теперь доносился сзади. — Так вот. Ген устойчивости есть у меня, в плазмиде. Я могу его передать тебе, а ты — ей. Заодно и познакомитесь, так сказать, поближе, — голос скрипуче усмехнулся.

Картина нарисовалась передо мной та, о которой я не смел и мечтать. Передача генетического материала, конъюгация, среди бактерий — жест исключительного доверия и желания сблизиться. Две особи, вступая в этот акт любви, проникают друг в друга и навсегда оставляют частички себя, своего кода, в партнёре. О том, чтобы когда-то испытать такое, я не мог и мечтать, не то, чтобы сделать это с таким изящным созданием, как Вибрион.

С влажными думами, однако, пришло и осознание.

— Ну-с, что скажешь? У меня так давно не было конъюгации... — с плохо скрываемой похотью проскрипел Стафилококк, потеревшись мембраной о мою.

— Не трогайте меня! — так быстро я не отплывал даже от обезумевшего Т-киллера. — Прочь! Мерзость, как вы вообще могли подумать, что я соглашусь на это?!

— Согласишься, — спокойно ответил Стафилококк. — Но, видимо, чуть позже.

— Не бывать такому никогда! Слышите?! Держитесь от меня подальше! — мою мембрану трясло и по ней проходили волны. — А то... А то... А то я скажу Т-киллерам про вашу устойчивость! Посмотрим, как они на это отреагируют!

— Сколько угроз, юноша. Я весь трепещу, — в голос вернулась насмешливость. — Что ж, оставлю тебя мечтать. Не прощаюсь.

Я тщательно проследил за тем, как он удалился, после чего вернулся в родную цепочку. Следующие несколько циклов я в принципе провёл в слежке, украдкой подглядывая за Вибрионом. Она действительно оказалась бойкой бактерией, и вскоре весь кишечный тракт гудел о ней. Заинтересовался новенькой и Хеликобактер, принявшись выстраивать из сигнальных молекул серенады.

Чем больше она активничала, правда, тем чаще стали случаться потопы. С каждым разом они становились мощнее и вымывали всё больше питательных веществ.

— Слыхали? Там, внизу, говорят, целую колонию Бифидобактерий смыло ко всем Линнеям! Ох, как бы и нас туда не унесло! — причитали лактобациллы. Смешным их квохтание, правда, больше никто не находил.

— Ты что такой апатичный, будто сейчас в капсулу завернёшься и в спячку впадёшь? — за всеми её делами, Вибрион не забывала обо мне.

— Да так, — попытался отмахнуться я.

— Нет уж. Ты любопытствовал, теперь моя очередь, — она оплыла вокруг меня, заставив моё тело слегка закружиться от образовавшегося потока.

— Да я просто узнал кое-что, — я потратил несколько мгновений, чтобы правильно синтезировать следующий вопрос. — Это правда, что ты устраиваешь у нас потопы?

Некоторое время она молчала.

— Да, — наконец, призналась Вибрион. — Ты против?

— Да нет, наверное. Оно же, вроде, безобидное, — в этом я был не уверен. В разговорах иммунных клеток всё чаще мелькало «острое заболевание» и «антибиотики».

— Вот! — обрадованно ответила Вибрион, но вновь погрустнела. — Если б не только ты так считал, — она, наверное, тоже слышала их разговоры.

— Да все наши так считают! — попробовал подбодрить её я.

— Я боюсь, Стрептококк. Боюсь, что не все. Я здесь всё ещё чужая и, быть может, доставляю кому хлопот, — она как бы невзначай коснулась меня жгутиком. — Если бы у меня была устойчивость к антибиотикам... Тогда, возможно, мне было бы и плевать, что там обо мне другие думают.

И вновь я крепко задумался.

— Вибрион, — неуверенно начал я. — Возможно, я могу тебе помочь.

— Ты устойчив? — удивилась она.

— Нет, но...

— Тогда ты не сможешь.

— Это пока. Ты же веришь мне?

— Верю, конечно. Но давай без фантазий, ладно? Не хочу, чтобы кто-то из нас разочаровался. В любом случае, мне пора, — заторопилась она. — Ещё увидимся! Надеюсь.

Как всегда, прежде чем я мог как-то объяснить ей свой план, её уже не было в зоне досягаемости. Некоторое время раздумий спустя, я понял, что оно и к лучшему, и, с дурным чувством, направился выполнять первую часть плана.

— Не думал, что «никогда» наступает так скоро, — насмешливо проскрипел мне Стафилококк в приветствие.

— Язвы, помнится, по части Гелика, а не по вашей, — сдержанно ответил я. — Давайте без преамбул. Вы знаете, зачем я здесь.

— Как скажешь, юный Стрептококк. Прошу, подойди ближе.

Я резко ощутил весь смрад, исходящий от его мембраны. Как я раньше не ощущал, насколько омерзительными были соединения на его поверхности.

— Знаешь, в больнице, откуда я родом, был занимательный атлас по микробиологии, — постаравшись как можно больше уйти в себя, чтобы не думать о происходящем, я, хоть и отдалённо, всё же продолжал улавливать его голос. — Там указывалось время передачи плазмида, — узловатые, изломанные дендриты легли на меня. — От пары минут до нескольких часов. Надеюсь, ты понимаешь, — голос зазвучал совсем близко. — В какую сторону будет этот раз.

Я пережил это. Извлекая максимум из своего двигательного механизма, я нёсся прочь от места своего позора. Одна лишь мысль двигала меня: плазмид с устойчивостью получен и совсем скоро я окажусь в объятиях своей избранницы.

— Вибрион! — истошно рассыпал я сигналы, ища её. — Вибрион!

— Что случилось? — немедленно возникла та. — Да не кричи ты! Ещё стражи прибегут, узнавать, в чём дело.

— Вибрион! Ты тут! — от радости, я позволил себе потереться об её жгутик. — Я достал!

— Достал что?

— Ген с устойчивостью! Он у меня!

— Как ты... А, впрочем, не важно. Рада за тебя. Тоже дебоширить собираешься?

— Что? Нет! Я достал его тебе. Он в плазмиде. Готов к передаче.

Всегда подвижная Вибрион замерла.

— Ты вот просто так возьмёшь и отдашь мне, патогену, ген с устойчивостью к антибиотикам?

— Ну, да! — её вопрос казался мне глупым. — Конечно. Я же говорил, у меня есть план. Только...

— Только что?

— Для этого, знаешь, — я снова замялся. — Ну, для передачи. Нужно провести одно дело.

— Конъюгацию, — без тени стыда уточнила за меня она.

— Да.

— Так чего ты ждёшь?

— Ты мне позволишь?

— Милый Стрептококк! — она снова рассмеялась своим задорным смехом. — Ты добыл для меня из ниоткуда моё спасение. Конечно же, я позволю тебе мне его передать.

Она подплыла ко мне, близко-близко. Так, что наши мембраны только что не слились в одну. Как в трансе, я наблюдал за ней, за этим диковинным организмом, пока передача не закончилась.

— Ну вот и всё, — что-то изменилось в её тоне. Она довольно резко отпрянула и я вновь ощутил себя в одиночестве.

— Ты довольна? — с надеждой спросил я.

— Я? Не довольна? — её снова пробрало на смех. На этот раз он звучал по-иному, с тёмным подтекстом. — Ты только что пожертвовал всей своей средой обитания ради глупой влюблённости. Собой в том числе, кстати.

— Что ты имеешь в виду? — я искренне не понимал.

— Я знала, что ты сер, но не настолько же! Или плохо слушал о нас, патогенах? Не бывает так, чтобы мы просто подебоширили и оседали. Не для того нас природа создала. Мог бы уж понять, по тому, как заливало вас всё хуже. А теперь ты мало того, что лишил тело-носителя шанса на то, чтобы выжить, так ещё и ген мне передал, не скопировав. В общем, что я тут распинаюсь. Счастливо тебе укрыться от антибиотиков. А у меня много работы. Ещё увидишь!

Она юркнула мимо меня. Осознание пришло не сразу. Я медленно собирался в капсулу, не понимая, почему.

Однако, одно я сумел усвоить точно.

Нет любви во время холеры.

Автор: Алистер Майерс

Оригинальная публикация ВК