Зима. Сельская школа. Перемена. Девчонки первоклашки в полушалках, наброшенных на плечи, столпились в коридоре возле отопительной батареи. Греют на ней руки, рассматривают друг друга и хвастаются: у кого снежинка, вышитая на валенках, красивее; бант на голове ярче и пышнее; коса толще и длиннее и т.д.
Мне хвастаться нечем. Мои мышиные хвостики еле достают до плеч, но я с гордостью заявляю, что у моей мамы коса – длинная, до самой попы. Девчонки смеются, а конопатая Танька выкрикивает:
- А твоя мать – старая, на бабку похожая!
Рыжая бестия показывает мне язык и убегает в класс.
Догнала бы Таньку и обязательно отмутузила, но в классе сидит учительница, а я ей только вчера дала обещание никого не бить, а тут такое. Неотомщенная обида разъедает детскую душу.
Как Танька могла такое сказать? А ещё подружкой называется! Да, конечно, её мама молодая, стройная, красивая, на каблуках ходит, и что?
После продлёнки мне снова не удалось поймать Танюху для откровенного разговора. Она раньше меня «сорвалась» со школы. Боится, значит.
Придя домой, бросила портфель в угол, сняла верхнюю одежду и валенки, прошла в комнату. Поймав кошку, легла вместе с ней на кровать. От слёз и мыслей болела голова. К вечеру печь остыла, и в доме стало холодно. Я продолжала лежать на кровати в обнимку с кошкой. Вскоре скрипнула дверь в сенях, и на пороге появилась мама. Голубоглазая, розовощекая, с инеем на ресницах, мамочка. От её звонкого голоса и суеты на душе и в доме стало сразу теплее.
- Света, ты что ж печку не растопишь? Дрова в подпечке просохли. Разом разгорятся. Только спичку поднеси! – мама прошуровала топку кочергой и стала укладывать в неё дрова, - Сейчас-сейчас мы печечку растопим, картошечку поджарим, сальце с чесночком да с хлебушком нарежем. М-м-м, красота! А ещё папка вчера с погреба ведро солонины достал. Свет, хочешь помидору солёную?
Было слышно, как затрещали дрова, и загудела печь. Мама вытерла руки об тряпку и подошла ко мне.
- Дочь, ты что? Приболела или обидел кто?
Я отвернулась к ней спиной и молчала. Матушка присела на кровать, положила руку мне на плечо и погладила.
- И школьную форму даже не сняла. Теперь будешь ходить вся в шерсти от этой кошки. Ну-ка, брысь, лохматая!
- Не тронь Мурку! – пробубнила я. – И, вообще, почему у всех мамы, как мамы… - Тут я запнулась, но, всё-таки, выдавила из себя. – А ты – старая и некрасивая?
Лёжа лицом к стене, я не видела мамы, но услышала её глубокий вздох, выражающий горькую досаду.
Мама замолчала, а потом встала и скомандовала:
- Одевайся!
- Что?
- Надевай валенки и шубу! Давай помогу!
Мама быстрыми движениями рук одела на меня шапку, варежки на резинках, шубу, сверху повязала вместо шарфа шаль. В валенки я запрыгнула сама.
- Мы пойдём гулять? Да, мам?
- Ты пойдёшь гулять одна. Пойдёшь искать себе молодую, красивую маму. А я тебе больше – не мать! Поняла?
С этими словами мама аккуратно вытолкала меня во двор и закрыла дверь на засов.
И вот я стаю одна. Почти ночь. Ветер. Снег лепит глаза. Где-то на краю села лают собаки.
Постепенно в меня заползают страх, отчаяние и философские мысли:
- Куда идти? Кому я нужна? Какой огромный и холодный Мир вокруг меня! Какой огромный и холодный Мир без моей мамы. Какая я маленькая. Какая я маленькая без мамы. Я же не выживу, пропаду. Я не выживу и пропаду без мамы!
Я разворачиваюсь и бегу к двери. С силой начинаю бить кулаками и ногами в дверь с единственной надеждой - пробраться в дом.
Схожие чувства, наверное, испытал в жизни только один человек – космонавт Леонов, когда пытался из открытого космоса вернуться обратно в космический корабль.
Мама, конечно, спустя пять минут впустила меня обратно в дом-корабль. Моему счастью не было предела! Я целовала её руки, плакала и причитала:
- Я всё поняла. Я всё поняла. Ты у меня самая лучшая на свете! А я - такая дура! Мам, прости меня.
