Серия «Пословицы и устойчивые обороты»

Пришло к нам оно, конечно, из церковнославянского языка и чаще всего употребляется в этих трёх случаях:

- отче наш, иже еси на небесех.

- и иже с ним.

- иже херувимы.

Значит оно «который»:

- отче наш, который [ты есть] на небесах.

- и [те,] которые с ним.

- [мы] которые херувимов.

В XX веке, когда церковнославянский язык перестал играть сколько-нибудь значимую роль для большей части населения, многие такие выражения затемнились и перестали быть понятными, что, однако, не обязательно сказалось на их популярности.

Впрочем, многие их и раньше не понимали (примеры здесь и далее из Национального корпуса):

Иже еси на небесех…― причём слова молитвы он понимал плохо и говорил "иже еси" так, как если бы это значило: "уж раз Ты на небе…" [Г. А. Газданов. Вечер у Клэр (1930)]

Из-за выражения «и иже с ним» иже стало восприниматься как «и тому подобное»:

<...> потому что самое главное есть не литература, но умение никому не причинить бо-бо; но вместо этого я леплю что-то о Кантемире, Державине и иже<...> [И. А. Бродский. Посвящается позвоночнику (1978)]

Но Бродскому можно, он великий поэт и умер. А вот это уже ни в какие ворота:

Там простор широкий, становятся ближе к властям и иже подобным. [Б. Я. Каштанова. На другом берегу (2003)]

Этимологически иже < и (от которого у нас формы косвенных падежей местоимения он - его, ему и иже с ними) + же. Это хорошо просматривается, если посмотреть на всю парадигму (Плетнёва А.А., Кравецкий А.Г. Церковнославянский язык, 2001, 259):

И да, если всё же хотите выпендриться и щегольнуть этим словцом, не забывайте, что иже = который / которые (в мужском роде). Которая = яже, которое = еже, которые (в женском и среднем родах) = яже. Иначе есть риск попасть впросак, как это довелось сотворити модному нынче г-ну Водолазкину:

И то немногое доброе, иже аз сотворих, запиши на нее. [Евгений Водолазкин. Лавр (2012)]

Должно быть, конечно, еже.

Кстати, в чешском есть как который (který), так и иже (jenž). Второе, конечно, очень книжное, но иногда без него никуда:

Harold, který nedává najevo bolest – звучит как-то пресновато и скучно.

Harold, jenž nedává najevo bolest – совсем другое дело! Сразу будто дух Яна Гуса улыбается ему с небес.

Давайте присмотримся к слову растѣкашется. Для современного носителя русского растекаться может применяться только к жидкостям, но ведь в СПИ этот глагол явно относится не только к мысли, но и к волку с орлом. А ведь волки – не коты, они не жидкие!

Однако в древнерусском глаголу течи был присущ значительно более широкий спектр значений, он означал также «бежать» и «лететь»: Въ оно врѣмя Петръ въставъ тече къ гробу. Это также хорошо видно по другим славянским языкам: словенск. teči, tekati «бежать» польск. uciekać, чешск. utíkat «убегать», укр. тікати и многие другие.

Тогда наш отрывок становится значительно более осмысленным:

Боян <...> мчался мыслью по дереву, серым волком по земле, сизым орлом к облакам.

Тем не менее, смущает, что компоненты пространства однородны: средний слой – дерево, нижний – земля, верхний – воздух, а вот в случае мысль – волк – орёл у нас два вполне конкретных животных и одно абстрактное понятие.

Так, может, и мысль – это нечто иное? Очень может быть, ведь ещё Даль записал псковское словечко мысь «белка».

Значит, если предположить, что при переписывании СПИ вкралась ошибка и мыслию надо читать как мысью (подобные исправления текста называются конъектурами), наш отрывок превращается в:

Ибо Боян красноречивый, если хотел о ком-то песнь сложить, мчался белкой по дереву, серым волком по земле, сизым орлом к облакам.

Значительно осмысленнее, не правда ли? И, надо сказать, ни о каком многословии Бояна здесь речь не идёт, напротив, он выглядит очень динамичным творцом.

При этом я бесконечно далёк от мысли, что нужно срочно отучить употреблять выражение «растекаться мыслию по древу» в значении «быть излишне многословным». Похоже, оно уже закрепилось в фонде фразеологизмов современного русского языка и даже люди, знающие всю эту историю, употребляют его именно так.

Предупреждение: дальше стоит читать только любителям лингвохардкора!

Думаю, стоит уделить больше внимания слову мысь. Откуда оно взялось? Помните ещё шизого орла? Дело в том, что для части псковских говоров характерно весьма специфическое, «шепелявое» произношение сь и зь, близкое к польскому: siano «сено», ziarno «зерно». Именно поэтому ещё в XIX веке А. А. Потебня  предположил, что мысь – это мышь в псковской фонетике.

Однако в псковских говорах «шепеляво» произносятся сь и зь, а не ш и ж, то есть мышь, вроде бы, не могло дать мысь фонетически. Кроме того, налицо разница в значении: в этих говорах мышь, мыш или мыша – «мышь», а мысь – «белка».

С опорой на эти аргументы возникла альтернативная версия О. Н. Трубачёва, согласно которой нет никакой нужды в конъектуре и в СПИ мы имеем дело с более старой формой этого слова. Трубачёв реконструировал его праславянскую форму как *mystlь и сопоставил с латинским mustela / mustella «ласка» и осетинским (иронским) мыстулæг «ласка». Это дало ему основание посчитать это слово праиндоевропейским словосложением *mūs «мышь» и *tel- «носиться» [Этимологический словарь славянских языков 21: 52].

У этимологии Трубачёва есть слабые места. Во-первых, латинское и осетинское слова, конечно, восходят к *mūs «мышь», но второго корня там нет, есть лишь суффиксы [de Vaan M. Etymological Dictionary of Latin and the other Italic Languages, 396-397; Абаев В. И. Историко-этимологический словарь осетинского языка 2: 143]. Во-вторых, одной лишь псковской формы (ещё она была записана в Свердловской области, но это территория вторичного заселения) маловато, чтобы считать это слово праславянским. Хотя, конечно, ничего невозможного в этом нет.

Вот такая история. Княземъ слава, а дружинѣ аминь.

Что ещё почитать на тему:

Николаев С. Л. Лексическая стратификация “Слова о полку Игореве” // Slověne, 2014, №2, с. 7–109.

Трубачёв О. Н. Ещё раз мыслию по древу // Труды по этимологии, 2, с. 280-285.