— Одноклассница твоя? — спросил он, когда они немного отъехали.
Он улыбнулся с легким, даже приятным самодовольством:
— А как еще? Пустила к себе переночевать — значит, хорошо знакомы. Ты в Москве живешь, она в Питере, значит, либо универ, либо школа. — Его телефон жужукнул, он глянул, что пришло, нажал на кнопку, выключая экран, и продолжил: — Обычно где заканчивали — там и остаются. Значит, универ тоже отпадает.
— Много предположений. Она могла переехать.
— Конечно. Я больше угадал, чем понял. Но удачу тоже нельзя недооценивать. — Он подмигнул ей, глухо цыкнув уголком рта, и погрузился в телефон.
Одет был Дима в треники, впрочем, весьма приличные, и ту же толстовку, в которой был на съемках. Таня вдруг поняла:
— Дим! А там… — она остановилась, подбирая слово, — ...наверху холодно?
— Нет, — ответил он непривычно отрывисто, но почти сразу добавил мягко, не отводя глаз от телефона: — На всякий случай толстовку себе под попу положишь, если что — в полете наденешь. Или мою, если не побрезгуешь. Но вообще не должно…
И он замолчал, стал шевелить губами, печатая. Таня отвернулась.
Было начало мая, но погода стояла необычайно — тем более для Питера — теплая и солнечная. Таня сперва было тоже нырнула в телефон, но там ничего интересного не нашла и просто стала смотреть в окно на проносящиеся мимо здания, залитые солнцем.
И все было бы вроде как хорошо, и она даже расслабилась поначалу, но потом легкое и смутное беспокойство появилось в ее голове. Она присмотрелась и поняла. Торопливо полезла в телефон, открыла карту… Они ехали не в Пулково.
— Мы по пути куда-то заедем? — спросила Таня. Получилось так нервно, что она сама почувствовала напряжение.
— Нет, — не отрываясь от телефона, ответил Дима. Промотал что-то в телефоне пару раз и добавил: — Мы сразу на аэродром.
— Аэродром в другой стороне, — сказала Таня строго, и Дима наконец посмотрел на нее.
Посмотрел удивленно, непонимающе. Потом усмехнулся:
— Ты про Пулково, что ли? Пулково — это аэропорт. Меня туда… Сложно мне там сесть было бы. Мы на аэродром едем. В Лисий... — он провел по кончику своего носа несколько раз указательным пальцем, — ...Нос. Он на севере, посмотри по карте. «Горская» называется.
«Дура», — подумала Таня и почувствовала, что начинает краснеть.
— Ты думала, я тебя на такси в лес повезу и мучить буду? Не надейся. Тебе еще ролик сдавать Инге, светлому доброму человеку.
Дима посерьезнел и вздохнул.
— Спать тебе надо больше. От недосыпа все тревоги, — сказал он, покивал сам своим словам и вновь погрузился в телефон.
Обиженным он не выглядел, но и говорить больше не говорил. Таня тоже молчала, потому что была смущена.
Доехали они, по ощущениям, за час — Таня не засекала точно. Сперва ехали в городе, потом за городом, потом через какой-то поселок, выехали из него и приехали к шлагбауму: дальше машину не пустили.
Таня почувствовала сильное разочарование. Будка у шлагбаума и белое здание вдалеке были самыми яркими признаками цивилизации тут. Слева лес, справа широченное поле, за которым был тоже лес. Даже стоянки нет. На полосе, мимо которой они прошли (Дима настоял и теперь вез ее розовый обклеенный стикерами чемоданчик и нес свою черную сумку), были, конечно, самолеты, но какие-то неказистые, словно из старых фильмов про войну. Она, как ей показалось, узнала даже самолет Димы — стоял там похожий. Но и он уже не восхищал так, как на фото. Да и вообще, все тут скорее разочаровывало.
— Сходи в туалет, пока я буду самолет осматривать, — сказал Дима на полосе, чуть в стороне от какого-то работника аэропорта, слегка полноватого молодого парня в бежевой футболке и синем комбинезоне на подтяжках. — И не пей сейчас ничего. Я воды в кабину возьму, но лучше с ней аккуратнее. Мужику еще можно как-то в полете приспособиться, а вот девчонкам…
Таня смутилась, но подумала, что он все правильно говорит. Еще и стесняется явно, рот растягивает, головой покачивает... И точно, Дима тут же продолжил чуть виновато:
— Ты прости, что я с тобой такие вещи обсуждаю. Просто, ну… Могут проблемки возникнуть. У меня — ладно дочка, она маленькая тогда еще была, так и жена однажды умудрилась… И то, там тоже кое-как справились. Все-таки друг друга не стесняемся. А тут… Может быть неловко.
Таня улыбнулась, немного покровительственно даже. Его смущение и извиняющиеся объяснения показались милыми.
— Ага, давай. Потом сюда подходи.
— Есть, — не удержалась Таня и отдала ему шутя честь.
— К пуст… Ладно. — Дима махнул рукой и пошел торопливо вслед за механиком, к самолету, возле которого стояли их чемодан и сумка.
Туалет, да и все белое здание, внутри оказались весьма и весьма приличными. Из-за того, что кроме нескольких строений и бетонной полосы тут были только лес и высокая некошеная трава, казалось, будто тут внутри все будет неопрятно, старо и грязно. Но нет, все было весьма прилично. Таня когда-то в офисе похуже работала.
Плохо было, что сушилка для рук оказалась старой, из тех, что включаются на несколько секунд и непонятно почему выключаются, а бумажных полотенец не было. Таня поморщилась, подумала, что заставлять Диму ждать не стоит, и пошла на улицу, помахивая слегка мокрыми руками.
Но можно было не спешить. Когда Таня пришла, Дима только глянул мимоходом на нее и продолжил осматривать самолет с техником в комбинезоне. Ходил вокруг, куда-то заглядывал, что-то трогал бегло, причем не только в районе двигателя: он весь самолет обошел. Иногда что-то говорил коротко механику, тот отвечал. Таня остановилась поодаль, чтобы не мешать, и слов не слышала. Но казалось по их лицам, пусть и серьезным, что разговор их неважный, скорее формальный, просто чтобы соблюсти какой-то ритуал. Или даже вообще, лишь чтобы не молчать.
Осмотр затягивался, а еще и ветер поднялся, стало зябко. Таня посмотрела на свою толстовку, которую приготовила в полет и оставила на стоящем у самолета чемодане. Захотела было пойти взять, но остановилась. Решила подождать минут пять, и если Дима не закончит, то тогда уже подойти, заодно и спросить про вылет.
Одно было хорошо: Дима выглядел как-то… привлекательно. На съемках и на всех встречах он был очень компетентным профессионалом и держался независимо. Но все время или немного дурашничал, или как-то отстранялся, особенно от Никиты. Сейчас же он был серьезен, вдумчив, полностью погружен в процесс. А еще, хоть и ничего такого особенного не говорил и не делал, наоборот, вроде бы наравне держался с механиком, но все равно, чувствовалась в нем какая-то властность. Это Таню даже завораживало немного.
Пяти минут не прошло. Дима остановился, что-то обговорил напоследок с работником, улыбнулся, пожал ему руку, прощаясь, бросил дружелюбно последнюю реплику и, повернувшись к Тане, подозвал ее жестом.
— Ты, наверное, толстовку… — сказал он, убирая свою сумку в люк в основании хвоста. Не договорил, повернулся и увидел, что Таня сама берет ее, собираясь надеть. — А, ты уже… правильно. Ща, вещи брошу в багажник и полетим… скоро.
Он провел ее перед самолетом к другой стороне кабины и открыл дверь.
— Вот, сюда ногу ставь, — сказал он про небольшую подножку на стойке шасси. — Ага, да… И пристегивайся.
Кресло было хорошее, кожаное. Как в немного подержанной, но еще весьма и весьма приличной машине. Ремень как в обычных самолетах. А вот дверца показалась какой-то… не хлипкой, а просто неоправданно легкой и тонкой. И еще в кабине было тесно, и такая близость к неказистой дверце немного настораживала. Если приятный в целом механик и административное здание изнутри Таню чуть успокоили, слабенькая дверь и то, как самолет немного наклонился, когда нетолстый Дима залезал в кабину, вновь заставили тревожиться.
— Мы точно… — Она суеверно испугалась слова «разобьемся» и на ходу перефразировала: — Долетим?
Таня была готова даже к тому, что Дима разозлится и прирявкнет на нее. Но он, наоборот, улыбнулся.
— Танюш, ну блин… Ну… У меня дети, кровиночки родненькие, на нем столько налетали. — Говорил он с ней тоном таким, словно она сама была ребенком. — Да он… Даже если, не знаю, даже если двигатель откажет — мы еще сможем пролететь… Ого-го. И сесть можно на любое поле.
Таня посмотрела на пока еще неподвижный винт:
— Конечно. Ты че… Это обязательная часть обучения — без двигателя садиться. Я говорю, я на машине больше боюсь ездить, чем на нем летать. Ну, когда жена за рулем, конечно. — Он закрыл рот ладонями. — Ой, че говорю… сексист. Сексист старый, ай-ай-ай.
Таня поняла, что он дурачится, только чтобы ее успокоить. Ей стало стыдно, и она сказала нарочито строго:
— Ладно, полетели… сексист.
— Вот, другое дело! Слушаюсь, барыня. — Дима немного завозился с ремнем. — Сейчас, только…
Он стал торопливо, но без нервозности, пристегиваться, положив на колени выключенный планшет. Застегнувшись, машинально наклонился набок и проверил, хорошо ли застегнут ремень Тани.
Та от неожиданности замерла, не зная, как реагировать. Дима замер тоже, так и не убрав до конца руку:
— Блин, Тань… Прости. Я по привычке. То с женой, то с детьми, всегда проверяю… Извини.
— Да ничего, — выбрала великодушно ответить Таня.
Дима все равно покачал головой, словно осуждая самого себя, и вернулся к подготовке. Достал откуда-то сбоку планшет, уже канцелярский, с табличкой на листе бумаги и ручкой, закрепленной возле металлического зажима. Положил тоже на колени и, взяв с приборной панели наушники, кивнул на вторые:
— В полете шумно будет, через наушники придется общаться.
Таня поморщилась — лететь несколько часов в громком гуле не хотелось — и надела послушно тяжеленькую гарнитуру. Вопреки ожиданиям, даже регулировать ничего не пришлось: наверняка их надевала Димина жена или кто-то из детей.
— Раз, раз, — сразу, как только она убрала руки от дужки, сказал Дима. Голос был искажен неприятным эффектом, как в рациях. — Слышишь меня? Скажи что-нибудь.
— Слышу… — Таня растерянно повторила: — Раз, раз.
— Супер. Значит, так… Ты слышишь всех, тебя — только я. Можешь снимать, если надоест, но тогда я тебя не буду слышать, скорее всего. И это… Я говорил, нет… Штурвал и педали не трогай.
— Так… — сказал задумчиво Дима и взял планшет с табличкой.
Стал быстро, вполголоса читать с листа речитативом термины, параллельно трогая ручки, кнопки, все перед собой.
— Это «молитва» называется, — вдруг пояснил он, не открываясь от бумаг. — Чтобы не забыть ничего проверить… сейчас уже полетим. — И он продолжил перечислять системы и параллельно проверять все бегло руками.
Слова, полушепотом, через радио, незнакомые, слились в один сплошной шум. Таня закрыла глаза.
Даже в наушниках услышала, как включился двигатель. Она приоткрыла на секунду веки, увидела, что винт начал раскручиваться, и опустила их обратно.
Дима общался с диспетчером — судя по голосу, уже возрастным, но бодрым и добродушным мужчиной. Они оба были вежливы, Дима запрашивал разрешения, диспетчер охотно все подтверждал. Звучали числа, термины, позывные, все сливалось в непонятную, но немного будоражащую речь. Сейчас они полетят, Таня то ли поняла это из разговора, то ли почувствовала по интонациям. И действительно, она скоро ощутила, как самолет начал двигаться, и открыла глаза.
Они выруливали на основную полосу, прямую и длинную, с черными следами шин, слившимися в длиннющие пятна. Сердце забилось чаще. Захотелось одновременно и остановить все, вылезти и уехать на такси... и просто взлететь уже.
Они стали разгоняться… Таня мельком глянула на Диму — тот был погружен в процесс, казалось, будто он не столько смотрит перед собой, сколько пытается руками ощутить мельчайшие движения штурвала в своих ладонях. Самолет уже не ехал, а несся по полосе, которая двигалась под ним светло-серой сплошной лентой. И несся он, казалось, все быстрее и быстрее, а конец полосы, тоже запачканный кучей черных следов от шасси, был все ближе и ближе… А потом стопы почувствовали легкий толчок снизу, который не прошел, а так и остался ощущаться странным, но приятным давлением пола кабины на подошвы, а седушки кресла — на ягодицы. И полоса под самолетом словно отвалилась и стала плавно опускаться, как и поле, как и вся земля. Опускаться и уменьшаться. И Таня поняла, что они взлетели.
И выдохнула, словно после долгого чудесного поцелуя.
Понравилась история? Тогда вперед за продолжением:
