vite30

На этих выходных настигло меня пожелание родных приобрести настоящую зеленую красавицу, чтобы повысить новогоднесть атмосферы в доме. Тем более за почти шесть лет совместной жизни елку мы ни разу не ставили, в основном из-за того, что просто некуда поставить. Но в прошлом году мы переехали в несколько больший по площади дом, младшая дочь подросла достаточно, чтобы для нее елка уже начала значить что-то необыкновенное, старшая, хоть уже и на грани грядущего через пару лет совершеннолетия, обожает всю эту внешнюю атрибутику, премия упала в мои кривые руки, короче - звезды сошлись. Я поехал на наш городской рынок и купил за 600 рублей двухметровую сосенку из питомника (для простоты продолжу далее называть ее елкой) , обладающую на удивление короткими аккуратными иголочками и вообще изящную на вид.

Сразу же в полный рост встала проблема - а как, собственно, заставить елочку принять вертикальное положение. К стыду своему, последний раз елку в руках держал в 2012 году, а до того и вовсе в детстве рядом стоял, и все что помню,  что отец ее в ведро с кирпичами устанавливал. Но на такое святотатство я пойтить не мог, а жена сказала, что вместе с гаражом нам где-то досталась стальная крестовина. Я перерыл все надворные постройки, и поиски не увенчались успехом. Не исключено, что если она существует, найдется летом, когда она нафиг нужна не будет. Но в данный момент что-то нужно было срочно изображать, ибо женская часть семьи хотела елку! В моей голове заметались смутные образы корявых деревянных конструкций, ибо я рукожоп и в свои инженерно-столярные способности не верю абсолютно, хоть и работаю руководителем филиала сети строительных магазинов.

Но зато я уверенно ориентируюсь в мире высоких технологий, и Интернет нам поможет! По запросу в Яндексе (не люблю я Гугл) "крестовина для елки" в числе первых вылезла ссылка на некое видео, которое я даже запускать не стал, настолько все оказалось очевидно! Электроинструмент - дрель и лобзик, а также метизы у меня имелись, осталось найти материал для крестовины. Судя по видео, предлагалось использовать доску "двойку" или "тройку", чего у меня не было. Зато имелись подкладочные рейки из-под паллетов OSB, склееные из трех коротких толстых брусков из шпона и полоски того же OSB толщиной 2 см. Лобзиком я отрезал от реек четыре куска OSB, от которых топором отклинил бруски.  И начал стыковать полоски по увиденной схеме. Схема оказалась безобразно простой.

Мне было лень и холодно заниматься съемками процесса (работы проводил на улице во дворе), так что здесь выложу уже готовый результат. В общем, после замера диаметра ствола елки и экспериментов с длиной фрагментов крестовины получилось то, что получилось. Скрепил полоски саморезами. Из-за того, что вместо шуруповерта у меня пока дрель, и ей менее удобно работать, а также твердости OSB, саморезы встали не совсем ровно, слегка перекосив крестовину. На глаз это не сильно было заметно, но на ровной поверхности крестовина качалась по одной из осей. К счастью, в гараже нашлись пластиковые мебельные ножки-пластинки, которые помогли побороть люфт

Немного ошибся с размером установочного отверстия, ствол елочки оказался чуть тоньше. Пришлось изготовить и вбить небольшой клинышек. После чего наконец закрепил елку в крестовине еще парой саморезов.

Снимал на Honor 8X, не все фото получились удачными по моей вине.

Это мы тестируем гирлянды из "Светофора".

Ну и необязательный, но няшный (к сожалению, только когда спит, зараза, в данный момент грызет мою ногу) котик в завершении поста. Всех прочитавших - с Новым Годом!

«Вы – гениальный художник!»

Я не могу сказать, что я нескромен. Наоборот, с раннего детства мне прививали мысль, что хвастаться своими успехами, ставить себя над другими – некрасиво. Но слушая эти слова от каждого первого, поневоле свыкаешься с мыслью, что ты гений.

Как можно уже догадаться, я – художник. Опять же, нельзя сказать, что я был с малых лет предрасположен к таланту рисования. Рисовать я начинал как, наверное, все дети. Помню свои рисунки лет с пяти. Обычные машинки, самолетики, войнушки, домики, человечки – палка, палка, огуречик. Может, чуть лучше других рисовал то, что задавали на уроках ИЗО, не больше. На тему осени, на тему «Как провел лето», ко дню космонавтики и тому подобное.

В общем, ничто не предвещало этой самой гениальности. Лет до десяти. Десять лет – знаковый для меня юбилей. Не потому, что он первый. Потому, что я узнал - настоящие картины не рисуют. Их пишут.

Не знаю, почему меня поразило это простое выражение – написать картину. Впервые я услышал его от нашей новой учительницы изобразительного искусства, совсем молоденькой, только-только закончившей институт. И меня словно током пронзило. Я знал, что пишут книги, но не имел понятия, что картины тоже можно писать. Оказывается, какая большая разница в понятиях от перемены всего одного слова. Согласитесь, нарисовать картину и написать картину - это звучит по-разному. Рисовать можно что-то обычное, повседневное, не очень интересное. А вот написать – совсем другое дело! Я очень любил читать, и рано понял, какой это большой труд – написать книгу. В книге спрятана целая жизнь. Люди, события, места. Всего так много и все так сложно. Оказывается, и картину тоже можно сделать такой - объемной, многогранной, вмещающей в себя огромный мир. Достаточно лишь не нарисовать ее, а – написать! Это-то меня и поразило. И я понял, что хочу, а главное, могу писать картины.

С того времени и открылся нежданно этот мой талант. Порывшись в специальной литературе, поговорив с учительницей ИЗО, я подготовился теоретически и практически, и приступил к своей первой работе. Это была акварель, изображавшая бездомного котенка, сидящего около решетки ограды богатого дома (я тогда как раз мечтал о собственном питомце, как любой ребенок в десять лет, и однажды увидел этого самого котенка, который и врезался мне в память).

Увидев мою первую картину, мама неожиданно заплакала. Я жутко перепугался тогда, все-таки еще был довольно маленький, и подумал, что маме она не понравилась. Я бросился к ней, уткнулся в ее ноги и сам заплакал. Не помню, что я тогда говорил, с маминых слов знаю только, что речь моя была сбивчива и малопонятна, потому что я оправдывался сам не зная в чем. А мама вместо того, чтобы упрекать меня, неожиданно погладила меня по голове, прижала к себе, сказала, что я глупенький, что ей вовсе не не понравилась моя картина, а наоборот, очень понравилась. Просто она оказалась такой… неожиданной и трогательной. И еще, добавила она, картина оказалась удивительно настоящей.

Вот с этого-то самого мгновения и перевернулась моя жизнь. Я тогда еще не понимал смысл слов «талант» и «гений», но они стали звучать вокруг меня все чаще и чаще. На следующий же день мама понесла кому-то показывать мое творение. В доме стали появляться какие-то незнакомые дяденьки и тетеньки. Они смотрели на меня, придирчиво изучали картину и качали головами – чувствовалось, что они не верят, что это нарисовано десятилетним ребенком. Ведь к тому же я не имел классического вида вундеркиндов – преобладание мыслительной силы над физической, очки, высокий лоб, тихий, кроткий нрав. Я был крепким, здоровым ребенком, иногда даже хулиганистым, любил подраться и ничем не выделялся из числа себе подобных.

По младости лет я не обращал на все это внимания. Я просто продолжил писать. В следующие несколько месяцев из-под моей руки вышло десяток акварелей, попутно учительница предложила мне изучать технику рисования маслом. Я согласился. Тем временем одна из моих картин завоевала первое место на всероссийском конкурсе молодых художников – отправила ее мама втайне от меня, с подачи одного из своих новых знакомых. Втайне потому, что мне не очень стала нравиться эта возня вокруг моего «таланта» (произносить со священным придыханием).

Мой стиль написания картин обозвали неореализмом (мне жутко не нравилось это слово), сами картины вызывали у взрослых какие-то приступы восхищения и обожания. Я и сам начал постепенно чувствовать, что в них есть нечто такое, что будоражит тебя внутри. Не каждая картина известных в истории мастеров способна вызвать у столь большого числа совершенно посторонних людей такую реакцию.

А мне всего-навсего очень нравилось рисовать. Это настолько тесно вплелось в мою жизнь, что уже через год я не мог себе представить жизни без живописи. Я освоил масло, пастель, начал изучать историю мирового изобразительного искусства и постоянно находился в процессе написания новой картины. Экспериментировал с техникой, стилем, жанром. В конце концов меня приняли в художественную школу – для Академии я возрастом еще не вышел, хотя меня там, как они выразились, ждали с нетерпением.

Все вокруг уже не сомневались в том, что видят перед собой будущую мировую звезду, мастера кисти.

Я сполна оправдал эти ожидания.

К двадцати годам я был всемирно знаменит. Моя первая картина, с тем самым котенком, ушла с аукциона Сотбис за несколько сотен тысяч долларов. Честно признаться, я так и не понял до сих пор, как она там оказалась. Но нисколько не сожалел о ней. Мои картины хорошо продавались, я рисовал новые, на которые тут же поступали заказы. Я не комплексовал и не рефлексировал по поводу того, что имею статус самого продаваемого автора. Я писал для всех. Часто бывало, что я дарил совершенно бесплатно свои картины разным людям или музеям. Выяснилось, что я очень неплохо разбираюсь в людях – никто из тех, кому я делал подарки, не продал этих картин, хотя им поступали чрезвычайно щедрые предложения. Я каким-то внутренним чутьем угадывал тех, кто живет искусством, а не приземленной жизнью.

Мое беззаботное существование продолжалось до тех пор, пока судьба не свела меня с одной женщиной. Я был тогда на выезде на натуре, в одной поволжской деревеньке, и выйдя однажды туманным утром, чтобы сделать этюды речного пейзажа, встретил странную женщину, стоящую над обрывом реки. Решительно не могу объяснить, что же странного я в ней усмотрел. Но она привлекла мое внимание. Простое длинное платье, стройный стан, неприкрытые жгуче черные волосы были свиты в косы и уложены в сложную прическу. Она была немолода. Я не удержался и подошел к ней. Поздоровался, заговорил о какой-то чепухе. Она молчала некоторое время, потом повернула ко мне лицо. Я тогда чуть не отшатнулся от пронизывающего взгляда темных глаз. И понял, что за три своих жизни не увижу столько, сколько повидала эта женщина.

- Слушай меня, художник, и запоминай, – негромко сказала она, а у меня мороз по спине прошел. - Тебя господь в лоб и в руки поцеловал. Но талант тебе не просто так богом дан. Человека ты спасти можешь. Один раз и навсегда. Но только и то помни, что жизнь подарив, ты и талант свой полностью отдашь. Воля твоя будет, спасать или себе дар оставить. Но только не ошибись.

- А… а как узнаю-то я, кого спасать? – не смог я найти иных слов, растерявшись от неожиданного откровения женщины.

- Узнаешь. Когда увидишь его, тогда и поймешь. Но не ошибись. Помни, воля твоя на все.

Сказав последние слова, она стала отступать в сгустившийся утренний туман, пока не превратилась в смутный силуэт, а затем и он растаял. Я стоял, застыв столбом, переваривая услышанное. Ни о каких этюдах уже и речь идти не могла.

Я так не узнал ее имя. Если у нее было имя.

В реальности случившегося я не сомневался, я всегда был очень адекватным человеком. Думать, что это чей-то розыгрыш, казалось мне кощунством. Оставалось смириться с предсказанием и принять его как должное.

Вот только сомнение во мне зародилось, смогу ли я человека талантом своим спасти. Я ведь обыкновенный художник, пусть и гений. А если и могу, то сумею ли расстаться с даром, как это назвала незнакомка?

В конце концов, одно дело – подарить кому-то картину, имеющую пусть и высокую, но вполне определенную цену, и другое - отдать практически неотъемлемую часть твоей жизни, которой являлась для меня живопись. Эта часть никакими деньгами и материальными ценностями оценена быть не могла.

И жизнь моя изменилась еще раз.

Никто, даже самые близкие мне люди, не могли понять, что со мной произошло. Я ни с кем не поделился услышанным от странной предсказательницы пророчеством – меня попросту сочли бы сумасшедшим. Но в течение последующих лет я старательно избегал новых знакомств, до минимума сократил общение с внешним миром – лишь бы только не узнать в ком-то того, кого мне предначертано спасти. Для близких я придумал довольно правдоподобное объяснение – я скрываюсь от нападок и преследований прессы, которая и в самом деле слишком пристально в тот момент следила за моей жизнью.

Я отдаю себе отчет в том, что подобное поведение далеко не предмет для гордости. Но не имел сил так просто расстаться со своим даром. Это было моей единственной целью, моим существованием, которое я дарил всему миру – и считал тогда, что этим плачу за свой дар с лихвой. Если бы все было так просто…

Мне стали сниться странные сны. Точнее, один сон. Неясный, зыбкий силуэт без лица, в ореоле собственных воспоминаний, картин моей прошлой жизни, словно служащих фоном к чьему-то портрету. До боли в глазах я всматривался в туманное пятно передо мной, пытаясь разглядеть лицо, как будто это было смыслом всей жизни, но все, что смог понять – передо мной ребенок. Потом в моих руках оказывалась кисть и палитра, и я понимал, что сейчас должен начать новую, последнюю картину. Мои руки начинали дрожать… и тут я обычно просыпался, весь в холодном поту.

Я ни с кем не мог поделиться своими страхами, не мог обратиться к психологу, я твердо знал, что мне никто не сумеет помочь. Чтобы хоть как-то ослабить груз, который на меня упал, я попытался перенести мучавший меня сон на холст. На это ушел почти год непрерывной работы. Я видел этот сон каждую ночь, и превращал его в картину с доскональной точностью. Детский силуэт с туманным пятном вместо лица, на фоне множества расплывчатых сюжетов, сливающихся и перетекающих друг в друга. Картина так и называлась – «Сон».

Однажды в загородный дом, где я спрятался от всего мира, приехал мой хороший друг, мы вместе учились в художественной Академии. Он не стал профессиональным художником, зато открыл в себе потрясающие организаторские способности. В итоге стал главным администратором крупнейшей картинной галереи столицы. Увидев мои последние работы, и частности «Сон», друг загорелся идеей персональной выставки, тем более что последние несколько лет я нигде не выставлялся, ограничиваясь продажами отдельных картин коллекционерам и музеям.

Я сопротивлялся как мог. Но надо знать моего друга – он мертвого уговорит не тропиться с отбытием на тот свет.

Выставка состоялась.

Друг развил бурную деятельность. Весть о будущей выставке моих картин всколыхнула гигантское болото творческого мира и шоу-бизнеса. Все и вся обсуждали новый выход в свет гения нового времени. Пресса со вкусом смаковала подробности жизни «великого затворника», как успела меня обозвать еще несколько лет назад, пытаясь выяснить причину моей светобоязни.

Я лишь досадливо морщился, оказавшись под перекрестным обстрелом прожекторов. Подобная дешевая слава услаждала бы мою душу тогда, но сейчас лишь бередила ее. Я по-прежнему чурался новых людей, избегал интервью, совершенно не подозревая, что этим только подогреваю интерес к своей особе. Мой друг-администратор поначалу чуть ли ни силком пытался вывести меня под телекамеры, но затем увидел, что мое поведение еще более эффективно в плане рекламы предстоящему событию. И оставил меня в покое. А я молился, скорее бы все закончилось, с головой уйдя в работу над новыми картинами.

Наконец долгожданный день настал. Не стану подробно описывать весь этот кошмар. График выставки был расписан на неделю. Я должен был присутствовать там каждый день в течение всего времени ее работы. Вокруг меня ежедневно проходили даже не сотни – тысячи людей. Они шли к моим картинам завороженные, как мотыльки на пламя. Средства массовой информации были переполнены восторгом от моего творчества. На поднятый шум, как мухи на падаль, слетелись, желая засветиться, профессионалы гламура из столичной тусовки, не оставили выставку своим недремлющим вниманием и политики. Даже сам президент страны посетил галерею, лично пожал мне руку и гордо прикрутил к груди гения орден «За заслуги перед отечеством». Я вымученно улыбался этим людям, рассказывал о своей работе, показывал свои картины – и постоянно со страхом ожидал, что встречу взгляд, от которого не смогу отвести глаз. В конце концов это превратилось в паранойю. Слава богу, моего состояния никто не оценил правильно – все окружающие считали, что я просто отвык от публичной деятельности за годы добровольного заключения, и даже в прессе как-то мелькнула небольшая статья на эту тему. Этим все и ограничилось.

Так в заботах наступил день закрытия. Тот факт, что сегодня все заканчивается, слегка ослабил давящий на меня груз. Я был безумно рад, что так и не пришлось лицом столкнуться со своей судьбой. И с нетерпением ждал, когда же наконец выставка закончит свою работу.

Ближе к вечеру, почти перед самым открытием, окруженный кучкой малознакомых людей – эстрадных артистов, киноактеров и иже с ними, очень интересующихся моим творчеством, а также желающих поближе познакомиться с «гением» (признаться, мне уже порядком надоел этот чересчур громкий титул), чтобы и самим поярче засветиться в глазах окружающих отраженным светом, я прогуливался вдоль своих творений по центральной зале галереи, попутно отвечая на какие-то не очень умные вопросы моего окружения. В пол-уха выслушивая комплименты в свой адрес, я рассеяно смотрел по сторонам. И вдруг увидел впереди двух человек. Они стояли ко мне спиной, но было ясно, что это женщина и ребенок. Ощущая поднимающееся в груди волнение, я поднял глаза выше, желая видеть, какая картина их остановила.

Это был «Сон».

Мое сердце провалилось в ледяную бездну.

Ноги против воли понесли меня к ним. Я встал рядом с ребенком – это оказался мальчик, и довольно безучастно спросил, весь дрожа внутренне:

- Вам понравилась эта картина?

И повернулся к женщине с ребенком лицом. Женщина была еще молода, не больше тридцати пяти, а мальчику было лет десять. Я смотрел на женщину, стараясь не опускать глаза вниз, но даже так я чувствовал, что с мальчиком что-то не так.

- Да… знаете, такое ощущение, что в ней что-то знакомое. Даже не пойму, откуда это? – с легким удивлением в голосе произнесла женщина.

- Вы в первый раз на моей выставке?

- Ой, так это вы тот самый художник? – воскликнула женщина. – Я не ожидала, что встречу вас здесь. Да, мы в первый раз здесь. Артем очень захотел посмотреть ваши картины, и я… не смогла ему отказать.

Что-то странное было в ее голосе. Неизъяснимые боль и грусть. Тщательно скрываемые ото всех. Но от меня сейчас невозможно было их утаить.

И я решился наконец посмотреть на мальчика.

- Здравствуйте, – тихо сказал он мне, словно только и ждал этого момента.

- Здравствуй, – ответил я, и в моей груди образовался мертвый вакуум. Я понял – это он.

Это был ребенок, являвшийся мне во сне каждую ночь. Это его лицо я так пытался увидеть. Вот почему для его матери в моей картине было что-то знакомое.

На ней был нарисован ее сын.

Теперь я жадно вглядывался в его лицо. И с болью в душе понимал, что мальчик, которого звали Артем, нездоров. Он был худ, бледен до прозрачности, на его изможденном лице жили только глаза – огромные ярко-голубые глаза. Тонкая вязаная шапочка скрывала отсутствие волос на его голове. Я не знал другой болезни, лечение которой вызывало бы такой эффект.

Рак. Вот откуда эта боль в материнском голосе. Вот почему она не могла ему отказать в недешевом посещении выставки – возможно, Артему осталось уже две-три недели жизни.

Я понял, что мне жизненно необходимо поговорить с его мамой наедине. Я пригласил их в комнату отдыха, оборудованную для меня в галерее. Там, поручив мальчика заботливым рукам обслуги, я начал этот самый важный в моей жизни разговор.

Ее звали Ольга.

- Хотите выпить? – я достал из мини-бара бутылку дорогого белого вина.

Ольга очевидно нервничала. Она не могла взять в толк, с какой целью я их пригласил.

- Нет, – был ее ответ.

Я безропотно убрал вино на место.

- Хорошо. Знаете, Ольга… я не знаю, как начать, но… Но мне нужно это знать. Поверьте.

- Что вы хотите знать? – с вызовом в голосе и растерянностью в глазах спросила она.

- Скажите… скажите мне, чем болен ваш сын?

Тут она действительно растерялась. В наше не самое лучшее время люди редко замечают за своими проблемами беды других. А тяжело больных вообще окружает сфера общего невнимания – люди боятся впускать в свою жизнь чужое горе. И вдруг известный человек, да еще из этих, богатых, которым вообще ни до кого нет дела, интересуется ее сыном, сумев к тому же понять, что он неизлечимо болен, и не испугавшись этого.

Ольга минуту выдерживала мой пытливый взгляд. Кажется, что-то она в нем увидела, потому что отвела глаза и тихо ответила:

- Саркома. Последняя стадия. У нас не сразу появились деньги на лечение… А сейчас уже поздно. Ему осталось… не больше месяца. Я делаю все, чтобы он смог больше увидеть и узнать перед… перед тем, как… - она не смогла произнести слово «умрет», и спрятав лицо в ладонях, беззвучно заплакала. Я осторожно оглянулся. Мальчик ничего не замечал, он был окружен двумя девушками – консультантом выставки и горничной комнаты отдыха, без устали его развлекавшими и угощавшими сладостями. И слава богу. Девушки оказались понятливыми, одна из них бросила взгляд в мою сторону и едва заметно кивнула.

- Вы… кажется… предлагали мне выпить. Я не откажусь… - всхлипывая, наконец произнесла Ольга. Я торопливо извлек вино и разлил по бокалам. Мне вдруг стало страшно. Я ведь еще ничего не решил. «На все воля твоя…» - таковы были последние слова женщины в тумане. И я не мог ни на что решиться…

«Господи, зачем ты взвалил на мои плечи этот непосильный груз?» - взмолился я про себя, – «Я не готов, совершенно не готов к такой ответственности, во мне нет столько сил. Господи, за что ты так меня наказал?»

Я отчетливо понял, что за все в этом мире надо платить. И далеко не у всего есть приемлемая для тебя цена.

- Вы далеко живете? - спросил я, чувствуя себя круглым дураком.

- Не очень. В Москве открылся специальный пансионат для… для больных раком. Там можно за доступные деньги жить и «лечиться», – она горько усмехнулась.

- Тогда вот что. Вас сейчас отвезут, куда вы скажете. Прошу вас, не отказывайтесь от моих услуг. И еще, - я достал из внутреннего кармана своей джинсовой куртки старомодную чековую книжку, оторвал один чек и вывел на нем очень круглую сумму. – Вот. Возьмите. Это от меня. Я очень хочу вам помочь.

Ольга с недоумением взяла чек в руки. Увидела выписанную сумму, и ее брови взлетели вверх.

- Нет, - сказала она нерешительно. – Я не могу… так. Не могу этого принять. Что вы…

- Пожалуйста, я очень прошу и настаиваю, – как можно тверже сказал я. На самом деле меня охватила неприятная дрожь и слабость. Я точно знал, что могу дать больше, чем эти сотни тысяч долларов. Но я уже не мог остановиться.

Ощущая себя последней сволочью, я мягко взял ее ладони и спрятал в них чек.

- Я вас еще навещу, обязательно, – в эту минуту я врал. И чувствовал себя отвратительно.

Она наконец слегка кивнула и отвернулась. Я смотрел, как она шагает к мальчику, а сам чуть не падал от пережитого напряжения. А ведь она неведомым образом поняла мое состояние, осознал я вдруг. И опустил глаза.

Когда затихли шаги Ольги и Артема, сопровождаемых моей охраной, я подошел к двери, ведущей в галерею. Посетители постепенно расходились, главное событие месяца триумфально завершалось. А я, кажется, стал подлецом.

Бросив косой взгляд на стоящую около резного дверного косяка мраморную тумбу, я внезапно увидел на ней помятый бумажный прямоугольник.

Ольга не взяла чек.

Наступившая ночь не принесла моей душе покоя. Я никак не мог уснуть. Меня преследовал образ Артема. Никаких сомнений я больше не испытывал – это и был тот единственный человек, которого мой дар мог спасти. Спасти по-настоящему. А меня душила жадность. Да-да. Самая обыкновенная жадность! Я не мог и до этого мига не хотел искать в себе сил лишиться таланта художника. Именно этот дар вдыхал в мои картины ту жизнь, которая привлекала к ним людей. И именно этот дар мог вдохнуть жизнь в одного десятилетнего несчастного мальчика. А мне, тридцатилетнему, здоровому и полному сил мужчине, не хотелось делиться им с этим мальчиком! Стыд меня душил, страшный стыд. И не найти таких весов, на которых бы десятки еще не написанных гениальных картин перевесили бы одну единственную маленькую жизнь.

А что я имел от своих картин? Захлебывающееся обожание масс? Деньги? Уважение сильных мира сего? А достойная ли это цена? И можно ли со спокойной душой и чистым сердцем принимать эту цену за свой талант, точно зная, что ты просто подлец?

Вряд ли. Я не мог.

Господь знал, что делает, посылая мне это испытание. Он испытывает всех нас, он не может позволить душам коснеть в духовном застое, он и сына своего подверг испытаниям, чтобы не считали мы, что несправедлив господь. А откуда мы можем знать, какие испытания претерпел он сам? Так почему же смеем мы роптать, когда должны быть сильными?

Если вся жизнь твоя зависит от того, насколько ты силен духом будешь?

Утром я выехал в пансионат.

- Здравствуйте, Ольга. Привет, Артем, – сказал я при встрече. Ольга в очередной раз удивилась, она не ожидала меня увидеть вновь после того, как я попытался откупиться. А Артем смотрел на меня своими большими глазами внимательно и доверчиво. Он не знал, что такое злоба и обман, ложь и ненависть. Мать окружила его непроницаемым облаком своей любви, и теперь мне предстояло к любви присовокупить надежду на будущее. И веру в то, что будущее будет.

- Зачем вы здесь? – в вопросе Ольги опять звучал вызов. Она, в отличие от сына, прекрасно была знакома со всеми темными сторонами нашего мира.

- Скажите, лечение, которое вы здесь проходите, возможно в домашних условиях?

- Почему вас это интересует?

- Потому что я хочу пригласить вас к себе… хотя бы на месяц, а потом вы сами решите, остаться или уйти.

- Да как вы смеете?! – тихо, чтобы не услышал Артем, возмутилась Ольга.

- Я просто хочу вам помочь. По-настоящему. Ну так как?

Как легко говорить правду. И как легко ее понять и услышать.

- Я не знаю… Надо спросить. Но как вы… вам же это…

- Никаких проблем. Я сделаю все, что нужно. Я вас приглашаю потому, что хочу нарисовать портрет вашего сына. Вы ведь не будете возражать?

- Нет… не буду. Но почему? – она смотрела мне в глаза, пытаясь найти хоть какой-то ответ на все незаданные вопросы.

- Просто поверьте мне. Все начинается с веры.

- Хорошо, – кивнула она. – Я вам верю.

Врачи подтвердили возможность лечения Артема в домашних условиях. Я постарался как можно больше обо всем выяснить и сделать, и в итоге появилась твердая уверенность в том, что мальчик проживет еще никак не меньше месяца. Это стоило больших денег, но оно того стоило.

Артем и Ольга переехали ко мне за город. И я, не откладывая, приступил к работе.

Я писал эту картину, как не писал никогда ранее. Артем с удовольствием мне позировал, тем более ему с каждым днем становилось все труднее и труднее передвигаться. Едва я брал кисть в руки, как это само приходило ко мне. Передо мной сидел глубоко больной и усталый, очень грустный мальчик, почти разучившийся улыбаться. А из-под моей кисти выходил портрет жизнерадостного и озорного мальчугана, с лица которого улыбка не сходила никогда.

Кто бы знал, как это трудно, почти невозможно! В поисках его улыбки я выпросил у Ольги все его старые фотографии с самого младенчества. Но даже там она встречалась нечасто. Но когда я ее находил, то тут же запоминал и кропотливо переносил на холст. Хотя это чрезвычайно трудно – делать улыбку на несколько лет старше. Я прибегал и еще к одному способу – пытался насмешить Артема. Я всегда улыбался, как бы тяжело мне ни было, я пытался развеять мглу, окружившую Артема, шутками, веселыми песнями, я гнал грусть прочь, как дворник гонит по осени опавшую листву метлой, я непрерывно двигался, танцевал, включая в действие и Ольгу, чем неизбывно ее удивлял. Беря в руки кисть и становясь к мольберту, я сгонял с лица серьезное выражение и начинал гримасничать. И мои труды не пропадали даром – иногда я ловил тень его настоящей улыбки и тут же хватал ее на кончик кисти, чтобы впечатать в картину. Я молился богу и отдавал свой дар, свой талант весь, без остатка. Постепенно холст наполнялся той безудержной жизнью, которой я наполнил свое существование.

Через две недели я начал замечать чудесные преображения в Артеме. Он креп. Его худоба уже казалась менее болезненной, на лицо возвращались краски, и улыбка на нем стала мелькать гораздо чаще. И это заметил не только я.

- Что происходит? – шептала Ольга, глядя на сына. – Я не верю… нет, я верю, верю! Но это же чудо!.. Чудес не бывает!

- Кажется, бывают, – устало говорил я. И тут же улыбался, хотя с каждым днем мне это давалось все тяжелее.

- Вы… вы, наверное, волшебник! Вы первый, кто смог подарить нам надежду!

И я продолжал рисовать, день за днем. И вот уже Артем просыпается раньше меня, и я слышу легкий топот его ног по паркету и громкое мурлыканье – в доме откуда-то появилась кошка, ее не стали прогонять, и она стала лучшим другом мальчика и партнером по играм.

Работа приближалась к финалу. Усталость валила меня с ног, но я не позволял себе расслабиться. Я продолжал рисовать, тем более почти не приходилось больше напрягать свое воображение – тот жизнерадостный озорник, что возникал на холсте, словно перескочил на место смертельно больного, что сидел напротив меня три недели назад. Артем был очень живым и подвижным, порой даже слишком, и теперь мне приходилось прилагать немало усилий, чтобы уговорить его усидеть на одном месте хотя бы полчаса. Его мама ходила следом за ним, с трудом веря во все те превращения, что с Артемом происходили. Меня она уже давно иначе, как волшебником, и не звала. Вера, Надежда и Любовь наконец-то вместе поселились в ее сердце, возвращая и ей радость жизни.

Больше всего меня радовали недоуменные и изумленные взгляды врачей. Месяц назад они уже мысленно похоронили этого мальчика. А теперь, несмотря на все прогнозы, болезнь быстро отступала. Их трезвомыслящие умы никак не хотели связывать это с моей деятельностью, а я и не рвался выводить причину выздоровления Артема наружу. Я это делал не для славы, а потому что хотел остаться человеком.

На исходе четвертой недели портрет был окончен. Я сделал последний мазок, потом медленно отложил кисти и палитру. Посмотрел на абсолютно здорового мальчишку, сидящего у окна.

- Вот и все. Артем, иди к маме. Скажи ей, что портрет готов. Пускай придет посмотреть. А я, пожалуй, пойду прилягу. Устал очень.

Сон навалился, едва я коснулся головой подушки. Это был просто сон, без сновидений. Я отдыхал от очень тяжелой работы.

Ведь все, думаю, согласятся, что спасение жизни – не самая легкая работа.

Проснувшись сутки спустя и дойдя до мастерской, я задумчиво постоял на пороге.

Я понял, что отныне мне сюда хода нет. Я не смогу больше писать.

Нет, я не разучился рисовать. Но в моих картинах больше не будет той жизни, что привлекала в них.

Теперь я работаю преподавателем в школе искусств. В конце концов, рисование – это не только талант, но еще и техника. Техникой я давно овладел в совершенстве. И мог показать детям, как правильно взять кисть в руку, как класть мазок на холст и бумагу, как чувствовать цвет и гармонию рисунка. Пресса давно оставила меня в покое, хотя шуму мой уход из творчества наделал немалого. Мне до сих пор приходится отклонять изредка поступающие заказы на картины, людям ведь не объяснишь всего того, что со мной произошло. Слишком рационален этот мир для большинства, чтобы поверить в чудо, слишком многие не поверили бы, что я разменял смысл всей своей жизни на одну-единственную чужую жизнь. Они бы не поняли, что это и было настоящим смыслом жизни.

Я же приобрел новый. Я точно знаю, что случившееся со мной – не исключение, а правило. И ищу, каждый день ищу в глазах своих учеников ту искру, что поможет совершить еще одно и, надеюсь, не последнее Чудо.

2006 год.

Утренний свет, косыми лучами падающий сквозь дыру в застекленном своде заброшенного цеха, словно театральный прожектор освещал мертвецов, валяющихся на пыльном бетонном полу вокруг стула с еще одним покойником. Отблескивали под потоками света осколки стекла, засыпавшие все вокруг. Место преступления вызывало у Германа смутное беспокойство своей картинностью. Пятеро скончавшихся на месте бандитов и один замученный ими до полной неузнаваемости молодой парень, голым прикрученный наручниками к стулу и весь залитый кровью. Пол вокруг также был заляпан кровью, при этом тела мучителей не имели почти ни единого повреждения. Вокруг трупов суетились несколько полицейских в форме и пара экспертов-криминалистов

Переведя взгляд на рабочий планшет, Герман скептически оценил набросанные им в текстовом редакторе заголовки: «Каратели – кто они?», «Неминуемая кара», «Черная метка для преступности», «Быть преступником - смертельно опасно». Поморщился недовольно, движением пальцев перевернул стилус и широким кончиком стер половину идиотских заголовков с экрана. Надо еще поработать.

- Фигня какая-то, - пробормотал он.

- Что, журналюга, муки творчества? – раздалось из-за спины.

Герман лениво повернулся. Николай был в штатском, но любой, обладающий наметанным взглядом, без труда опознал бы в нем человека, имеющего отношение к силовым структурам. Коротко стриженый, с острым, пронизывающим взглядом, чуть склоненной к груди головой и широко расставленными ногами, Николай производил впечатление человека упертого и своенравного. Таким, собственно, и был. Этот опер очень не любил журналистов, но одного из пишущей братии он готов был терпеть – корреспондента криминальной хроники Германа. За то, что он почти никогда не врал.

- Что, опять? – поинтересовался Герман.

- Угу. Банду Гогика Крестоносца положили, точнее, его ближний круг. Он сам там лежит. Впрочем, Крестоносец одной надписью не отделался. – Николай сплюнул себе под ноги. – Очередное дерьмовое утро.

- О! Что-то новенькое? – оживился журналист. – Пустишь посмотреть?

Опер задумался на несколько секунд. Посмотрел в сторону работающей группы. Кивнул:

- Только сильно не приближайся, не мешай. Со стороны глянь, и так все поймешь.

Герман вскинул руки перед собой:

- Обижаешь, начальник. Я буду аккуратен, как в операционной.

Миновав ленту ограждения и приблизившись к трупу главаря банды, Герман поверх спин работающих криминалистов внимательно изучил его взглядом.

На первый взгляд все выглядело как обычно, если можно назвать обычным криминального покойника. Но мало ли подобных каждый день в любом большом городе. Из обычной картины выбивалась лишь размашистая роспись по лбу мертвеца. Высеченные на коже кровавые штрихи складывались в слова «Кара ему». И те же слова «украшали» лица всех покойных живодеров. Восьмой случай за последние двое суток. И, похоже, не последний – вся полиция города, вставшая на уши из-за этой чудовищной серии, оказалась не в состоянии взять след тех, кто совершал убийства. И какие убийства – ни удара, ни раны, если не считать царапин на лбу. Чистая остановка сердца. В лучших городских лабораториях до сих пор не могли вычислить, каким препаратом пользовались «каратели», как уже успели прозвать неизвестных. В том, что действует группа, сомнений быть не могло, невозможно в одиночку так легко уничтожить за короткий срок пару десятков человек, целыми группами. И не просто человек, а закоренелых бандитов, хорошо охраняемых чиновников, матерых военных. Сочувствия жертвы, безусловно, не заслуживали, ибо и чиновники были нечисты на руку, и военные замешаны в грязных делах, про преступников и говорить нечего. Но государственная машина не могла позволить кому бы то ни было претендовать на ее единоличное право на насилие. И всеми силами стремилась изловить непрошенных «карателей».

Герман перевел взгляд на необъятную грудь мертвого грузинского вора в законе. Она была густо усыпана стеклянными осколками, как и все вокруг. Так, а это, кажется, то самое, на что намекал Николай. На груди Гогика, там, где всегда болтался на золотой цепи огромный золотой же православный крест, давший вору погоняло Крестоносец, одежда была обуглена. И на почерневшей коже четко виднелись странные глубокие раны правильной формы. В них что-то тускло отблескивало в солнечных лучах.

- Это что? – Герман, не веря своим глазам, указал на грудь покойника.

Один из экспертов, обернувшись к журналисту, усмехнулся:

- Это? Это, приятель, золото. Обычное расплавленное золото. То, что было цепью и крестом.

- Как? – поразился Герман.

- Вот и мы думаем – как? А при температуре плавления золота Гогик в пепел должен был превратиться.

- Его этим убило? – спросил журналист, делая стилусом пометку в редакторе планшета.

- Да нет, помер-то он, как и все прочие, от остановки сердца. Видать, не выдержало оно такого издевательства над любимой игрушкой.

И криминалисты тихо засмеялись над своей черной шуткой. Похоже, начали привыкать к этим непостижимым смертям.

Впрочем, им-то, профессиональным циникам, что? В морги завозили всякую мразь. Практически всех прикончило прямо во время совершения противоправных деяний. Герман не исключал, что вообще некие секретные госструктуры получили «добро» с самого верха на «зачистку» криминалитета и отъявленных коррупционеров. А по городу уже пошли слухи, что это народные мстители, кто они ни были, решили наконец-то выступить за справедливость.

- А чем надписи вырезаны? Ножом или, может, стеклом, вон его сколько тут.

- А ты не в курсе разве? Ты же был на предыдущем выезде. Ну, когда депутата... тоже того, покарали, - обратился к нему давешний эксперт.

- Нет, не в курсе, - озадаченно ответил Герман. – Со мной тогда особо разговаривать не стали, да и близко не подпускали.

- Короче, понять не можем мы, чем это «нарисовано». По характеру царапин создается впечатление, что кожа вообще сама собой лопнула и разошлась. Так что пока еще ищем, чем это можно сделать. Но ты, будь человеком, пока не свисти про это, а то у нас народ темный, напридумывает себе всякого. Да и нам по башке за болтовню прилетит.

- Хорошо, - кивнул Герман. – Но вы мне маякните, если что.

- Не вопрос, - согласился эксперт, и вернулся к работе.

Герман отошел за пределы огороженной зоны. Взглянул на проломленный потолок, задумчиво оценил позиции трупов и разлет осколков потолочного стекла. Да уж. Герман сам готов был напридумывать себе всякого. Ему представилось, что некто спустился с небес, пробив ажурный потолок цеха, и в одно движение свалил замертво пятерых опытных, матерых преступников. И еще эта странная надпись, возникшая, получается, чуть ли не сама собой. Герман бы даже скорее назвал ее подписью. «Кара ему». Кара за очевидное злодеяние. Но почему же ему стало вдруг так не по себе?

- Дерьмовый день, - раздалось за спиной. Герман вздрогнул от неожиданности:

- Что у тебя за манера всегда подкрадываться со спины?

Николай лишь мрачно сверкнул глазами:

- День дерьмовый и лучше не становится, - сообщил он. – В столице обнаружен мертвым в загородном доме замминистра юстиции.

Герман, вновь глядя на потолок, лишь поинтересовался:

- «Кара ему»?

- Кара, кара, - Николай смачно плюнул себе под ноги. – Каратели хреновы! Я, конечно, все понимаю, и сам бы тех сволочей давил голыми руками. Но какой же эти придурки нам геморрой устроили…

Выяснив напоследок все, что было возможно, и сделав короткие заметки в планшете, Герман вызвал такси и отправился в редакцию.

Редакция привычно кипела, словно пчелиный улей. Воздух разрывался от телефонных трелей, шума принтеров, стука клавиатур. Пробегающий мимо коллега из экономического отдела на ходу сообщил, что главный сразу по прибытию велел Герману явиться пред его светлы очи. Герман отрешенно потискал в руках планшет и поплелся в кабинет главреда.

- Ну, что у тебя? – с порога, без всяких приветствий, вопросил Семеныч. – Материал по «карателям» будет?

Герман, закусив губу, шлепнул планшет на стол перед Семенычем.

- Будет. Конечно, будет. Меня только пугать начинает, что моя колонка скоро может превратиться в ежедневный некролог. А так все нормально. Умерли от передозировки слов на лбу очередные уроды. Аминь. Можно выпить и закусить.

- Ну ведь что-то же должно быть? Что или кто их убивает? Неужели никаких версий? Ты ж у нас мастер по теории заговора. Вон, год назад на ровном месте оборотней в погонах нарыл.

Герман пожал плечами:

- Версий у меня хоть задницей ешь. Может, сам, - он ткнул пальцем в потолок, - надежа народная, велел мусор вычистить наконец. Может, правдолюбцы доморощенные грудью встали на пути ворья и душегубов. Вот только никто ничего точно не знает. Менты не знают. Гэбисты наши местные не знают. Военная разведка, и та, поди, не знает, хотя не могу поручиться наверняка. Больно странная у них всех, - Герман неопределенно махнул рукой куда-то себе за спину, - смерть. Абсолютно беспричинная остановка сердца. И надпись, не иначе, чтоб знали и боялись. И бояться, по слухам, начинают многие. Умирают-то отнюдь не праведники. Не удивлюсь, если попы начнут дохнуть, как мухи…

- Да, поджилки у них сейчас затрясутся, дай боже, - отвернувшись к стенке, пробормотал главред. – Был час назад в гордуме, на пленарном. Там у всех шерсть дыбом. Новость из последних там – в своем коттедже нашли...

- Замминистра юстиции? – насмешливо подхватил Герман, мол, нашел, чем удивить, слышали-с.

- Что, уже и до таких высот дошло? – судя по круглым глазам Семеныча, удивить новостями смог как раз таки Герман. – Ладно, об этом после. Я вообще-то про нашего, местного хотел рассказать. Короче, «каратели» наведались домой к одному чину из аппарата правительства области. И был он, царство ему небесное, судя по отзывам, человеком весьма честным. Взяток не брал, жил по средствам. Мухи, говорят, не обидел в своей жизни. А расписали его, что тех поганцев, которые вторые сутки дохнут.

- Может, кто под эту лавочку свои дела провернул? Наверняка мешал кому-нибудь честностью своей, - предположил Герман. – А свалить решил на «карателей». А что, удобно!

- Не, - покачал головой главред. – Все куда интереснее. Помнишь, месяц назад в одном из районов города девочка десятилетняя потерялась? Так нашли ее. В подвале того коттеджа. Полуживую, умом тронутую. Боюсь даже представить, что этот тихоня с ней вытворял там. Там сейчас такой скандал, в администрации. Так что не ошиблись «каратели».

- Кого на материал поставишь? – оживился Герман, почуяв горячий материал.

- Цыц! Нам вентиль велели прикрутить. Меня прямо там заставили подписку о неразглашении материалов расследования дать. У них там у всех матка опустилась, не знают, в какой угол челом бить. Так что пока дышим ровно. А вот бандитов твоих пустим в оборот по полной, так что жду полноценной статьи.

Герман криво усмехнулся. Потом резко наклонился к Семенычу:

- Слушай, а я вот подумал сегодня – а может это все вообще оттуда? – и он вновь ткнул пальцем в потолок. – Вдруг ТАМ решили, что все, пора кончать весь этот чертов балаган?

- Ты все-таки думаешь, что из Кремля волна пошла? – почему-то прошептал главред, глядя в глаза своего лучшего криминального журналиста, из глубины которых вдруг плеснуло отсветом безумия. – Решили порядок наконец-то навести?

- Да причем тут Кремль? – досадливо поморщился Герман. – Да хоть бы Белый дом вместе с Елисейским дворцом. Понимаешь, я вторые сутки на это все смотрю. И хотелось бы, но что-то уже не верится, что люди так могут. Не знаю я, у кого есть такие возможности. Чтоб чистая смерть, без улик, без свидетелей. И ведь понемногу уже везде это начинается. Я не удивлюсь, если за бугром тоже такой же мусор человеческий дружно копыта откидывать принялся. И на каком-нибудь французском или английском на лбу у них кровью написано – «кара ему»!

- Слушай, ты только честно признайся – в случаем не в секту успел податься со страху? – сочувственно спросил главред.

- Сегодня Гогика Крестоносца и его козлов «каратели» прикончили, – невпопад отозвался журналист. - Он тот еще живодер был, опять пытал кого-то. Но, скотина, себя истовым православным считал, каждое воскресенье в церковь ходил, на нужды храма денег отвалил, мама не горюй. После каждого дела грехи замаливал. Вот такой, - Герман растопырил пальцы, - крест на груди носил. Так знаешь что?! Ему этот крест в грудь вплавило. Понимаешь?! – последнюю фразу он почти выкрикнул. Но тут же взял себя в руки, и уже спокойнее сказал главреду. – Семеныч, я на полном серьезе готов поверить, что это нас само небо наказывает. Ты сам посмотри на то дерьмо, что на Земле творится. Мы ж как звери живем, мира не знаем. И пока только самых отморозков гасят. Но ты ж мужик взрослый, должен быть в курсе – безгрешных сейчас найти непросто. Может, дети какие да старцы по монастырям или в тайге где-нибудь. Да и то сомневаюсь, знал бы ты, что порой творят те дети… И будет у нас на лбу красоваться «Кара ему». Найдется, за что.

Главред слегка отодвинулся от Германа. Его лицо приняло сочувственное выражение. Откинувшись в кресле, Семеныч тихо произнес:

- Устал ты, Герман. Горишь на работе, как свеча. Все понимаю, тяжело, страшно, ты дерьма побольше нас, вместе взятых, нагляделся. Возьми-ка ты отгул и отправляйся домой. Что хочешь делай, хоть напейся до зеленых соплей, но чтоб к послезавтра взял себя в руки и привел мысли в порядок. О том, что ты тут нес, я забуду. Люди всему причиной. Обычные живые люди. Не верю я в… - главред запнулся и не стал заканчивать фразу. – Я скорее в международный заговор поверю, чем в эту чушь. Иди. А материал потом сдашь. Поставлю в номер вместо твоей полосы светскую хронику.

Повинуясь воле начальства, Герман покинул кабинет. Несмотря на сказанное главредом, было заметно - тому самому стало до чертиков страшно после невероятной гипотезы Германа. Так же, как тем депутатам в думе. Просто он еще этого не осознал до конца.

Полубезумное предположение о сути «карателей» против воли захватывало сознание Германа. Размышляя, он все сильнее укреплялся в выводах, что если, не приведи господи, хоть на йоту окажется прав, мало не покажется действительно никому. Всегда найдется, за что ответить перед «карателем». Неимоверно повезет тем, кому нечего опасаться в своих поступках. Впрочем, остались ли еще такие на этой дрянной планетке?

Домой Герман двинулся пешком. Хотелось проветрить мозги. Под влиянием тяжелых мыслей он стал иначе смотреть на людей на улицах, по заведенному годами порядку спешащих по своим делам. Город продолжал жить своей обыденной жизнью. А ведь если бы не газеты, не интернет, не телевидение, большинство так, возможно, и не узнали бы, что теперь каждый день в этом городе останавливается несколько десятков черных сердец, и это наверняка только начало. Сарафанное радио, конечно, разнесло бы слухи, но многие ли бы приняли их всерьез? Герман вспомнил дыру, пробитую в потолке злополучного цеха, посещенного с утра, и вдруг ему представилось, что постепенно город пустеет, что после того, как сдохнут самые отъявленные мерзавцы, каждый, хоть чем-то замаравший свою душу, падает замертво наземь с кровавой надписью на лице. И со всей силы замотал головой, стряхивая накатывавшую оторопь. Нет, похоже, и правда, это просто сказывается безумие, вызванное нарастающим напряжением последних суток. Надо это прекращать.

- А действительно, напьюсь! - решительно произнес Герман и отправился в ближайший алкомаркет. Вскоре он вышел из магазина с пакетом, в котором звенели две бутылки водки и лежали коробочки с салатами для закуси. Не дотерпев до дома, стремясь заглушить щемящую сердце тоску, Герман тут же, присев на ближайшую скамейку, сковырнул пробку с бутылки и выхлестал с горла сразу треть. Выпитая на голодный желудок водка почти сразу мягко, но уверенно стукнула в голову. Герман сунул бутылку назад в пакет и, пока более-менее твердо стоял на ногах, зашагал домой.

Свернув во двор, сдавленный со всех сторон серыми параллелепипедами многоэтажек, он, уже пошатываясь, направился к своему подъезду. Тоска отступила перед алкогольным туманом, и сейчас ему уже было почти смешно – чего он испугался? Самого себя, своих идиотских выдумок?

Неожиданная воздушная волна едва не сбила его с ног. Герман удивленно ухватился за ветки растущей под окнами первого этажа акации. Никогда в этом дворе, надежно прикрытом со всех сторон зданиями, не было столь сильного ветра.

В ладони впились крупные шипы кустарника, и Герман слегка протрезвел от боли. Встряхнулся, как пес, заставляя мозг работать, и принялся осматриваться. Ветер, хоть и слабее, все еще дул ему навстречу, шурша по асфальту грязной бумагой и пластиковыми пакетами. А низкие облака в небе неслись совсем в другую сторону. Так, получается, дует от мусорной площадки, что за углом дома. Герман, не раздумывая долго, устремился к углу дома. Вот и мусорные короба.

Вцепившись в шероховатую стену, выронив пакет с водкой под ноги, Герман широко открытыми глазами смотрел на лежащее среди разносимого ветром мусора тело подростка лет тринадцати, над которым возвышался... Герман не успел его рассмотреть, лишь взмыло перед ним ввысь размытое белое пятно и тут же исчезло бесследно.

Герман уставился на мертвого мальчика. Прочел уже въевшуюся в мозг надпись на бледном лбу. Он с трудом припомнил его, кажется, из соседнего подъезда. Пацан был хулиганистый, невоспитанный… но не соотносилась, не стыковалась в голове Германа его смерть со смертями тех десятков сволочей, на которых он уже успел насмотреться.

- Его-то так за что? За что, господи?

И тут он увидел у разбросанных ног мальчика окровавленный комок шерсти. Кажется, щенок. От его шеи тянулась тонкая зеленая леска.

Герман подхватил с земли свой пакет, звякнув бутылками, и, даже не думая приблизиться к мертвецу, развернулся и побежал прочь. Ни звать кого-либо на помощь, ни звонить в полицию он не собирался – скорее сам попадет под подозрение в убийстве, чем что-то кому-то докажет.

Он заперся в квартире, расставил водку в кухне на столе, налил полный стакан и одним глотком опрокинул его в себя, не почувствовав вкуса. Потом еще один. Первая бутылка иссякла. Герман сорвал пробку со второй. Опьянение было подобно удару кувалдой по голове. И сквозь алкогольный угар в замутненном мозгу родилась сумасшедшая идея. Слепо глядя в пространство перед собой, он нащупал в кармане мобильный телефон и набрал номер. Потом его сознание словно погрузилось в непроглядный туман.

Пришел в себя Герман на рассвете, за городом, возле песчаного карьера. Как он тут очутился и, главное, зачем, не помнил совершенно. В руке был зажат мобильник. Едва стоя на ногах, Герман поднес телефон к лицу. В глазах двоилось, но он сумел разглядеть номер, по которому был совершен последний вызов. И зачем эта мелкая сволочь ему понадобилась? Герман нажал на вызов. После пары гудков с той стороны раздался молодой неприятный голос:

- Слышь, шеф, еду я, еду, не нервничай. Ты, главное, бабки приготовь.

- Приготовил, - сообщил в трубку Герман, силясь вспомнить, что он вообще собрался делать. – Ты скоро?

- Местечко ты, конечно, выбрал то еще. Минут через пятнадцать буду.

Скоро, шурша по песку шинами, к краю карьера подкатилась побитая легковушка. Из нее выбрался Тоша, в свои неполные тридцать лет мелкий драг-диллер, сутенер и по совместительству информатор Германа. Также Тоша за небольшие суммы выполнял разные мелочи спорного характера, которые Герман иногда поручал ему. Взамен журналист прикрывал Тошу от ментов. Это сотрудничество радости у обоих не вызывало, но Герману иногда было не обойтись без услуг Тоши, а тому уже просто некуда было деваться от журналиста. Да и до денег был жаден.

- Ну че, я привез, – сообщил Тоша, подходя к Герману, и скривился от запаха перегара. - Фу, ну ты и набрался, шеф.

- Давай, - требовательно протянул руку Герман. Он до сих пор понятия не имел, что ему нужно от Тоши.

- Бабки мои где?

Герман ощупал свою куртку. Во внутреннем кармане обнаружил перемотанную резинкой пачку денег. Показал их Тоше.

- Ништяк, - ощерился тот, взяв пачку. – На, держи ствол.

Герман обалдело смотрел на вороненый пистолет в своей руке. Сквозь мутную пелену перед ним всплывала ночь, проведенная в пошлой пьянке в одиночку. И захватившая его разум идея, гармонично продолжившая нарастающее безумие последних суток.

- Ну все, я пошел, шеф. Даже спрашивать не стану, зачем он тебе. Главное, смотри, не застрелись ненароком, – и Тоша заржал над своей плоской шуткой, идя к машине.

Герман, не слушая его, проверил обойму, защелкнул ее назад, снял пистолет с предохранителя и передернул затвор.

- Тоша, - позвал он.

- А? – обернулся тот и озадаченно уставился на глядящий ему в лоб ствол пистолета.

- Сволочи должны умирать, - сообщил Герман Тоше и ткнул пальцем левой руки в небо. – Это Он так решил.

Хлесткий, как удар бича, звук выстрела разорвал рассветную тишину над карьером. Тоша с дыркой во лбу и удивлением на лице рухнул у колеса машины. Герман постоял минуту, безразлично глядя на дымящийся срез ствола пистолета, пока позади него не раздался тихий шелест и холодный ветер не толкнул его в спину.

- Надо же, действительно прилетел, - развернувшись на месте, без особого удивления сказал он.

На краю обрыва стоял высокий мужчина, Герман ему был самое большое по плечо. Он был от пят и до шеи закутан в белое. Причем не было понятно даже, что это – одежда или сияние. Герман по-журналистски внимательно, не упуская ни единой мелочи, осмотрел посланца небес. Правильное, даже чересчур, лицо, идеальная фигура, которую не могло скрыть даже белое переливающееся облако света-одежды. Строгий взгляд умных серых глаз, сведенные в мягкой укоризне ровные брови. Ровная, чистая, словно светящаяся изнутри кожа.

- Значит, вот ты какой, каратель, - сквозь зубы выдавил Герман. – Смерть должна быть красива? Раз уж жизнь столь отвратительно мерзка?

- Не самое удачное приглашение на разговор, - пропуская мимо ушей слова Германа, произнес мужчина. Голос его был полон глубоких бархатных нот, но слышались в нем и отдаленные раскаты грома. – Ты же понимаешь это?

- А как иначе? Как? Люди столетиями взывали в молитвах, надеясь на помощь и милость, на чудо! Просили явить им лик божий, дабы укрепиться в вере. А к нам прислали лишь сеющих смерть. И чтобы увидеть тебя, чтобы просто поговорить, оказалось проще нарушить заповедь Его!

- Неверную дорогу ты выбрал в поисках истины. Не тебе судить, что верно и что должно! Пусть ты сын Его, но сын неразумный. А я волей Его рука карающая. И поверь, не искал этой доли.

- Сын… - горько усмехнулся Герман. – В церквях наших я все больше слышал обращение «раб Божий». Что, пришло время наказать рабов? Кара нам! Можно только один вопрос – за что?

- Неразумный, - с выворачивающей душу наизнанку укоризной повторил ангел. – За что? Думаешь, я и братья мои не спрашивали Его, за что Он решил подвергнуть столь суровому наказанию детей своих, единственных и любимых? И без слов ясно – горечь разъедает сердце Его, смотрящего на вас, с упоением рвущих друг друга на части, из корысти ли, из ненависти, из-за того, что любите вы Отца своего по-разному. Вы, дети его, наделенные свободной волей, образ и подобие его, способные созидать, как Он. На что вы тратите силы безмерные свои – на пустословие, прозябание, унижение ближнего своего, дабы возвыситься за счет его. Лучшее творение его, ваши души бессмертные, тьмой бездонной наполняете. Долго ждал, надеялся Отец ваш, что очнетесь вы, сумеете в каждом ближнего своего рассмотреть. Вы же лишь дальше разошлись брат от брата, сестра от сестры. А коли сами жизнь ближнего не цените, как свою, отчего ваша должна ценится превыше?

Ведомо мне, ты всем сердцем хотел увидеть и услышать нас, узнать, что есть мы и есть Он, ибо душа твоя впала в смятение. Но путь, избранный тобой для этой малости, привел в пропасть. Что стоило позвать меня, найдя хоть немного веры в душе своей – и в нынешние смутные времена я лично встал бы рядом с тобой, сын Божий. А в прочее время я и мои братья всегда незримо рядом с каждым из вас. Не сумели вы понять этого, разучились видеть ежедневное чудо в себе самих. Обесценили вашу свободную волю, извратив замысел Его. Сгубил ради ничтожного ты две души. И пусть его душа, - посланец небес указал на лежащее около машины тело, - чернее ночи, но и твоя от того светом не полнится. Чистилище ждет вас обоих.

- А потом что – Ад, каратель? Вечное мучение за все грехи земные в дьяволовых лапах? Каждому по личному котлу – и старому, и малому! И печать наказующая вот тут, – Герман остервенело постучал себя кулаком по лбу. Нутро его наполнялось звенящей пустотой. Страх ушел, оставив место обреченному ожиданию неизбежного. Он получил настолько ясное доказательство существования высших сил, в поисках которого было сломано столько копий за историю человечества, что голова кругом шла! Но ведь уже никому не сможет рассказать об этом. Придется всем последующим на своей шкуре познавать непознанное. Интересно, Чистилища на всех хватит?

- И этого вы понять не сумели, дети! Ад ваш - ваше собственное творение! Благими намерениями выстлана дорога в Ад – это сказано человеком, не Отцом. Но вашими благими намерениями выстроен весь Ад и взращен дьявол ваш. То, что вы сейчас смеете звать жизнью, и есть Ад. И дьявол в нем – вы сами. Отец желает лишь спасти вас из Ада людского. Для того объявлено им – пришло время гнева Отцовского. Должно очиститься искрам пламени Его предвечного от скверны, пройдя через Чистилище.

- Ну да, - хмыкнул Герман, глядя на карателя. – Незнание закона Божьего не освобождает от ответственности.

Он поднял глаза к небесам. Что он мог сказать Ему? О чем попросить? Все вмиг стало пустым и ненужным. Просить простить – не себя, нет, а тех, кто еще дышал воздухом земным, кто жил. А кто того достоин? Не видел Герман прощения ни себе, ни им. Прав был каратель – неразумны оказались непутевые дети Божьи. Пришло время взрослеть.

Герман шагнул к посланнику Божьему и снизу вверх прямо взглянул в его печальные глаза.

- Я готов.

- Я знаю.

И тело человека, уставшего жить в Аду, медленно осело к ногам карателя. Бесконечное умиротворение, словно отцовский поцелуй, навеки замерло в чертах лица его. И проступили на челе слова «Кара мне».

Склонившись, посланник небес подхватил на руки бездыханное тело. Повернувшись лицом к восходящему солнцу, поднял он взор в небеса. И распахнулись за его спиной два трепещущих на ветру белоснежных крыла, унося ангела и его ношу ввысь.

Колдун. Его мощная полуобнаженная фигура цвета эбенового дерева словно соткалась из тьмы входа в хижину.

- Чужак! Ты ищешь смерти? – голос Колдуна был подобен буйволиному реву. – Что тебе нужно на моей земле?

Вадим был согласен на любую словесную игру, лишь бы протянуть время и сообразить, как выпутаться из ловушки. На его лице не дрогнул ни мускул, лишь губы бросили равнодушное:

- Я пришел за своим. Ты взял чужое. Мне нужны люди, которых ты захватил прошлой ночью.

- Люди? Люди мертвы… - Вадим обмер, но Колдун продолжил. – А Чужие теперь принадлежат мне. Белая Птица – теперь она будет служить мне! Если хочешь, я позволю тебе уйти, но Белую Птицу ты не получишь!

Вадим умудрился понять, что Чужими вожак банды называет Иных. Пока Буру говорил, он медленно двигался ему навстречу, стремясь уйти подальше от света костров. Плана у Светлого не было никакого, так что оставалось действовать по ситуации и надеяться, что в случае неудачи московские дозорные справятся лучше него. Экипаж вертолета было жаль, но девчонку и мага еще можно было вытащить из этой передряги.

Колдун тоже неспешно двигался навстречу. Он размашистым жестом остановил своих людей, так и не переступивших огненного кольца. Вадим понял, к чему идет дело, и принялся сосредоточенно изучать соперника. Развит Буру был что надо, настоящий африканский атлет. Все его мускулистое тело от шеи до пояса было покрыто рельефными татуировками - какие-то животные, вьющиеся по предплечьям, концентрические круги и геометрические узоры на груди и животе. На черном лице белели выпуклые глаза и звериный оскал. Но каков он будет в реальной рукопашной, где имеет значение не только сила, но и умение? Он, конечно, колдун, но колдун дикий, стихийный, а на стороне Вадима были десятки лет боевого опыта и недолгая служба в Ночном Дозоре на заре восьмидесятых прошлого века.

- Отдай мне Чужих, и я не трону ни тебя, ни твоих людей, - холодно бросил в лицо Колдуну Вадим, медленно вешая автомат за спину. Иногда и блеф, даже столь наглый, мог сыграть свою роль, смутить врага, подарив в бою на один шанс больше. Но Колдуна оказалось трудно смутить, он гулко захохотал и тут же бросился в атаку.

Вадим оказался готов к этому. Несущийся, неостановимый, словно африканский носорог, Буру готовился растерзать непокорного чужака, но Вадим легко пропустил эту гору мышц мимо себя и парой движений добавил ей немного крутящего момента, в результате бандитский вожак совершил в воздухе сложный кульбит и очень неудобно грохнулся оземь. Взревев от ярости, Колдун вскочил на ноги. И дальше вновь начались сюрпризы. Колдун вскинул руки к небу, потом с торжествующим ревом рванул их к земле под ногами. Татуировки на его предплечьях вспыхнули мертвенно синим светом, тело, напротив, разрисовалось оранжево-красными причудливыми линиями. Буру встряхнул руками перед собой, и животные, нарисованные на его коже, пришли в движение, обрели объем, обвиваясь вокруг пальцев, и, наконец, перетекли на землю по обе стороны от колдуна, превратившись в двух опалесцирующих синих пантер. В следующую секунду они бросились на завороженного зрелищем Вадима.

Вадим рефлекторно сдернул с плеча АК-12 и встретил магических пантер короткими очередями. Пули, пусть и заговоренные Джейн перед отбытием, не могли причинить им вреда, но сумели замедлить слишком стремительный бег огромных кошек. Когда рожок опустел, Вадим отбросил автомат и рванул к стене хижины, в сторону от атакующих хищниц. Он не собирался проверять на себе их способности. Пантеры без труда, словно не знали инерции, изменили направление бега. Вадим, понимая, что сейчас с ними пересечется, отчаянно закричал и подбросил свое тело в воздух, как заправский олимпийский прыгун. И на лету вошел в Сумрак, поймав тень от стены. Пантеры ничуть не изменились, действуя на первом слое без всякого перехода. Вадим пролетел над ними, разрезая тягучий воздух Сумрака, и хлопнул себя по груди, там, где в кармане разгрузки лежал его НЗ, резерв Силы. Глухо звякнуло металлом, тонкая стеклянная палочка сломалась, и незаметная в реальном мире вспышка разлилась по его телу, наливая его свежими силами. Приземлившись перекатом, Вадим сходу продолжил бег, по широкой дуге промчался к стене хижины, взмыл вверх по жердям, из которых был изготовлен ее каркас, в высшей точке оттолкнулся от стены и в развороте, сверху вниз, ударил по преследовательницам чистым «прессом», вложив в него изрядную долю своих возможностей. Сумеречных пантер растерло в синюю пыль, а самого Вадима отдачей швырнуло в сторону с такой силой, что он кое-как сумел сгруппироваться, чтобы погасить падение с высоты нескольких метров. Чуть качнувшись, он вскочил на ноги, готовясь лицом к лицу встретить Колдуна… и не увидел его. Зато в реальном мире на его месте крутилась волчком бледно-серая огромная тень, заламывающая руки. Вадим пораженно осознал, что это и есть Колдун Буру, страх и ужас всех ближних вилайятов. Он на всякий случай пригляделся – и да, у Колдуна была аура самого обычного человека. При этом тело его было покрыто сильнейшими магическими татуировками, которые сейчас огнем горели и в реальности, и в Сумраке. Буру обучили как-то управлять древней магией Черного материка, но это не сделало из него Иного. Так, только неграмотных аборигенов шугать и способен этот псевдоколдун в действительности. Вадим приблизился к страдающему, по-видимому, от дикой боли в руках, чернокожему гиганту, и, улучив момент, ударил его прямо из Сумрака. Ударил не просто так – он гасил татуировки. Каждый удар приносил Вадиму боль, словно его жалила тысяча скорпионов, но магия на скрюченной фигуре Колдуна гасла линия за линией. Затем Светлый вышел из Сумрака перед рухнувшим на колени предводителем чернокожей стаи, что безмолвно взирала из-за костров на крах своего вождя. Все тело Буру было покрыто частой кровавой сеткой выжженных татуировок.

- Я не ищу смерти, Колдун. Я сам – смерть, - холодно сказал Вадим поверженному врагу. Главное в общении с подобными недалекими людьми – нагнать побольше пафоса. Подавить его волю. Тогда у Вадима и московских Иных будет сегодня шанс выбраться отсюда живыми и невредимыми. – Где Чужие из вертолета?

- Оставь его, Чужак! Я отдам тебе их, отдам Белую Птицу. Но сохрани Буру жизнь!

Вадим, машинально наложив на Колдуна «путы» и лишив его возможности двигаться – старая привычка страховать свой тыл - обернулся к хижине. Из нее вышла высокая худощавая негритянка, столь же полуобнаженная и татуированная, как и Буру. И чем-то внешне на него похожая.

Вот она то была самой натуральной Иной. Дикой Иной. Светлой вне категорий! Вадим снова скользнул в Сумрак. Негритянка незамедлительно последовала за ним.

Их взгляды встретились.

- Кто ты, Чужак? Какой стороне принадлежит твоя душа? – ее голос был пропитан едкой горечью. Неужели она не видит ауру Вадима?

- Моя сторона Свет, Дикая!

- Тогда почему на тебе черный доспех, Светлый?

Вадим поднес к глазам ладонь, закованную в вороненную сталь, не отражающую ни капли света. Не спеша отстегнул глухое забрало шлема-бургиньота.

- Я солдат, Дикая. Это просто защита. Чтобы защитить других, нужно уметь защищать себя.

- Ты солдат, - согласилась Дикая Светлая. – Но не палач, не убийца. Оставь брата. Я тоже защищала его как могла. Взамен я отдам тебе то, что зачем ты пришел.

- Есть условие. Ты остановишь бесчинства своего братца. Иначе я вернусь. И вернусь не один. Пока о тебе никто не знает. Но таких, как мы, много. И у нас есть правила. Те, кто нарушает правила, несут суровое, но справедливое наказание. Неважно, в Свет ты смотришь или во Тьму.

- Я согласна, - кивнула негритянка. Внезапно Вадим осознал, что беседа идет не на английском. Сильна мать, заставила его мгновенно выучить свой чертов головоломный язык. Но он готов был отпустить Дикую взамен пленников. Во-первых, он Дозорам ничем не обязан, во-вторых… вряд ли он в принципе способен остановить Дикую Высшую.

* * *

- Ну что, Птица Белая, страшно было? – со слегка наигранным весельем спросил Вадим у Олеси, свернувшейся клубочком на заднем сидении джипа. Вид у нее был, конечно, донельзя утомленный – ну так столько непрошеных приключений за сутки.

- Страшно. Но не за себя. За папу. Кроме меня ему сейчас никто не поможет, - сонным голосом отозвалась юная целительница.

- Я вообще не понимаю, как мы умудрились во все это влипнуть? – вмешался в разговор Илья, маг первого уровня, сопровождающий Олесю. В его голосе слышалось глухое раздражение. – Проклятая Африка. Никогда не знаешь, что здесь может произойти. Меня, опытного мага, скрутили как котенка какие-то дикари с амулетами. Я вообще мало что помню с момента падения, и меня это нервирует.

- Это Африка. Она не любит чужаков, - попытался улыбнуться Вадим дозорному. Дикая обоим пленникам изрядно подчистила память, и они думали, что просто побывали в плену у негритянского бандформирования после случайного крушения вертолета. И если для Олеси было главным, что вскоре она увидится наконец-то со своим отцом и избавит его от болезни, то Илью, полноценного боевого мага, грызло чувство глупого поражения перед неграмотными дикарями, да еще и людьми. Вадим объяснил ему ситуацию, как выходку не очень сильного, но очень самоуверенного самоинициировавшегося темного мага Буру, которого он благополучно и отправил на глубокие слои сумрака, и теперь его грыз стыд перед Светлыми за эту ложь. Но главное, что Иных все-таки удалось спасти, а значит, задача выполнена. Как всегда.

Вадим завел двигатель. Глухо звякнули из Сумрака стальные сочленения лат. Вадим знал свой сумеречный облик. Он даже в реальном мире каждую секунду ощущал на себе тяжесть вороненой брони. Ничего, через несколько часов они уже будут на российской авиабазе. И у смертельно больного пилота все будет хорошо. А, значит, и у его дочери. И Светлый маг Илья из московского Ночного Дозора тоже переживет это маленькое поражение, которое, возможно, послужит ему полезным уроком когда-нибудь в будущем.

И кому какая разница, что у немолодого солдата в вечном черном глухом доспехе добавилось груза на светлой израненной душе. Что рыцарский доспех не только защищает солдата от мира, но и мир от солдата, что он просто не дает ему рассыпаться бесполезным прахом, позволяя раз за разом спасти кого-то еще. Груз этот – его личное дело. А кому-то без него стало легче. И это главное.

[Написано на конкурс "Дозорная грелка-2015, осенний заход. Мой самый высокий результат, почти вышел из первой группы, при равном количестве баллов не хватило первых мест в топах]

«Кто ты, Чужак? Какой стороне принадлежит твоя душа?»

«Моя сторона Свет, Дикая».

«Тогда почему на тебе черный доспех, Светлый?»

* * *

Палящее зимнее солнце медленно поджаривало саванну Южного Судана перед тем, как очередной сезон дождей возьмет над ней многомесячную удушливую власть. Где-то на горизонте перемещались гигантские стада антилоп и буйволов, уходящих на юг до лучших времен. Вадим, лежа в шезлонге на обширной террасе дома смотрителя заповедника, смотрел из-под низко надвинутой на лоб широкополой шляпы на пылящий к усадьбе пикап, лениво потягивая через трубочку чай со льдом. Позади остались месяцы регулярных дежурств на полевом аэродроме русских вертолетчиков и перекачивающих станциях суданского нефтепровода, так привлекающих местные банды. Можно было и расслабиться. Но Вадима последние сутки грызло нехорошее предчувствие. Он был всего-то пятого уровня силы (ну ладно, допустим, почти честного четвертого), к тому же в силу своего образа жизни имел специализацию боевого мага, тем не менее смутно, но мог чувствовать нити судьбы. И в данный момент будущее определенно грозило ему неприятностями. Вот и накрылся отпуск, едва начавшись.

Пикап Адио наконец устало подкатился к дому и притормозил. Блестящий от пота темнокожий смотритель выпрыгнул из машины и поднялся на террасу.

- Как там твои антилопы, дружище? – поинтересовался Вадим, скорее из вежливости, у хозяина усадьбы.

- Уходят на юг. Здесь становится голодно, – английский Адио был неплох, но ощущалось фирменное для динке давление на гласные. – Помоги им Господь, Отец наш. Браконьеры совсем распоясались. Завтра провожу их до границы парка вместе с сыном.

Адио еще с минуту постоял, щурясь в движущуюся вдоль горизонта темную массу, и грузно потопал в относительную прохладу дома, утираясь измятым носовым платком.

В этот момент усадьбу накрыло «Сферой невнимания».

Вадим озадаченно огляделся. Помимо «Сферы» он ощутил изрядный выброс Силы. Судя по всему, кто-то провесил неподалеку портал. А в дверном проеме дома застыл на полушаге смотритель заповедника, глядя в никуда сквозь застывший в воздухе пар от чашки с кофе в его руке. Осталось понять, кому и зачем понадобилось такой ценой пробиться почти в самый центр Черного материка. Поднявшись с шезлонга, Светлый кошачьей походкой спустился с террасы и двинулся на разведку, держа на отлете руку с будто из воздуха появившимся пистолетом. Против Иных огнестрел, конечно, не особо эффективное оружие, но так Вадиму было привычнее. У него и кроме пистолета найдется несколько заготовок для нежданных гостей.

- Спокойно, Светлый, я пришла с миром! – раздалось по-английски из-за ближайшего кустарника. Вадим слегка расслабился – хоть и плохо, но он был знаком с обладательницей этого хрипловатого женского голоса. Глядя на выходящую из потрескивающих кустов даму (по-другому и не скажешь), он удивленно произнес:

- Если я не ошибаюсь, Джейн? Добро пожаловать, конечно, но каким ураганом вас сюда занесло? Да еще и в таком виде?

Джейн Патерсон, Светлая Высшая волшебница из североамериканского Ночного Дозора, действительно, весьма странно смотрелась на фоне выжженной саванны в своем изысканном черном вечернем платье, дополненном жемчужным колье и шикарным макияжем. На замечание Вадима она лишь досадливо поморщилась, чуть подобрала платье (елки-палки, она еще и на шпильках!) и вместо ответа указала на террасу:

- Думаю, там нам будет удобнее разговаривать.

- Так что стряслось, раз целая Высшая удостоила своим вниманием простого Светлого, да еще не состоящего в Дозорах, - задал мучивший его вопрос Вадим, едва они устроились с легких соломенных сиденьях на террасе. Его съедало любопытство. Джейн он видел единственный раз в жизни, перед тем как прошел инициацию, и не сказать, что у него о том моменте своей жизни остались слишком приятные воспоминания, впрочем, не имевшие отношения ни к Джейн, ни к инициации.

- Проблема, Вадим. К сожалению, других поводов нет, – ответила волшебница без всяких долгих предисловий. – И было принято решение обратиться за помощью к вам.

- Напоминаю, я не дозорный. И не подчиняюсь ни вам, ни Темным, - хмыкнул Вадим. – Мне ваши игрища до фонаря. А сейчас я вообще в отпуске, обычном человеческом отпуске.

- Понимаю, - кивнула Джейн. – Проблема не касается взаимоотношений Дозоров. Пропала Иная.

- В Африке? – голос у Вадима непроизвольно приобрел саркастические интонации.

- Не стоит ерничать, - резко ответила на тон Джейн. - Она еще девчонка совсем. Шестнадцать лет, Светлая целительница. Между прочим, вы, возможно, знакомы с ее отцом.

Вадим изобразил лицом готовность слушать. Джейн вздохнула, и продолжила более спокойно.

- Зовут ее Оль-е-сья, - простое русское имя далось американке непросто, - отец – Сергей Нестеренко, человек, вертолетчик на российской авиабазе, которую вы иногда охраняете. После последней плановой вакцинации от брюшного тифа ему вскоре стало плохо. В общем, что-то пошло не так, или иммунитет ослаб, или вакцина некачественная оказалась, и теперь он находится в стабильно тяжелом состоянии в аэродромном медпункте. К сожалению, он нетранспортабелен, а условия медпункта позволяют его только поддерживать в текущем состоянии, но не вылечить. В итоге на совещании московского Ночного Дозора при консультациях с Дневным Дозором было принято решение позволить его дочери отправится срочным рейсом в Южный Судан для помощи отцу. В общем, частным самолетом ее доставили в Хартум, где уже ждал вертолет до авиабазы.

- И на каком этапе Олеся пропала? Одна или с сопровождением? – по-деловому поинтересовался Вадим. Он уже понял, что точно согласится на то, что ему собираются предложить, и неважно, знает он этого вертолетчика или нет.

Джейн опустила взгляд:

- Вертолет не долетел до места. Девочку сопровождал маг первого уровня. Никаких сигналов бедствия ни от экипажа, ни от Иных не поступало. Они просто исчезли примерно через два часа после вылета. Мы понятия не имеем, что произошло. Было поднято все, что мы знаем об этом регионе. Самым быстрым выходом из ситуации сочли привлечение на помощь местных Иных, желательно Светлых. И наиболее подходящей кандидатурой оказались вы с вашим боевым опытом и устойчивостью к Черному материку. Связались со мной, как знающей вас лично, хотя наше знакомство весьма шапочное, Вадим…

- Да уж. Джейн, я помню Вьетнам, - скривился Светлый. – И помню, чем вам обязан.

- Не стоит, вы мне ничего не должны, - отмахнулась американка. – Вас даже не я инициировала. Я и в Москве-то оказалась случайно, на день рождения к другу прилетела, поэтому и вид у меня такой… праздничный. В общем, мне помогли провесить портал к вам, Африка, знаете ли. И теперь у меня только один вопрос - вы согласны взяться за поиски пропавшей… пропавших? - тут же поправилась Джейн. – А я постараюсь помочь, чем смогу…

- Да, – коротко ответил Светлый маг вне Дозоров Вадим Гришин, ветеран боевых действий во Вьетнаме, Йемене, Афганистане, Чечне и еще нескольких мелких междоусобиц, которых так много разгорелось за последние десятилетия на Земле.

* * *

- Адио, дружище, что ты знаешь про Абьей? – Вадим в задумчивости замер на картой Судана, разложенной на капоте своего джипа. На карте карандашом был начерчен плановый маршрут потерянного вертолета. Джейн, сняв все защитные заклинания, исчезла в портале около часа назад. Ей в Африке было не по себе, как и практически любому Светлому, поэтому в операции освобождения дозорные принимать участие собирались только по итогам действий Вадима, отряд из нескольких магов как раз уже готовился к вылету из Москвы. Гришин был отобран, несмотря на внедозорный статус, как один из наиболее опытных специалистов на материке.

Сил Высшей хватило только до Джубы, столицы Южного Судана, где был ближайший приличный аэропорт – Черный материк у любого Иного отнимал немало сил. Африка не зря считалась тяжелым местом – один из самых древних материков, ставший прародиной человечества, а значит, и Иных. Красные выветренные почвы ее были изрядно политы человеческой кровью, сдобренной многовековыми природными колдунскими традициями темнокожего населения, которое зачастую не брезговало людоедством. Даже Темные не чувствовали себя тут уютно. Африка виделась Иным гигантской черной дырой на земном шаре. Потому и прижилось среди них человеческое ее прозвание – Черный материк, а не только из-за цвета кожи аборигенов. Вадим же за годы, проведенные здесь, обвыкся, нашел свой способ противостоять давящей силе Африки.

Смотритель подошел ближе. Он, естественно, не помнил визита Светлой Джейн и теперь был в некотором недоумении от активности Вадима, который, стремительно собрав и проверив личное снаряжение, подготовил свою «Тойоту» к дальнему перегону и принялся за изучение места возможного крушения «вертушки». Даже не взглянув на карту, он проговорил:

- Плохие места. Там нет порядка и постоянно стреляют. После раскола и Юг, и Север постоянно спорят из-за Абьея. Хорошо, что там нет заповедников. Там плохо и животным, и людям.

- Это я, в принципе, знаю, - кивнул Вадим. – А еще что-нибудь? Может, слухи какие-нибудь? Что-нибудь знаешь про тамошние банды?

- Зачем тебе это, Вадим? – пожал плечами негр. - Это ведь не твоя война. Ты же только охраняешь своих. Что ты задумал?

- Понимаешь, дружище, мне сообщили, что там пропали люди. Наши люди. И я должен их вытащить. Ты правильно сказал – я охраняю своих. Потому и спрашиваю, - как можно обтекаемее пояснил Вадим.

- Ну, слышал я кое-что, - не очень охотно, после некоторых раздумий, ответил смотритель. – Где-то там, на границе вилайятов, действует очень сильная банда. Говорят, ее вождь – сильный колдун-нуэр, поэтому его люди непобедимы. Как истинный христианин, я не верю в колдунов. Но бед от них очень много. Они грабят динке - простых жителей, без меры бьют животных. Если бы кто-то уничтожил этих грешников, я бы счел это справедливой карой Господа Бога, Отца нашего. Возможно, тебя интересуют они…

Адио замолчал. А Вадим прислушался к себе, потом осторожно заглянул в Сумрак. Он пытался отследить линии вероятностей. В Африке это очень сложно делать, но какое-то смутное чувство, что Адио указал Светлому верное направление, было. Значит, туда и нужно двигаться. К тому же то, что добрый христианин Адио не верит в колдунов, совсем не отменяло того, что во главе банды действительно может оказаться африканский колдун. Африка во всех смыслах была особым местом – количество неинициированных и самоинициировавшихся Иных здесь было довольно велико, а влияние Дозоров было самым слабым на Земле, так что магов, колдунов, ведьм и анимагов с оборотнями вне Договора тут хватало. Ситуацию спасало лишь то, что, как правило, они были весьма слабенькими и неумелыми, и баланса сил практически не нарушали. Поэтому достаточно опытный по тем же меркам Вадим не особо опасался встречи с африканскими дикими Иными.

Полчаса спустя, попрощавшись с гостеприимным хозяином заповедника, Вадим погнал свою «Тойоту» по пыльной дороге саванны на север, к спорному вилайяту Абьей. Впереди было около трехсот километров пути. Следовало спешить. Кто его знает, что может взбрести в голову бандиту-колдуну при виде светлокожей беззащитной девочки. Пусть она и Иная, но все же целительница, а не боевой маг. Вариант с самостоятельным спасением обоих московских Иных и, быть может, даже людей, Вадим, исходя из своего опыта, оставил на волю счастливого случая, каковые тоже редко, но бывают.

Через пару часов тряски по тому, что тут называлось дорогами, Вадим проскочил второй по величине город страны - Вау. Единственное, что его здесь задержало – это короткое общение с кстати подвернувшимся офицером местной полиции. С помощью «длинного языка» удалось выяснить, что банда, о которой рассказал смотритель заповедника, действительно существует. Ее вожак носил имя Буру, по слухам, был колдуном, сильным как буйвол, непобедимым, и даже огнестрельное оружие его не брало. Ни полиция, ни военные, как правило, не стремились на встречу тет-а-тет с бандой Буру, предпочитая поспевать в подвергшееся нападению селение после того, как люди колдуна его покинут, «взяв свое». Последний раз «брали свое» они прошедшей ночью.

К вечеру Вадим окончательно покинул более-менее обжитые места, снова оказавшись в глухой саванне. Линии вероятностей удавалось отслеживать все легче, это значило, что он приближается к цели. «Тойота», подпрыгивая на неровностях и таща за собой хвост красной пыли, рвалась вперед со всей возможной скоростью. Первым пунктом на пути была недавно ограбленная деревушка динки. Лежала она как раз на пути российского вертолета. Вадим, как и любой бы на его месте, боялся ошибиться с выбором цели, но не успеть в случае чего он опасался гораздо больше.

В деревню Вадим въехал за полчаса до заката. Сразу бросились в глаза несколько разрушенных явно выстрелами крупнокалиберного пулемета глинобитно-тростниковых домиков-хижин аборигенов. Несколько местных жителей, завернутых в грязно-коричневые полотнища, считающиеся здесь одеждой, с тревогой встретили незнакомую машину взглядами. Остановившись на противоположном конце селения, Вадим вылез из джипа, распахнул задние дверцы и принялся облачаться. Бронежилет, разгрузка, защита суставов, прибор ночного видения. Достал из сумки автомат, новейший АК-12, пристегнул к нему приклад, проверил магазины, один воткнул в автомат, остальные рассовал по карманам сбруи. Пистолет ГШ-18 занял свое место в подмышечной кобуре. Под конец Светлый принялся упаковывать полевой рюкзак.

Демонстративные приготовления, как и планировал Вадим, наконец заинтересовали запуганных динке. Маленькая группка самых, видимо, старших и уважаемых жителей осторожно приблизилась к машине Вадима.

- Привет. По-английски понимаете? – обратился он к ним.

Один из местных кивнул.

- Я пришел за колдуном. У меня несколько вопросов, на которые мне необходимы ваши ответы.

- Что за вопросы, уважаемый? – спросил на весьма скверном английском один из аборигенов. – Колдуна здесь нет, он ушел за Бахр-Эль-Газаль. Ты тоже уходи.

- На один вопрос вы уже ответили. Теперь второй. Где-то в округе пропал вертолет. Может быть, у вас есть какая-нибудь информация об этом событии?

Ответом ему было молчание. Вадим мысленно чертыхнулся. Колдуна тут явно боялись. Даже если он в лепешку разобьется, доказывая, что избавит всю округу от этого поганца, ему не поверят. Местные колдуны веками умело манипулировали чернокожим населением, безоговорочно уверовавшим в их всесильность. Пришлось прибегнуть к возможностям Иного, чего Вадим всегда старался избегать.

- Подойди ко мне, - с нажимом приказал он собеседнику, подкрепляя свои слова «доминантой». На остальных старейшин, или кто они там, он набросил «Сферу невнимания». Абориген покорно приблизился. – Говори!

- Ночью за рекой упал вертолет. Колдун знал об этом, он был здесь. Он ждал тех, кто летел, – механическим безразличным голосом отозвался спрашиваемый. – Это Колдун заставил Белую Птицу упасть.

У Вадима удивленно взлетели брови. Белая Птица? Вроде бы, несмотря на сравнительную неграмотность, местные знали, что такое вертолет, и вряд ли бы применили в разговоре столь дикарский оборот. А находящийся под «доминантой» вообще постарался бы объяснить требуемое максимально доступно для спрашивающего. Значит…

- Белая Птица – это девушка? – высказал он предположение.

- Девушка, - согласился абориген.

- Хорошо. Где лагерь Буру? Как мне его найти?

- За рекой, в саванне, - негр махнул рукой на северо-восток. - Дым покажет дорогу.

- Забудь, о чем мы говорили, и ступай, - отпустил наконец Вадим несчастного аборигена, снимая все заклинания. Что ж, он не ошибся. В общем-то, почти как всегда.

Через минуту джип умчался из этой безвестной деревни, оставив местных, из памяти которых исчезли несколько минут их жизни, в легком ошеломлении. Впрочем, облегчения в их взглядах было больше. По крайней мере, до того, как их кто-нибудь ограбит в следующий раз.

Тьма, как обычно в этих широтах, упала на саванну мгновенно, словно кто-то набросил черное одеяло. Было новолуние, так что кроме звездной россыпи, землю ничего не освещало. «Тойота» Вадима была оснащена инфракрасным прожектором, и сейчас он вел машину, опустив на глаза прибор ночного видения, не испытывая неудобств от безлунной ночи и погашенных фар. Цель была все ближе.

- Дым покажет дорогу, - пробормотал Светлый. – Да где ж я тебе в такой темноте дым увижу?

Дым он, конечно, не увидел. Зато увидел костер.

* * *

Машина осталась позади, укрытая в кустах, пощелкивающая остывающим двигателем. Вадим безмолвной тенью скользил сквозь тьму к теплившемуся впереди огоньку. Автомат был приторочен за спину, в руке был только пистолет с навинченным глушителем. Судя по размерам костра, это вряд ли весь лагерь Буру, скорее, передовой пост охраны.

Под укрытием кустов он вплотную подобрался к костровой площадке. Вокруг пляшущего огня расположились пятеро лоснящихся от пота негров в разнобойной одежде, от камуфляжа до чего-то вообще невообразимого. Все были вооружены «калашниковыми». Они посасывали из тыквенной фляги какое-то пойло и тихо переговаривались на наречии нуэр. Вадим проверил ауры – люди.

Пока он раздумывал, вывалиться к костру или обойти его, один из бандитов двинулся прочь к кустам, не иначе по нужде. И Вадим решил взять «языка». Он обогнул стоянку, заходя на беспечного аборигена сбоку. Дождался, пока тот сделает то, зачем отходил, и, пока негр застегивал штаны, в стремительном броске скрутил его, лишив возможности подать голос. Вернее, попытался это сделать. Потому что в следующий момент левую руку Вадима, сжимающую негра под горло, обожгло, словно горящим напалмом, и весь план пошел кувырком. Вырвавшийся бандит хрипло заорал во весь голос, и дальше началось невообразимое. Вадим, понимая, что теперь все зависит от того, кто раньше выстрелит, вскинул пистолет и, всадив пулю между лопаток несостоявшегося «языка», метнулся к костру. Вскочивших на ноги бандитов он принялся «валить» с ходу, петляя между кустов, чтобы сбить им прицел. Четыре выстрела – четыре трупа, все как учили в диверсионной спецшколе. Вот только там не учили, что «трупы» окажутся неваляшками – вроде бы рухнув наземь от попадающих в тела пуль, они тут же вскинулись на ноги и открыли ответный огонь. Ничего не понимающий Вадим тут же ушел в Сумрак.

И понял, где он опростоволосился. На шеях всех пятерых бандитов яркими красными пятнами горели мощные защитные амулеты в виде маленьких сушеных тыквочек. Изготовил их явный мастер - пока они были неактивны, амулеты нельзя было обнаружить даже через Сумрак, во всяком случае, его первый слой. Выстрелы же пробудили оборонные чары, отбивавшие пули как теннисные мячики. Вадима охватила досада – весь эффект внезапности к черту. Выстрелы «калашей» наверняка подняли на уши всю окрестную саванну. Теперь осталось уповать только на возможности Иного и скорость действий. Двигаясь теперь на порядок быстрее людей Буру, он закружился вокруг них в атакующем смерче, в первую очередь стараясь сорвать с них висящие на волосяных нитках амулеты, потом «успокаивая» коротким ударом в горло. Руки обжигало от прикосновений к чужим чарам, но у Вадима были свои способы защиты от этого, так что через минуту все было кончено. На освещенной неверным светом костра земле лежали пять тел и багрово дотлевали амулеты, потерявшие силу без своих хозяев. Вадим вывалился в реальный мир и на минуту привалился к тонкому деревцу, тяжело дыша после боя. Из деревца тонкой струйкой сочилась Сила, и Вадим стремился саккумулировать все, что мог, пока есть время. А саванна вдалеке уже оживала, ночной воздух рвал взрев моторов, среди кустарников заплясали косые лучи фар.

Нужно было уходить. Но не назад, а вперед. Есть шанс, что пока его будут искать по округе, получится проникнуть в лагерь и если не спасти хоть кого-то, так что-нибудь выяснить о судьбе пропавших Иных и людей. Вадим сдернул автомат со спины, и легкой рысцой ушел в темноту, обходя приближающиеся машины.

На месте Вадим был уже через двадцать минут. Лагерь Колдуна (а что Буру был самым натуральным колдуном, он уже ни капли не сомневался) представлял собой типичную центрально-африканскую деревню с хаотично расположенными тростниковыми хижинами. Где-то в саванне продолжали его искать, иногда потрескивали короткие автоматные очереди – пускай ищут ветра в поле. Вадим внимательно осмотрел деревню, пытаясь получить хоть малейшую зацепку, где могут держать пленных… Раз Светлая целительница Олеся получила от нуэров громкое прозвище Белая Птица, значит, она имеет для них огромную ценность, и охранять ее будут соответственно. И по всему выходило, что самая большая круглая хижина прямо в центре деревни, вокруг которой ярко вздымались языки пламени больших костров, охраняемая вооруженными людьми и пикапом с крупнокалиберным пулеметом в кузове, и есть конечная цель Вадима. Чтобы понять это, не требовалось даже глядеть на линии вероятностей.

Несмотря на то, что часть бандитов умчалась в ночную саванну на поиски нарушителя спокойствия, в лагере оставалось еще достаточно людей, чтобы это представляло для Иного-диверсанта проблему. Вадим решил не рисковать и, добежав до крайних строений, ушел в Сумрак, поймав колышащуюся тень от чадящих костров лагеря. Мир, и без того серый, совсем потерял цвета и контраст. Вадим, несмотря на то, что даже с амулетами человеку нет хода в Сумрак, не потерял осторожности и передвигался к центру лагеря короткими перебежками от домика к домику. Он больше не хотел неприятных сюрпризов. Люди Колдуна мелькали вокруг него бесплотными тенями, даже не подозревая, что тот, кого они ищут, находится в самом центре их логова.

Вадим замер на границе огненного кольца из костров. Что-то ему в этом не нравилось. Но и останавливаться было нельзя, он слишком далеко зашел, чтобы позволить себе отступить. Он сделал шаг вперед. И костры вспыхнули еще ярче, залив оранжево-красным светом даже вечную серость Сумрака.

Вадим стоял между взлетающих к звездным небесам жарких языков пламени и чувствовал себя голым. На него смотрели все. И те, кого он оставил позади, и охранники по обе стороны от темного провала, ведущего внутрь хижины. И толстенный ствол крупнокалиберного ДШК уставился с пикапа, такое ощущение, прямо ему в лоб.

Колдун оказался чертовски опытным, изобретательным и богатым на сюрпризы. Защитное кольцо Очищающего пламени не пропустило Иного через Сумрак, вытащив в реальный мир на всеобщее обозрение. Пока Вадим лихорадочно соображал, что делать дальше, стискивая в ладонях верный, но практически бесполезный в столь патовой ситуации автомат, вокруг него сжималось кольцо вооруженных темнокожих людей, и у каждого на шее разгорался багрянцем защитный амулет. Он обреченно попытался еще раз уйти в Сумрак, но языки яркого пламени, извиваясь вокруг него, не позволяли найти рядом ни одного порядочного участка тени, так что все было бесполезно.

Внезапно Вадим ощутил неясное движение Силы. Из хижины двигалось что-то хищное, опасное, жаждущее крови.